Его гордость и боль на кончиках красных волос

      Она распахивает глаза, и начинается лето. Зеленое, цветущее, полное надежд и томлений. Если б он знал, что его ждёт — он бы не основал Коноху.       Мито…       Имя прилипает к устам, как тягучая карамель. Такое же приставучее и такое же сладкое.       Она статно проплывает по улице, спрятав запястья в рукава кимоно. Её шелковистые пряди волос вскользь касаются его лица на ветру, словно оставляя за собой свечение, как при лунном затмении.       «Почему Хашираме достается всё самое лучшее?..»       — Здравствуй, Учиха Мадара! — она улыбается, и Мироздание гаснет, оставляя в центре Вселенной приподнятые уголки тонких губ.       — Здравствуй, Сенджу Мито… — в душе оседает зола и пепел от давно прогоревшей боли, но всё еще упорно саднящей внутри ленивыми угольками.       Порохом вспыхивают воспоминания от предательской искры, что издает фамилия «Сенджу» в паре с ее сладким именем. Он помнит тот день, когда она стояла в кимоно цвета белого снега с букетом камелий. Он помнит, как она перестала быть Узумаки, так и не став Учихой.       Тонкие руки обвивают шею, путаясь в колючих длинных волосах цвета ночного неба. Обвивают, как крепкие цепи клана Узумаки, приручая не только девятихвостого демона, но и демона в лице сильнейшего из Учих.       — Мне так грустно, что вы с Хаширамой снова повздорили… — мурлычет Мито, пуская тонким голосом стрелы в самую суть. Глубоко. В нутро и в самое естество остатков души Мадары Учихи. И он тонет в себе вслед за этими стрелами, пытаясь за них ухватиться.       — Ну почему вы всё время ругаетесь? — Мито смотрит в его глаза-бездны насквозь, пытаясь найти хоть намек на свечение давно угасшей галактики. И можно захлебываться в собственной глотке своим же горлом, так и не вырвав оттуда проклятое и, как желчь, жгучее «Ты». «Всё так, потому что ты».       Мито…       Имя, ради которого он выжжет дотла четыре страны.       Имя, ради которого он объявит войну всему миру, даже если придется воевать одному против тысяч шиноби.       Имя, ради которого он бы уронил метеорит на голову Хаширамы, если бы так бесконечно не любил свою Мито.       — Я так хочу, чтобы ты бывал в Конохе почаще… — она берет осторожными руками его солнечное сплетение и расплетает его. Мадара снимает с плеч ее руки, обнимая запястья, — единственная и последняя нежность, что ему осталась теперь.       — Ты знаешь, что я не могу, — теперь это лишь место пустых фонарей и холодных мимолетных встреч, в которых его согревают лишь кончики красных волос — его вечная гордость и боль.       Мито…       Имя, ради которого он нарисует на кровавой луне свои томое, чтобы остаться с ней вечно, если не здесь, то хотя бы в мире иллюзий.       Имя, ради которого он будет перерождаться, чтобы искать ее в десяти тысячах жизней и в миллионах бесконечных миров и пространств.       Имя, ради которого он будет раз за разом любить за двоих, если она снова не станет его.       Имя, которое он сохранит, как последнюю капельку чакры.       Мито…       Неприкосновенна, но непреложно его. И Мадара запомнит ее от ступней до лица. Сохранит, спрячет и сбережет от ненужных.       Мито…       Разъедает нутро, как стакан перекиси натощак. Зажигает в красной радужке глаз по спирали колючие томое, вытягивая без остатка все силы и чакру.       «Прости, что так вышло… Я же… Я не должна была… Извини…» — лепетала Мито семь лет назад на берегу реки. Мадара укрыл кимоно ее белые, словное лунные, плечи и выдохнул воздух из легких, пропитанных солью, прямо в тонкую шею, окутанную шелковыми прядями цвета пожара: «Я всё понимаю…»       Испачкавший губы в лунном сиянии, Мадара подставил спину звенящему льду одиночества. «Отец сказал, что я должна выйти за него… Я ничего не могу поделать…» — лепетала его драгоценная Мито, пока он бережно завязывал на тонкой талии пояс, затягивая аккуратный узел. Лучше бы этот узел был на его шее.       Он не станет ее отговаривать. Он не станет портить им свадьбу. Он не схватит ее за запястья и не крикнет «Давай убежим!»       Он измерит постоянство тысячами лет и на нет сведет силу притяжения между ними. Он будет мучиться от прищура зеленых глаз, от рельефа губ и от танцев рук, навечно впечатав ее обнаженный образ в своей памяти.       — Я так хочу, чтобы ты бывал в Конохе почаще… — снова мурлычет Мито.       — Мне незачем быть без тебя в этом месте.