Сплетни

Синело утро - глухое декабрьское, которое и на утро еще не похоже. В Пречистинском тумане виднелись хмурые граждане и товарищи, змейкой выстроившиеся возле дверей, перекрывающих легкий путь к гастрономии. Дело близилось к открытию и каждый из граждан был заинтересован в том, чтобы попасть в здание побыстрее и отхватить себе кусочек "особой краковской" и тому подобной продукции. Ветер кусал граждан за полы платья, рвал одежду на себя, будто дворовой пес - и так же тоскливо подвывал. Рабочий люд топтался на грязном снегу, впечатывая в него каблуками уродливые следы, но уходить не желал. Очередь сильнее куталась в свои одеянья, не желая проигрывать противной погоде. Ноздреватая женщина в шапке под каракуль поджимала губы, и с непереносимой свирепостью смотрела на молодую пару перед ней. Молодые люди, со свистом вдыхая морозный воздух, переругивались с нарастающей громкостью. Толпа затаила дыхание, прислушалась к перепалке, чтобы подхватить любую промелькнувшую в споре подробность и разнести, как холеру. Сплетни - главный аттракцион пролетариата, вживую действующий и совершенно бесплатный. Буржуазные театры и кинематограф бесспорно проигрывали сплетням в финансовом смысле и возможности личного участия. - Далась тебе эта копченая! - взвизгнула тоненькая девушка, притопывая ножкой в стертом ботинке, - Мыла совсем нет, а тебе бы только мяса ухватить! Мерзни еще тут... - Не изводись, чуток еще, сейчас-сейчас пойдем... - в ответ журчал ее кавалер - флегматичный студент, но солидной конституции. Такому и впрямь мясо необходимо. Девушка оглянулась по сторонам и заговорила тише. - Из кого ее тут делают, колбасу твою любимую? - щипая студента за локоть, - Из конины, из собаки? - Лесь, какая такая собака? - пророкотал он уже громче. - Что вы себе позволяете, гражданка? - обернулся мужичок у самого входа, - Клевещете! Где вы видали собачатину? Здесь, положим, из собаки никого не делают. А вот в нормальном питании... - Солонина, вонючая! - добавила ноздреватая женщина. - Не клевещите! Ел я там суп и смею признаться, что никакой солонины там нет! - послышалось в самом конце очереди. - А вот и есть! Очередь бросилась пережевывать тему нормального питания, но моментально разорвала ее на части, переварила и смутилась. И тут раздался отчетливый, нарочито громкий шепоток: - А вы слышали! У Зиночки то любовник появился - защебетала женщина, лицом и телом схожая с аккуратной круглой ватрушкой. Родинка на щеке, темная, будто изюм в твороге, ничуть не портила ее. Но вот голос, разносящий слух по всей улице... - Да ты сдурела, Натка. Почему ты так считаешь? - Ты её чулки видел? Натуральный фильдеперс! - Какие уж тут любовники, с ее-то работой... - вмешалась подруга студента, ...Преображенский-то... зверь! И тут же все сплетни очереди завертелись вокруг этой загадочной фигуры - Преображенского. Филипп Филиппович Преображенский был окружен ореолом таинственности, подобно империалистическому Западу – никто тоже не мог точно сказать, что оно такое и как там обстоят события. Тем не менее, все что-то слышали и говорили, и говорили нехорошее. - Вы видели какие к нему люди ходют? Кошмар какой-то! - Ай-ай-ай! - А лиса его, лиса - разве будет советский человек ходить в такой лисе? - Советский человек не живет в... двенадцати комнатах, - студент потряс рукой, - Буржуй он. - Верно и то! Буржуй! Отобрать у него все эти комнаты и... И неимущим раздать! - Собачку он, говорят, завел... Ухаживает за ней, гуляет... - ехидный голосок, не пойми чей. - Живодер! Что он с этой собачкой сделает, представляете? - вздохнула женщина под каракуль. - Что вы распускаете тут... Не может у него бывать никакой собаки! - молодой, с виду, мужчина хотел ещё что-то добавить, но заметил человека с собакой, вывернувших из-за угла, и примолк. Раздался лай собаки. Пара человек обернулись на раздражающий шум и обомлели. Сам Филипп Филиппович, в своей шубе из чёрной лисы, держал на поводке собаку, эдакую дворнягу, вроде терьера с небольшой примесью водолазовых кровей. По очереди прокатился шепоток и все, даже те, кто не был заинтересован в сплетнях о Преображенском, обернулись. Мелкая снежная пыль искрами оседала на воротник черно-бурой шубы, то и дело стряхивалась с собачьей спины. Животное в блестящем ошейнике двигалось важно, почти элегантно, будто и не слыхивало о том, что бывают в этой жизни помойки, колбасные шкурки и сердитые дворники. Светлый хвост мотался туда-сюда, вычерчивая петли в воздухе. Филипп Филиппович и пес шествовали по другой стороне улицы, и пока они еще не оказались напротив магазина, кто-то в очереди шепнул одними губами: "Ишь, в такую рань профессор не дрыхнет..." - тут ему наступили на ногу, он ойкнул и умолк. Когда эти двое начали удаляться, в толпе снова начался гомон. - Сходьте-ка за ним, гляньте... - Я не пойду, кто пойдет? - Пущай студент идет! - Митя, ну сходи ты, ну что тебе? Постою я за твоей копченой... - уговаривала его девушка. - Слышь сюда, студент, - оскалился мужичок в самом начале очереди, - Что разведаешь - сам тебе колбасы твоей куплю, добро? Толпа еще пуще подзуживала нерешительного Митю. - Да хорошо, иду я... - тихо процедил студент и выступил из колонны в сторону. Сапоги скрипели вместе со снегом. Дмитрий отошел от толпы подальше и глянул вслед тем двоим. Преображенский шел в сторону храма Христа, а пес все натягивал поводок, виляя мордой куда-то в сторону. - Шарик, да, что ты всё время к селёдке меня тянешь! Фить-фить ко мне - мужчина дёрнул поводок на себя, оттягивая собаку от главрыбы. Пёс присел на землю и, развернув морду, жалобно посмотрел на своего господина. Студент Митя замер, но потом ускорил шаг, подходя поближе. - Ну, что, мы кормим тебя плохо, что ли? - Филипп Филиппович наклонился и почесал пса за ухом. Тот мигом оживился и, кажется, перестал обращать внимание на селёдку, лежащую на прилавке магазина. - Вот так! Ласка - единственный способ, что возможен в обращении с живым существом. Верно, Шарик? И, что тебя на селёдку тянет? Шарик искоса глянул на студента - не то унюхал, не то еще как заметил его. Митя остановился, неловко перетаптываясь на месте. Ему стало неловко смотреть на собаку - вот так штука. Зверь смотрел на него по-человечьи ясно, будто с осуждением прищуривая карие песьи глаза. Словно интеллигент какой. Только одним ухом подергивает. Шел бы ты отсюда, гражданин подозрительный. "И пойду." - подумал Митя, - "Больно мне вас надо. Нужны вы мне, как зайцу фисгармония." Митя посмотрел назад, где его ожидала очередь, Леся и бесплатная колбаса. Засомневался. Покачал головой -"Мало", и двинулся дальше за профессором. Светало. Небо, грязно-серое, как дешевейшее сукно москшвеи, лениво перетаскивало облака за горизонт, вместо них пригоняя другие. Дмитрий шлепал по тротуару, стараясь не отставать, но и не слишком приближаться. Влага дыхания схватывалась на морозе в белесую дымку и растворялась. Кошмар какой. Он пнул небольшой сугроб, разбрызгивая снег на мостовую, но вспомнил, что лучше не отвлекаться и резкостей не совершать. Трое: профессор, собака и студент завернули в небольшой скверик. В воздухе витала свежесть. Преображенский взял палку и широко размахнувшись кинул её подальше от себя и от Шарика. - К берегам священным… Фить-фить, ну ка, Шарик, принеси палку. Пёс посмотрел на профессора настолько выразительно, что в его взгляде буквально можно было прочесть "нет, господин, уж это делать не буду, не дурак". Но мгновение и эта сообразительность пропала из его глаз. Пёс почесал лапой за ухом и лёг на спину, валяясь в снегу. Студент поежился, глядя на собаку. Шарик резвился, но не как распоследний щенячий болван пары месяцев от роду, а с ноткой барской гордости, мол «глянь, каков я, красавец и хозяин у меня не что попало, а Филипп Филиппович». Глядя на него, метущего хвостом снег, Митя сам ощутил себя помойным псом, который будто бы должен наслаждаться некой загадочной свободой. А на деле ведь хотелось щей пожирнее, тепла и ласки – хоть бы важной, хозяйской… Глаза слезились от ветра, или еще от чего. Шарик гарцевал вокруг Преображенского, поблескивая ошейником – и не холодно ему? Филипп Филиппович склонился над псом, и тот рухнул на бок, подставляя хозяину сытое брюхо. Преображенский почесывал собаке живот. Шарик прижимал уши и запрокидывал голову в раболепной собачьей радости. Митя стоял в стороне и ковырял сапогом камушек. - Вы, господин Шарик, совсем одомашнились, - словно бы строго проговорил профессор и погладил пса по спине, - И мы к тебе тоже привыкли… Тут Шарик прижал уши и, сев на лапы, печально чихнул морозным воздухом, будто понял что-то такое, чего знать никому не следовало. Он оглянулся на Преображенского и побрел слегка в сторону, к заснеженной клумбе, втягивая носом некий призрачный запах. Митя стоял столбом, не зная, оставаться ли, пока Шарик, опомнившись, на него не затявкал. Тогда опомнился и Митя. Филипп Филиппыч тоже обратил внимание на паренька. Тот, то краснея, то бледнея, но всё чаще синея (из-за погоды) и безбожно заикаясь, подошёл к мужчине. - Аа, эээ... Гражданин, - на слово «товарищ» духу не хватило, - а не подскажете, сколько время? - Во-первых, уважаемый, не "сколько время", а "который час" - Преображенский и Шарик необычайно выразительно посмотрели на парня, да так, что он струхнул и был готов сбежать прямо сейчас, - а во-вторых... Мужчина не успел договорить - студент пробормотал свое мятое "спасибо" и тут же исчез за сугробами. Похрустывая ледком луж под ногами, молодой человек спешно вернулся к гастрономии, все еще закрытой. Разговоры продолжались и без него, но не так активно и бурно, как раньше. Повторялись слова «ирод», «контрреволюция» и «вивисекция». - Вот ведь сколько стоим! Уже студент вернулся, а гастрономию-то еще не открыли! – выкрикнул глазастый мужичок, обещавший Мите вознаграждение. Кто-то обернулся. Ноздреватая женщина поправила шапку. Леся притопнула ботиночком. Люди, завидев юношу, закрыли рты, а потом разом загалдели сильней. - Ну? Это был Преображенский? - Что за пёс с ним? - Говорила я – его это пес, только обычайно Зинка его гуляет! Дмитрий подошел к ним и как-то смешался. Все смотрели на него с выжиданием, а он и не знал, что сказать. Ведь не увидел ничего особенно, тем более ничего такого, что от него хотели услышать. Никаких зверств не наблюдалось, и раскрасить репутацию Преображенского еще более сочными цветами как-то не получилось бы. А люди ждут. - Митенька, что ты такой пришибленный? – девушка отряхнула с его плеча несколько мелких снежинок. Митя шумно вдохнул и, набравшись таки смелости, произнёс: - Вы знаете... Не все сплетни лгут! Так растаяло в свете дня грустное утро 23 декабря того самого года. Ни на следующее, ни через неделю, ни в течение месяца с тех пор никто из москвичей пса Шарика на улицах не видел. Это, вместе со многими другими факторами, дало повод для еще большего количества нелепых слухов. Кое-что – самое фантастическое, разумеется – просочилось в прессу. Москва, пережив несколько посторонних потрясений, угомонилась. А когда весной очаровательная Зина снова выходила гулять с Шариком, никого уже эта история не волновала, хотя поначалу многие и поминали тем или иным словом персону гражданина Шарикова. Однако Шарик уже не был тем псом, которого мы знали раньше. Багровый шрам, словно след тернового венца, перечерчивал собачий лоб. Это не могло не попасться на язык любопытной публике, которая - вы только подумайте - договорилась до того, что Преображенский якобы нашел способ превращать зверей в людей и наоборот. До этого одомашненного Шарика видели только в Зинином сопровождении, но в этот хмурый декабрьский день он в первый и последний раз появился как спутник Преображенского. Профессор, словно чувствуя, выполнял последнюю просьбу своего питомца. Будто бы последнее желание заключённого, хоть и заключённого в золотой клетке. Ходили слухи, что местный пёс, что был подобран профессором и превращён в человека. Только вот этому безумцу никто не верил. Местный пролетариат же в последствии чуть ли не возвёл Шарикова в статус великомученика, замытаренного буржуазией. Впрочем, эти сплетни о человеке-собаке скоро утихли. Но мы то знаем. Не все сплетни лгут.