***
POV Дамиано
И я вновь заседаю в этом баре. Какая же у меня ужасная жизнь. Изо дня в день одно и то же. Я с ненавистью просыпаюсь и громко ругаюсь отборным итальянским матом. Ничего не ем, потому что и не лезет кусок в горло, ведь на него буквально наступила мысль, что я ничего не сделал для того, чтобы поесть. Я не достоин ничего в этом мире, даже куска хлеба. Я отправляюсь на улицу, чтобы вновь спеть там и получить в коробку жалкие 10 евро. Каждый день я там. Дождь, снег, ураган, штормовое предупреждение — я на этой гребанной улице надрываю связки. Всем же до меня есть дело. Право слова, Дамиано, на этой улице и в этом временном отрезке ты никому не сдался к чертям собачьим. О тебе никто не вспомнит. Ты никому не нужен. Нищий уличный певец. Заработанные мною десять евро я привык тратить на дешевый алкоголь, в баре на соседней улице, что был напротив булочной. В нем всегда торчали такие же алкаши, как и я. Я не общаюсь с ними, да только видно по ним, что судьбы у них также сломаны. Буквально истерзаны. И за что с нами так поступает вселенная? Да насрать вообще, где там моя очередная порция до ужаса дешевого виски? Янтарная жидкость плескается в стакане. А я в который раз не то, чтобы за жизнь, за день рассказываю бармену о том, как все плохо. Да я уверен, что он уже готов меня послать и вышвырнуть отсюда как жалкого, бродячего пса. Его и не только я достал. Все местные ханыги и алкаши, которые собираются в этом пабе и постоянно кричат «in vino verità» ему тоже порядком надоели. Будь его воля — поубивал нас всех. Мы жалкие, никому не сдавшиеся в этом мире люди. Со сломанными судьбами, причины перелома которых-то были припечатаны литрами ежедневно выпиваемого дешевого алкоголя. Нас никто не знает — после смерти о нас никто не вспомнит. Смерть одного человека — это трагедия, смерть миллионов — это статистика. Да и как мой необразованный и пьяный мозг может выдавать такие фразы? Порой удивляюсь самому себе. А знаете чему я ещё стал удивляться? Каждый день я вижу нечеткие очертания девичьего стана в этом пабе. Эта синьорина как луч надежды для каждого парня в этом заведении. Мы все тут твари, нищие, а она словно якорь спасения, за который надо бы ухватиться, но я вовремя опоминаюсь. Дамиано, твой мозг не мыслит здраво, ты пьяная тварь. Девичий стан не более, чем плод твоих пьяных и эротических фантазий. Забудь о ней. И о всех девушках. Тебе, нищему музыканту с улицы Рима никогда не добиться таких, как она. Да кто эта «она», что заставляет ежедневно напиваться, чтобы полюбоваться ею? Разве стоит она моего здоровья и тех жалких десяти евро на дешевый алкоголь? А когда тебя, ублюдок, заботило твоё здоровье? Тебе было плевать на него с самой, что ни на есть, высокой колокольни! Сиди и наслаждайся ею, хотя бы в качестве пьяного видения. Она снова появляется здесь. Проходит меж пьяными тушами и легко садится у окна. Пальчиком приманивает к себе непонятно откуда взявшегося официанта и просит у него бокал шампанского. Приличного шампанского. Да кто же ты, моя загадка? Хворь моего одурманенного разума? Мое божество, моя муза. На ней шляпка с вуалью, а пальцы тонут в кольцах. Ее платья из дорогого шелка душат сильнее любой удавки. Дамиано, как тебе перспектива влюбиться в плод собственного воображения? Сука, что за мерзкие длинные фразы всплывают в моей голове? Говорю как образованный человек, а на деле ведь бедный музыкантишка с соседней улицы, готовый падать в ноги за сто евро. А она как раз и будет той, перед которой я упаду на колени. Разобью их к чертям, ко всем дьяволам, лишь бы побыть близ неё хоть каплю времени. Я убью ради неё, убьюсь ради неё. На все пойду ради неё. Одному дьяволу известно, что она тут забыла. Да плевать я хотел, она реальна, а мой нетрезвый разум заставляет тело подойти к ней и наконец спросить зачем она здесь и почему, мать его, такая красивая. — Синьорина, Вы очаровательны, — я сделал реверанс, да только мое пьяное тело почти упало на пол. Она подскачила и помогла мне сесть на соседний стул, — Позвольте спросить, что такая девушка делает в пабе для пьяниц и бедняков? — она улыбается на мой вопрос. Ее улыбка как нож в сердце, спину, по венам и сонной артерии — острая и четкая. — У вас тут атмосферно, — да что она несет? Думает, что я знаю такие слова? Я обычный пьяница, бедняк, недопевец, откуда мне знать?! Но как противиться ей? А ее глазам? Бездонным голубым, васильковым, морским, аквамариновым, сапфировым глазам? Давид, заканчивай пить, твой мозг выдаёт слова которые ты раньше даже не слышал! — Вы каждый день здесь. Мы пьём, чтобы уйти от всех проблем. А что заставляет Вас приходить сюда и загадочно сидеть у окна? Сводить с ума своей красотой похлеще всякого виски? — Смущаете меня, синьор, — сняла шляпу и я наконец понял какие у неё красивые волосы. Пшенично-медовые локоны. О дьявол. На смертном одре не признаюсь, как хотел бы оказаться с ней в одной постели и отдаться ей целиком. Давид, опомнись, ты — никто! — Мне просто тут нравится, — да, я влюблён. У меня жар, однозначно, надо бы позвать врача, но я не хочу отрываться от ее холодной красоты. А таинственная незнакомка допивает свой бокал. Встревоженна, видно по ней. Оглядывается на окно. Отдам все, чтобы знать, что ее тревожит. — Как Вас зовут? — А вам действительно важно это знать? — важно, милая, важно. Банальное знание твоего имени — уже победа для меня, — Я Виктория, — на моих руках сразу две победы, — А что на счёт Вас? — Дамиано. — Поистине итальянское имя, — она вновь обернулась на окно. Да кого же, твою мать, ты там выглядываешь? — Мне надо бежать, синьор Дамиано, иначе не оберусь проблем. Доброй ночи, — рукой погладила мое плечо и убежала. Я ни за что не постираю этот пиджак, никогда, ведь его касалась ее худощавая ладонь. Я вижу в стекло, по которому стекали прозрачные капли и туманили взгляд сильнее, как ее ловит взрослый мужчина. Резко и сильно хватает ее за руку, казалось моя новая знакомая сейчас взвизгнет, но Виктория держалась. Этот ублюдок усадил ее в машину и увёз. Куда — не знаю. Признаться, был готов бежать за ними, даже если упаду, задохнусь, разобью в кровь колени, сотру к чертям собачьим свои старые туфли — плевать, лишь бы быть с ней. Спасти ее. Тащу пьяное тело в свою старую квартирку в один из самых бедных районов Рима. Не позавидуешь его жителям. Да мне никто и не завидует. Я низший слой этого общества, куда там до зависти? А она, Виктория — икона. Мой ангел. Решено — бросаю эту затею умереть бедным музыкантом-алкоголиком. Я же говорил, что ради неё изменюсь, ради неё стану лучше, разобью в кровь колени, получу синяки на локтях, убьюсь и убью? Убью, ради неё я убью ту тварь, что сидит во мне. Ту мразь и сволочь, что не даёт спокойно жить.***
Какой там пошёл день моей праведной жизни? Седьмой? Восьмой? Да, по-моему цифра восемь удавкой закрутилась у меня на шее. Под ливнем разрываюсь, рву связки, что есть силы, которой-то и нет. Как и еды, как и денег. Даже сил у меня нет! На кой черт мне жить? И победы я своей не видел уже больше недели, что казалось вечностью. Да и какая она моя? Моя в этом мире только грязь под ногтями. Мои амбиции о благой жизни ради дамы так и остались абмициями, на большее гражданин Дамиано Давид не способен! Finita la commedia, друзья! Снова стою под дождем на этой улице. Здесь ни души и для кого я стараюсь? Да, Давид, заканчивай страдать херней и покончи ты уже наконец с этой жизнью! Зачем тебе жить, если ты ни на что не способен? Даже измениться ради неё ты не смог! Жалкое существо! — Синьор Дамиано, это Вы? — сквозь шум грозы и свои разорванные голосовые связки слышу я. Это она! — Виктория, что Вы тут делаете в такую погоду? Без зонта и даже без пальто?! — она что, умалишённая?! Снимаю с себя свою старую кожанку, которая, кажись, от отца досталась, и накидываю ей на плечи. Она в легком платье, которое ливневая вода намертво соединила с ее молочной кожей. — Дамиано, — приставляю к ее губам свой палец. — Идите за мной и ни слова, пока не придём! — я похищаю девушку, дожили! Она хватает меня за руку, а я тащу ее к своему дому. Двое умалишённых бегут по вечернему Риму. Под ливнем, под громом и молниями, прыгая по лужам и улыбаясь, как малые дети. Ее улыбка приковывает и не позволяет отойти хоть на секундочку. Мы останавливаемся, просто стоим под дождем и смотрим друг другу в глаза. Она, чтобы видеть меня, поднимает голову вверх, а я чувствую себя великаном, по сравнению с ней. Или это она маленькая и беззащитная? Ее нежные руки на моих скулах, и я чувствую ее тепло, даже окатанный ледяной дождевой водой, как из ведра. Ее волосы все мокрые, спутанные, но такие красивые. Медово-пшеничные. Она не стопроцентная итальянка. Ее красота слишком холодна для страстного темперамента наших широт. Ангел из Скандинавии. Резко, совсем неожиданно ни для кого из нас, прижимается своими губами к моим. Подумать только! Я не сразу осознал все это, но отвечаю. Моя мечта стала реальностью, без каких-либо усилий, разве в этом мире, в этой жизни может быть всё так просто? Не думаю. Ни о чем не думаю, отдаюсь моменту, ибо вряд ли такой будет ещё раз. Отрывается от меня, я сразу подмерзаю. А она уже во всю дрожит, особенно ее пухлые губки. Ровные зубки стучат друг об друга — это надо заканчивать! Идём, моя синьорина, и обязательно за руку, чтобы не убежала. Я не отпущу. О дьявол, Дамиано, ведёшь себя как истинная тварь, по-собственнически! Завожу ее в свою камору, что женские глаза видели в последний раз в день смерти моей матери. Она хочет включить свет, а я лишь перехватываю ее руку. — Его здесь нет, — да я настолько беден, что не могу оплатить электричество! Свечи и камин — единственное, что могу позволить. Если, конечно, не пропью все двести евро до конца и останется хотя бы двадцать. Да и на кой черт за свет платить, если я с утра до ночи на той улице, а потом упиваюсь в баре? Правильно — ни на кой! — Как Вы тут живете? — игнорирую. Эх, моя дорогая, лучше тебе вообще не знать, как я живу. Да разве на лице не написано «певец-алкаш»? Освещаю подсвечником, в который воткнул три свечи, комнату. Диван напротив камина, а за ним небольшая кухонька. Там я не был давно и даже очень. Да я и не ем дома. Я не ем в принципе. — Присаживайтесь на диван, там тёплый плед. Снимайте мокрую одежду, а я зажгу камин, — кинул три-четыре брёвна и спичку. Огонь тут же начал согревать комнату. Мокрая одежда на теле — омерзительно чувство. Снимаю ее с себя и накидываю новую. Какую-то кофту и шорты. Залезаю на диван и вспоминаю, что моя гостья все в том же мокром платье. — Дамиано, я наверное пойду, — куда же, милая? — Нет-нет! Я сейчас, — у меня есть какие-то старые кофты, я найду ей что одеть. Лишь бы она не покидала меня, — Держите, Виктория, — протягиваю ей свою кофту с длинным рукавом в чёрно-белую полоску. Чего же ты, моя дорогая, не переодеваешься? Ах да, извиняюсь, синьорина. Стесняется. А я отвернусь, раз так хочет. Лишь бы осталась, — Уже можно? — тихое «угу» как бальзам на душу. Поворачиваюсь и забираю мокрое до нитки платье из ее рук. Моя кофта теперь служит ей новым. Признаюсь, она утонула в ней, но так прекрасна! — Я всю эту неделю хотела встретиться с Вами, Дамиано, но мой отец… — Тогда Вас хватал за руку Ваш отец? — как же она живет с этой тварью?! А как ты живешь с тварью внутри себя, а? — А давайте на «ты»? — как скажешь, милая. Лишь бы ты не ушла, — Так вот… Мой отец не пускал меня, держал взаперти в моей комнате, словно я игрушка! Кукла! — За что же, милая Виктория? — А за то, что насильно замуж хочет выдать. За такого же взрослого, мерзкого дядьку как и сам он, понимаешь? Как будто мы в средневековье! А на дворе, на минуточку, вторая половина двадцатого столетия! — а вот привычка жестикулировать явно итальянская, — Мне всего шестнадцать лет, я не хочу так жить! — о, как же ты юна, моя девочка. Так может я для тебя тоже стар? — Ты не испугаешься, узнав, что мне двадцать? — С тобой не страшно. Ты не такой как они. Все богатые мерзкие, да только я не такая, и замуж хочу за себе подобного, а не им! — Ангел, оставайся со мной. — Легко сказано… Найдёт и убьёт! — Он что из cosanostra’ы? — Я думаю, что даже хуже! — малышка, зачем ты так близко ко мне села? Положила голову на плечо. Виктория, я не могу сдерживать себя! Ты мысли что ли читаешь?! Да плевать, я люблю тебя, Виктория, продолжай! Садится ещё ближе, на самый мой пах, да чтоб тебя… Тянется своими губами к моим, а руки запускает в мои смоляные волосы. Какие же у тебя нежные руки, моя девочка. Истинный ангел. Да только вот сейчас раскроется душа твоя, Виктория. У ангелов тоже бывают свои чертики за плечами и от твоих, милая, я без ума. Право слова, эти дьяволята и в твоих глазах скачут, ну Виктория! Твои пальчики под моей кофтой, двигающиеся плавно вверх, и твои губы на моих — новый вид аддикции. Ты сама по себе зависимость, похуже алкоголя. Твои ладони, что плавно гладят мои плечи под кофтой — наркотик, медленно дурманящий разум. Только не туда, хотя, плевать! Делай со мной сегодня все, что вздумается! Я же мечтал оказаться с тобой в одной постели? Я это получил, и не просто с тобой, а под тобой. Эта пытка куда хуже, чем у чертей в аду! Длинные пальчики спускаются ниже. Своё тело усаживает на мои колени и спускает с меня шорты, при этом еле справившись с завязкой. Видеть лицо этой девушки, когда она сталкивается с трудностями — похлеще всякой комедии! Я даже не замечаю, как«give my your liquid spirit»
Умница, моя девочка. С громким и протяжным стоном поманила за собой. Вслед за тобой и я удовлетворяюсь и падаю в небеса от усталости и прешедшей разрядки. Гром среди ясного неба. Или же наоборот? Луч света среди мрачных туч? Моя жизнь без тебя теперь уже не полна, Виктория. — Останься со мной, умоляю. Трогай меня, трахай меня, кончай в меня, но не уходи, Дамиано! Куда я от тебя уйду, мой ангел? Я навеки прикован к тебе кандалами. Ты зависимость, похуже того дешевого алкоголя за двести евро.