Шизик.
Маленькая Джереми не знала, что это значит, но была уверена, что это что-то обидное. Ужасно обидное. А ещё, она точно знала это, слово было связано с ее лучшим другом. Том. Рыжий кот, которого кроме нее никто не видел. Сначала, малышка обижалась на Тома, ведь имея друга она не была столь одинокой, а когда человек не одинок, его нельзя больше называть странным. Разве не так? И Джереми отчаянно пыталась доказать глупым мальчишкам, что у нее есть друг и что она не странная, но они лишь смеялись над ее слезами и тыкали пальцами в пустоту. — ой, смотрите это жираф! Он мой лучший друг! — ха-ха-ха-ха, Билли, ты что?! Это же пантера! И снова визги, которые с трудом можно было бы окрестить смехом. Но почему сегодня он к ней пристали?! Малышка Джереми просто сидела в своем углу на детской площадке, как и каждый день. Она рисовала мелками на асфальте свои сны, как и каждый день. Над ней посмеялись мальчишки, а девочки называли странной, как и каждый день! Вот только этот невыносимый Билли-берите-с-меня-пример-Браун что-то неразборчиво кинул ей. Его зелёные глаза испуганно блеснули, когда девочка подняла взгляд на его лицо. Он был красивым. Классе эдак в девятом все девчонки будут его. Девчонки любят подонков. Смазливые красавчики, которые полностью сгнили. Одна острота взамен на душу. Удачно брошенным словцом они покупают себе шлюх. Джереми неправильная девочка. Ее тошнит от таких. Даже сейчас, сидя в ванной и смывая кровь с маленьких и пухлых ладошек, она чувствует ледяной гнев и отвращение от одной мысли о Билли. Ужасно хочется раскроить его белое лицо ножом, а затем медленно и выцарапать глазные яблоки, сдирая и выбрасывая веки. На самом деле, они похожи на пластмассовые шарики, не вкусом конечно. На вкус они скорее как жилистое мясо или тетушкин стейк. Джереми сжимает ладонь и чувствует, как на белой коже остаются красные полукруги от ногтей. Это больно. Ужасно больно. Но если представить, что это ногти Билли впиваются ей в руки, в тщетной попытке отнять окровавленный нож от лица, становится легче. Джереми решает, что хватит с нее ванной. Когда малышка в ней, всегда всякая чертовщина в голову лезет. В прошлый раз в ванной лежала ее одноклассница. Бедная девочка решила, что раз ее туфли стоят больше, чем туфельки Джереми, она может так на нее смотреть. Джереми в свою очередь решила, что если тараканов у нее в голове больше, то она может задушить ее у себя в ванной. Вполне здравое заключение. Ранее упомянутые тараканы настойчиво заскреблись лапками по стенкам черепной коробки. Она сквозь покрывало белых волос чувствовала, как они щекотят ее мысли своими длинными усиками. а что если Билли тоже пригласить в гости? Как Джессику? Как Уинстона? Как Марию? Занавеска протестующие скрипнула и Джереми на мгновение разглядела ободок белоснежной раковины, а на нем рыжую фигуру Тома. — детка, вылазь из ванной. Ты простудишься, — томный голос точно принадлежал коту, но ей казалось, что слова разносятся отовсюду. С ней говорит холодная вода, липучая занавеска, нескончаемый кафель, самоубийцы-полотенца. Кот элегантно соскользнул с раковины и в два прыжка забрался на край ванны. Его рыжий хвост лениво подрагивал. Том наблюдал за девочкой и ей казалось, что сделай она хоть движение, он ее разорвет. Разумеется, она его не боялась. Это просто факт. Когда несколько лет живёшь с огромной овчаркой, перестаешь бояться, что она тебя укусит, но начинаешь боятся, что однажды ей надоест твой тон голоса. Том осторожно опустил кончик хвоста в воду и его носик сложился в складках. Он забавно морщится, но ещё забавнее чихает. Правда, если Джереми сейчас уберет его от воды он не простудиться и не будет чихать. Когда он болеет он становится злобным. — детка, она же ледяная, а ну вылазь, — шикнул кот и Джереми со вздохом поднялась из воды. Холодные струйки воды стекали с белых волос, омывая тело и принося ещё больше холода. Воздух окутал не только тело, но казалось, что он заполз в саму душу. Ледяными пальцами выцарапал сердце. Том оценивающим взглядом окинул Джереми. Тонкая и белая кожа, будто из фарфора. По детски пухлые руки и ноги. Прекрасное и девственное тело невинного ребенка.Невинного ли?
Хотя, что в сущности есть невинность? Если вы захотите найти определение этого слова, то вы наткнетесь лишь на довольно туманную формулировку. «Нередко используется в качестве синонима нравственной чистоты, отсутствия знания как хороших, так и плохих сторон жизни, отсутствия опыта и оценок». Но что если ребенок был подведён к черте? Издавна было заведено, что у каждого человека есть грань, которая отделяет белое от черного. У кого-то плохие слова, у кого-то убийство. Но что если черты нет? Что если человек не знает, что есть плохо. Мир нельзя делить на добро и зло. Подрастая, ребенок это понимает. Откуда же он берет начальную точку зрения? Родители. Неизвестно, чем руководствовалась Миссис Малум, мать Джереми, но идея рассказать дочери лишь о светлой стороне показалась ей удачной. Девочка не ведала зла. Она знала лишь о добре. Мать рассказывала о том, что их правительство самое лучшее, что в других странах люди страдают, что копы убивают злых, что убийство преступников это хорошо. Она не рассказывала о том, что за пределами их не самого лучшего района царит смрад канализации и одни дети едят других детей из-за голода. Джереми поежилась и перекинула сначала одну, а затем другую ногу через скользкую стенку ванны. На секунду она задумалась, что было бы, если бы она упала здесь и больше не встала. Она представила свои длинные белые волосы, которые покрылись водянистой кровью, бледное лицо, с непропорционально большими голубыми глазами. Даже обычное время она проходила на куклу, а эта изломленность добавила ей схожести с очередной моделью Marie Osmond. Преграда, что могла бы забрать у нее жизнь, была преодолена и она стояла за жёстком зелёном ковре, который некогда мог считаться махровым. Сейчас же он напоминал застывший клей. Том заботливо скинул ей полотенце и галантно отвернул рыжую мордочку. Перед кем спектакль разыгрываешь? Девочка лениво закуталась в твердое махровое одеяло и понуро осознала, что серая грусть сковывает ее тело. Весь мир потускнел, осунулся и вытянулся. Все вдруг показалось таким большим и далёким, таким мерзким из-за своей недоступности. Джереми показалось, что она падает, хоть она и стояла. Так плохо ей не было уже давно. Хотелось плакать, кричать, спать, злиться, убивать и обнимать кого-нибудь одновременно. Голова гудела, а зубы скрипели от беспомощности. — Джереми, свинья неблагодарная, ты опять хочешь утопиться?! Девочка легла на пол и слушала стук воды в раковине, стук своего сердца, надеясь синхронизировать их. Она отчаянно закрывала мамин голос за дверь, отодвигая на задворки сознания. Комната начала кружиться, как во время сильнейшего урагана, стук то оглушал, то был еле слышен, неизвестно правда были это капли воды или затихающее сердце. Лампочка перед глазами долго и протяжно моргала, а затем окончательно ослепла, погружая комнату во мрак. Теперь ее карусель вертелась, освещаемая лишь двумя зелёными ярмарочными огоньками, глазами рыжего кота.Внимание. «Тук тук» шутка
— Тук тук.
— Кто там?
— просыпайся, детка.
Первое, что проступило во тьме, была мордочка Тома. Он участливо завис над ее лицом, щекоча хвостом нос. Если рассматривать его так близко, были заметны небольшие белые полосы на носу и животе, как будто шрамы. Он улыбнулся, насколько может улыбаться кот, и легонько ударил Джереми лапой по носу. — детка, ты в порядке? Знаю, странный вопрос, но ты не раскисай, у меня для тебя есть сюрприз. Правда, сейчас тебе его нельзя, но как только поправишься то я его отдам, — весело объявил кот, лениво переваливаясь с изголовья кровати на подушку, а с нее все так же лениво и непринужденно, стек на пол. Пересеча яркие вязанные коврики, он добрался к белому деревянному шкафу и в один прыжок исчез за его резными дверцами. Джереми долго приходила в себя. Ее родная комната казалась ей слишком далёкой и не такой, как обычно. От плитки, которой не было видно за яркими половиками, не шел привычный холод, а лёгкой дымкой тянулось почти неощутимое тепло. Старый, потрёпанного вида заяц скромно стоял в ногах на кровати. Комната казалась пустой и нежилой, даже книжки у письменного стола выглядели не живыми и фанерными. Вида из окна попросту не было, его заменила дождевая вода, столь неожиданная для этой ранней осени, стекающая сплошной стеной. Порой казалось, что комната не принадлежит ни к чему, за той деревянной дверью пустота, если открыть окно, тебя съест та же пустота. Всепоглощающая, страшная, жестокая. Она хуже темноты, хуже мамы и хуже врачей. Она есть ничто, но она есть все. Джереми честно пыталась вспомнить, сколько прошло времени. Она считала секунды, но на тысячи пятисотой сбилась и не стала даже пытаться возобновить счёт. Ощущение времени пропало. Комната куда-то плыла, медленно и вальяжно встречая крупные капли. Казалось, что все вокруг нее блестит в какой-то обёрточной бумаге. Казалось, что все кроме дождя, зайца и ее самой не настоящее. Том куда-то пропал, скрывшись в шкафу, он больше не появлялся. Джереми не берется утверждать прошел ли день, потёмки не наступили, но по ощущениям она валялась на кровати уже неделю. Отчего то она знала, что вставать ей нельзя. Половики, эти яркие пятна ранее вселяющие тусклую радость, выглядели настолько фальшивыми, что с одного взгляда она могла разглядеть их зубы, которые прятались под кисточками, и языки, скрывающиеся в причудливых рисунках. Опустить ноги с кровати было равносильно даже не самоубийству, а чему-то более страшному. Непонятно, когда ее полусонное состояние мелкого страха перед всем, что есть в комнате, в том числе и перед самой комнатой, переросло в чувство ожидания и знания о том, что скоро что-то будет, и когда это «что-то» будет у нее, она встретит его готовой ко всему. Капли сбивали с толку, глумливо загоняя в запретный сон, не давая концентрироваться. Когда Джереми в который раз порывалась открыть окно и закончить это все, скрипнула дверь шкафа. Из темных недр выглянула знакомая мордочка, отчего-то вымазанная в красной краске. — привет, детка, прости, что так поздно. Я принес тебе твой подарок. Только закрой глаза, а то сюрприза не получится. Джереми послушно закрыла глаза, как ей и велели, ведь она была хорошей девочкой. Она никогда не сделала бы ничего плохого. Нетерпение накатывало все сильнее, а сладкий и медный запах, разлившийся по комнате, его лишь усиливал. Когда знакомый аромат стал невыносимо близко, а на языке стали появляться воспоминания о вкусе, малышка не выдержала и открыла глаза. Прямо перед ней, лежала огромная кукла в человеческий рост, которая лишь при тщательном рассмотрении оказалась Билли Брауном. Его лицо было расчерчено четырьмя глубокими бороздами, с которых всё ещё стекала темная кровь. Одного глаза не было, в черной дыре болтался лишь нерв, а с другого глаза подчистую было срезано верхнее веко. Волосы были клочками выдраны, на голове зияли некрасивые кровавые проплешины. Вдоль горла проходила пара царапин по меньше, как будто это были завершающие штрихи. Чем ниже опускался взгляд Джереми, тем больше было крови. Грудь полностью располосана, ранее белая рубашка хлопьями повисла на плечах, не тронуто лишь то место, где у обычных людей сердце, но по понятным причинам Малышка Джереми сомневалась, что у Билли было сердце. На штанах расползлось огромное пятно то ли мочи, то ли крови, она не разбиралась в человеческих жидкостях. Его щеголеватого вида, туфель не было, а вместо стоп кровавые обрубки, даже кости кое-где белели. Они почернели, будто зажарились, а знакомый аромат стейка подтверждал это. Весь вид Билли говорил о том, чей это подарок. Малышка перевела взгляд на Тома, чья мордочка была испачкана все же не краской. — Том, не надо было так утруждаться ради меня. Правда. Я не достойна такого шикарного подарка, — неуверенно произнесла Джереми, но глаза ее голодно блестели. Она уже представляла как вырвет его ещё теплое сердце и, захлебываясь чужой кровью, станет жадно кусать мягкую ткань. Видимо, кот об этом и подумал, ибо благосклонно махнул лапой и, попросив чтобы Джереми оставила ему ноги, напомнил о его прошлом подарке. Малышка спохватилась и, ещё раз поблагодарив Тома за все, что он для нее делает, выудила из складок подушек небольшой кухонный нож, по форме напоминающий разделочный. Его ручка была украшена темной бронзовой лианой, а лезвие сверкало в сером свете. Нож был увесист, но хорошо лежал в руке. Чем дольше на него смотришь, тем сильнее он завораживал. Открывались все новые изгибы, линии. Ты узнавал о себе что-то новое, что-то настолько глубокое и потаенное, что становилось страшно. Джереми трясло. Нож норовил выскочить из рук. Малышка, с несвойственным ей нетерпением, воткнула лезвие в нетронутое место на груди. Она была плоха в анатомии, поэтому Том всегда выделял ей самые вкусные места, чтобы девочка не промахнулась. Нож вошёл с лёгким треском, не знаю уж, что это было, но Джереми благосклонно решила считать этот звук ребром. Наконец, нож вошёл на определенную глубину и Джереми несколько раз его прокрутила. Важно не задеть сердце, иначе оно начнет кровоточить, пусть и не бьётся. У свежих трупов ещё теплая кровь. Сердце вкусно есть целым. Это как маффин с жидкой начинкой. Лучше сразу кусать, нежели резать и есть все по частям. Поэтому, малышка осторожно снимает сначала кожу, потом с удивлением вытягивает какую-то кость, которой там быть не должно. Видимо, ей все же стоит полистать учебник по анатомии, как советовал Том, который сейчас с интересом наблюдает за ее действиями. Наконец, она добирается до сердца. Промокнув лужу из крови кончиком одеяла, она осторожно перерезает нужные артерии и аккуратно достает свой подарок. Красивое. Блестит. Кажется, что ещё секунда и будет биться в ее ручке. Но оно не бьётся и никогда больше не будет. Равно как и глаза Билли больше никогда не будут моргать, ноги ходить, а рот раскрываться. Вот сейчас она съест его сердце и в мире станет на одного плохого человека меньше. Ведь так? Джереми без особых раздумий делает большой укус, разом поглощая половину подарка. Остывающая кровь бежит по подбородку, пачкая и без того грязное одеяло. Малышка чувствует небольшую обиду на Тома, пусть и вперемешку с благодарностью. Он ведь знает, что она любит горячее. Ну, хоть как-то. Сердце у Билла очень жилистое и в зубах постоянно что-то застревает. А ещё оно сухое. Пусть крови много, но она тоже сухая. Какая-то не такая. Странная кровь. Джереми не нравится. Малышка усердно жуёт, довольствуясь чем есть и краем глаза замечает, что Том уже до костей обглодал все, что выше голени. Сейчас и туда доберется. Видимо, оставляет вкусное на потом. Джереми считает, что это глупо. Довольствоваться надо сейчас, а не через минуту. Эта секунда важнее, чем завтрашний день. Поэтому, она в два укуса съедает то, что осталось от сердца и с удовольствием облизывает пальцы и подбородок. Сладко. И мало. Очень мало. Может, она наконец поддастся уговорам Тома попробовать что-то кроме сердца и глаз? Может наконец попробует мышцы живота?