Холодно

Зима в этом году начинается так рано — снежные хлопья летят вниз, с молочного неба, но так быстро тают на темной макушке. Сияют, будто жемчуг. Кёке холодно. Она греет пальцы дыханием и с ощутимой завистью смотрит на тепло одетых детей — пестрое кимоно из дорого шелка обдувается всеми ветрами. Хочется вернуться в штаб. Там, по крайней мере, тепло. Она мельтешит, засматривается на яркие витрины магазинов, на людей в пуховиках, делающих их похожими на пингвинов. Она засматривается на обычную жизнь и невольно вспоминает свою с родителями: ее редко выводили в город, так что раскидистая сакура и прудик с золотистыми карпами был ей роднее, чем мегаполис с бесконечным шумом и суетой. Ее мама одевала, как принцессу, но сама ходила в застиранном кимоно белесого цвета. Они были состоятельной семьей, но на родителей это не распространялось — Кёка на их фоне была ярким пятном, чтобы всегда была на виду. Так было легче следить за ребенком — подхватил подмышки и спрятал в подвале, чтобы не видела резню. Она не слышала выстрелов, не видела крови, потому что мама успевала закинуть в мусор папину одежду. Кёка спотыкается и летит по скользкому по асфальту прямо в спину сенсею. Его начинает потряхивать, когда ладошки чуть сжимают черную ткань, ища опору. Кёка взвизгивает, когда Акутагава оборачивается и хватает за шкирку: — Тебе спасло только что это людная улица. Шевелись быстрее. Теперь он тащит ее за собой, а у Кёки от страха ноги перестают идти. Она пытается идти сама, лишь бы ее лицом не протащили по дороге. Акутагаве дали задание зачистки, но он, вежливо вырвав ее из рук Озаки-сан, потащил за собой. — Тебе нужны тренировки. Совсем расслабилась. С поникшей головой девочка все представляет, что о ней думал наставник, а в голове билась мысль: «Лишь бы не разозлился, лишь бы разозлился». Он бьет резко и точно, не церемонясь, но как будто ему это быстро надоедает и начинает больше хватать за волосы, сжимать шею, заламывать руки, почти выворачивая суставы. Пока Расёмон беснуется от того, что ему не дают до смерти загрызть Кёку, на теле расцветают темные болящие синяки. Однажды Изуми замешкалась, когда на место преступления полиция приехала слишком быстро и чуть было не поймала, но кулак в лицо быстро вернул ее в чувства. Акутагава разбил ей бровь, но позже получил выговор от Коё, а Мори-сан тогда собственноручно сшивал края раны. «Ещё раз увижу, что Кёка плачет из-за тебя — собственноручно снесу тебе голову». А Кёка не плакала. Горячая кровь только все текла и текла, было неприятно. Коё-сан подарила ей карандаш и настаивала подкрашивать белесую полосу на брови. В старом районе Йокогамы разворачивалась грандиозная стройка, ломались старые дома и сносились храмы с мостиками через дорогу. Но сегодня выходной, поэтому кроме бродяг здесь никто не ошивался. — Одни ублюдки продают чужие секреты другим. Пошли. Акутагава зашел в здание с выбитыми окнами, начавшее уже немного садится от старости, начал покашливать от строительной пыли и чихать. Кёка хвостиком за ним поднялась на крышу, где сенсей смог вдохнуть относительно чистый воздух. Он облокотился о перила, ждал, пока кашель перестанет драть легкие. Кёка встала поодаль и засмотрелась на снежное облако: оно непременно должно быть мягким и пушистым, как кроличья пара, что жила у нее дома. — Сколько еще ждать? — говорит Акутагава по телефону, пока механический голос сообщает примерное время встречи. — Понял. До связи. Кёке все равно, сколько еще она простоит на крыше заброшенного дома, но сенсей цыкает и прячет руки в карманы. Его всего трясет от холода, на плаще проглядываются большие черные заплатки. Словно снегирь на ветке, он пытается завернуться в старую тряпку, зло сводятся на красном обожженном морозом лице. Кёка бы даже улыбнулась, если бы не забыла, как. Спустя пять часов, замерзшие как цуцики, они возвращаются в штаб и разбредаются кто куда: Акутагава — в свой кабинет писать отчет о сегодняшней бойне, а Кёка — на общую кухню, согреть себе чаю. Но Изуми попадается на глаза Коё-сан, которая, устало вздохнув, уводит любимицу к себе, отмывать от налипшей на лицо крови и в который раз напоминая ей, что если Акутагаве взбредет в голову таскать девочку по собачьему холоду, пусть тащится один. Нечего ему ребёнка застужать! Кёка выходит от Озаки-сан только на следующий день, чувствуя тяжесть в желудке от этого ее: «Кушай-кушай, девочка, вся исхудала, гоняясь за продажными мужланами. Хочешь еще онигири, чая, данго? Не стесняйся, моя кошечка». Новых заданий для нее нет, а работу Акутагавы поручили подчиненным, потому что лидер «Чёрных ящериц» лежит в лазарете, сбитый с ног простудой. Ей было скучно, поэтому она решила зайти в кабинет сенсея почитать новости и поиграть и онлайн-игры на ноутбуке, который никогда не бывает запаролен. Кёка тогда только попала в мафию и ее, зареванную, прижимающую старую раскладушку к груди отвели в кабинет со страшной табличкой на двери «Акутагава Рюноске». Она сидела будто бы вечность, растирала ладошкой красные глаза и пыталась посчитать сколько же книг на каждой полке. Кёка так и бы сидела на мягком диванчике, но ее внимание привлек ноутбук с брошенным на середине отчётом. Она потыкала кнопки, которые вдруг засветились о нажатия, и все исчезло, остался только белый пустой лист и поисковая строчка. Запрос был коротким: «кролик». Миллионы картинок пушистых комочков тут же стерли все слёзы и чувство времени. Беленький малыш тут же отправился жить на главный экран. А когда надоело, вход пошли игры с уходом за самыми прекрасными животными на свете. Акутагава пришел тогда взмыленный, явно недовольный тем, что ему подсунули ученика, да еще и девчонку, и немая сцена как они смотрели друг на друга продолжалась довольно долго. «Девочек бить нельзя, девочек бить нельзя, девочек бить…» Расёмон схватил Кёку за воротник кимоно, стараясь не перегрызть ей горло (только отчёты бы не запачкать) и подтащил к Акутагаве перепуганного ребёнка. — Что эта за крыса лазит у меня на столе? — его голос был хриплым, напугав Изуми ещё больше. — Неужели не страшно? — Ст-ст-страшно… — провыла Кёка, плача, беспомощно мотая ногами в воздухе. — Не-е-е-т, — протянул Акутагава и выдохнул ей в лицо: — Надеюсь, сегодня ты не умрешь, а то тебя рекомендовали как эспера с боевой способностью, а не как ревущую девку. Он прямо так потащил её в доки и проверял её, испытывал способность и больно бил за промахи. И какого же было его удивление, когда на следующий день избитая Кёка в атласном кимоно пришла снова. — Тебе жить надоело, дура? — выплюнул Акутагава, костлявыми пальцами набирая текст «случайно» стертого документа. Изуми кивнула и села на диванчик. Акутагава пялился на неё во все глаза с минуту, сказал себе под нос «точно дура» и продолжил печатать, иногда поднимая голову на девочку с мертвыми глазами. С того дня в свободное время Кёка приходила и молча смотрела в стену, пока Акутагава постигал азы текстовых документов и ругался, когда у него не получалось отправлять письмо на нужный адрес. Иногда психовал настолько, что оживал Расёмон и нервно грыз края стола. Тогда взъерошенный сенсей садил за стол Кёку, кидал убийственный взгляд я-порежу-тебя-на-куски-если-ты-не-разберешься-с-этим-бумажным-адом. Он мог вернуться под вечер или вообще не вернуться, но Кика, будто квалифицированный офисный работник, всё печатала и печатала, иногда, совсем уставая, лезла в интернет, пытаясь скачать картинки с кроликами, заражая несчастный ноутбук вирусами, которые, будто разыгравшийся Расёмон, сжирали документы с грифом «Секретно».