В какой момент ты стал меня бояться.

Перед глазами вспышками проносятся воспоминания. Вспышка. Твою мать. Рука сжимается на тонкой шее, оставляя сине-красный след. Такое родное лицо смотрит со страхом, а с красивых губ срывается хрип в попытке хоть как-то дышать. В серых глазах грёбаный страх. Блять. Вспышка. В его руках письма? О нет, нет, нет! По почерку он узнает чьи это письма, от кого эти письма. Его голос звучит так грубо, что кажется, что это и не его голос вообще. Он зачитывает письмо с насмешкой, растягивая слова. -"Михаил Юрьевич, я вас люблю, боже только он знает как сильно я вас люблю. Мне так приятно, что вы интересуетесь моими успехами. Получается пока не особо хорошо, но если вы пожелаете, то я обязательно отправлю вам пару стихов-Ха! Будто ты когда-то умел хорошо писать. -Миш... Родной голос звучит тихо, напугано и умоляюще. -Заткнись! Имперская шавка. И Саша, и Миша, вздрагивают, наблюдая за ним из 1927. "Александра Николаевна выросла, невероятной красавицей, вы правы! Столько кавалеров пытаются привлечь её внимание, хотя она сделала, как мне кажется, наилучший выбор. Но вы не ревнуйте! Никого, кроме вас, для меня нет!" Боже, Невский!- Саша в воспоминании вздрагивает из-за новой фамилии. - Что за бред ты писал? - Тебе нрави- - А тебе никто не разрешал говорить! Нравилось, говоришь? Да, нравится.- он выдерживает паузу. - То тепло от него, когда оно горит! И те старые, Сашины письма ему, Москве. В которых столько любви, там каждая строчка ею и живёт. Им же бросаются в камин, и по остаткам бумаги там он понимает, что это далеко не первое письмо. Нет! Нет! Нет! Господи, нет! Вслед со стола летят другие письма, прямо в огонь, а со стороны Александра раздается всхлип. Нет Вспышка! Он видит, как Саша захлёбывается в слезах и задыхается, когда рука его из прошлого давит тому на затылок, вдавливая в лобок, заставляя брать глубже. Блять. Он видит как, Саша упирается ему в бедра в попытке оттолкнуть. Но Михаил из 1935 не обращает внимания. Когда нынешний он в ужасе и не верит, что мог так поступать. Что он, твою мать, творит? Вспышка! До ужаса исхудалое тело перед ним кажется скелетом, мешком с костями. Острые впалые скулы, так сильно обтянуты болезненной кожей, что кажется вот-вот порвут ее, а серые глаза смотрят на него так странно, но понять эмоцию Мише не удается. Неужели, тебя так потрепала эта блокада? Собственный голос раздается неожиданно и звучит на удивление нежно. - Саша, Сашенька, Сашенька. Посмотри на меня, эй. Душа моя, я рядом, ты в безопасности, слышишь? Ты со мной, я смогу защитить тебя. Любовь моя. О какой любви он говорит? Разве между ними уже осталась любовь? И плевать, как сердце сжимается от этой мысли. Мише хочется обнять Романова, "любовь моя, что я натворил", который смотрит испуганно и загнанно. И Миша из 1944 это выполняет, пытается. Но, когда собственные руки касаются чужого лица, от него резко отшатываются назад, припадая к стене. Нет, Сашенька, это я, это я! Смотрят с животным страхом, судорожно машет головой из стороны в сторону, из глаз прыскают слезы, а губы дрожат в потоке слов. - Нет,нет! Не трогай, не трогай, не трогай, не трогай, не трогай! Н-не трогай, не т-трогай, не трогай, не трогай, нет... Не трогай.... Сашенька,мой бедный Сашенька... Саша съезжает по стене, заходясь в приступе, а Миша из 44-го от ужаса прирастает к полу, как в прострации наблюдая, как Святогор врывается в маленькую комнатушку, подлетая к Ленинграду, обнимая и успокаивая, шепча на ухо что-то успокаивающие, покачивая на руках. Саша его боится, не верит. Миша из нынешнего ужасается, Миша из прошлого загорается ненавистью. Вспышка! Ещё не до конца восстановленное тело, дрожит и дёргается под ним в попытке уйти. Блять. Нет. Но, он лишь сильнее сжимает чужие запястья над головой, вжимая в деревянный холодный стол, резко вбиваясь в тело любовника. Сука. Со стороны Сашеньки слышится стоны боли, и всхлипы вперемешку с мольбами прекратить и пощадить. Тот Миша лишь усмехается, толкаясь ещё сильнее. Нет! И слышится болезненный вой, а тело перестает дёргаться. И нынешний Миша не верит, ну не мог. Блядь, нет, нет! Я не мог! Я не мог! Что же я творю, Господи! Нет! Ну не мог он так с ним. Но замечая, как по внутренней стороне бедра Саши виднеются алые кровь разводы, понимает что, мог. Отвращение к себе из прошлого оседает на груди, перекрывая кислород и мешает дышать. Душит. Последнее за что хватается сознание - календарь на стене, показывающий 1967 год. Снова вспышка! Его рука держит пистолет, направленный на Романова, спиной стоящего к нему. Тот дрожит, опустив голову, не смея сказать и слова. Боги, нет. Нет! - Ты писал письмо. Его голос холодный, жёсткий, Миша никогда не обращался к Саше в таком тоне. Но, кажется, он из 1972, наоборот, считает, что только так общаться и можно. Ублюдок. Желание задушить самого себя неизмеримо быстро растет. - Какое?... Голос настолько запуганный и тихий, что он еле разбирает слово. Сашенька..... - Ты прекрасно знаешь, не ври! В Финляндию! Вейно! Неужели ты лишил его и друзей?... -Так ведь моему кораблю нужно высадиться в его стран- Выстрел! СУКИН СЫН! Пуля пролетает в паре сантиметрах от головы Ленинграда,и тот вскрикивает от страха, отшатываясь и резко разворачиваясь к нему лицом. Серые, такие любимые глаза смотрят испуганно, не веря . Как я только смел! -Ложь! Не ври! Я знаю, что ты писал! Спасти тебя? От меня? Неблагодарная сука! Тупая дырка, смотри! Что. Что я сказал? Нет. Это не я. Я не мог. Москва с красными безумными глазами, рыскает по столу руками в поиске чего-то, отвлекаясь. И нынешний Московский молится, чтобы Саша бежал. Беги, Господи беги, спасайся, убегай, убегай! И тот так и делает, пользуясь невниманием Москвы, выскакивает за дверь, заходясь в рыданиях. Михаил из 70-х громко матерится, пуская в дверь три пули, и крича вслед о том что, убьет его, если тот посмеет соврать. А Миша знает, что убей он его тогда, то сейчас бы сам пытался себя убить. Ты сам умрёшь без него, ублюдок. Вспышка! В 80-х он зажимает Ленинград у себя в кабинете около все того же стола. Целует шею, забираясь руками под свитер, оглаживая аккуратное тело. Саша плачет, сжимая пиджак на спине, Московского. И нынешний, и прошлый Миша не могут понять, почему? -Мой невероятно красивый мальчик, почему ты плачешь? Тише, солнце. -Снова целует шею, прижимая Александра к себе. - Мой самый лучший, самый невероятный, самый-самый. Мой прекрасный. Мой. Возьму на выходных отгул, повезу тебя в Репино, будем гулять на финском заливе. Буду целовать тебя, слышишь? Ну? Не плачь. Солнце мое северное, почему ты плачешь? Неужели ничего не наладилось? Миша удивляется, и даже восхищается такой перемене в себе из прошлого. А Саша наоборот заходится в рыданиях, сжимая пиджак сильнее. А сердце нынешнего Миши сжимается. -Боже, Миша,хватит играть счастье. Пожалуйста, боже, хватит, ты же не любишь меня уже совсем. Миша, я устал. Пожалуйста. Не приезжай, ведь никуда мы не поедем. Ты приедешь просто трахаться, только за этим и приезжаешь. Ох..... -Ты пьяный, Миш, прекрати. Ах, вот в чем дело.

*****

-Вспомнил? - насмешливый голос раздается откуда сверху, и Миша открывает глаза. Голова болит, а в висках пульсирует так, что шум отдается в уши, в глазах плывут пятна, не давая сфокусироваться. Он обнаруживает себя на полу квартиры на Невском, в Санкт-Петербурге, обхватывающего ноги воплощения этого же города. Он поднимает глаза, сталкиваясь уже не с Петроградом или Ленинградом, а с Санкт-Петербургом, или точнее с Шурой Думским. Тот смотрит на него с какой-то смесью презрения, обиды, ненависти, жалости и страха. Не смотри так, прошу, не смотри. Потому что Саша его боится, стоит ему коснуться его не однозначно, стоит Мише опустить руки чуть ниже талии, тот сразу его отталкивает, стоит Мише просто уткнуться в шею Романова, то чувствует, как родные плечи напрягаются. И теперь он знает, почему. - Понравилось? Что ты вспомнил? И Саша спрашивает без наезда, просто с лёгкой долькой неприязни. Но Миша понимает, что это только из-за этой дряни. -Я... Я сжег твои письма и- Саша разражается хохотом, одновременно пугая и прерывая его. Он тушит сигарету о свою ладонь и Миша уже хочет дёрнуть его руку, посмотреть на наличие повреждений, но Саша снова мешает ему. Черт. -Прекрасные воспоминания! Я прямо как знал! Посмотри! Саша громко, ненормально смеётся, указывая рукой на кухонную раковину. Миша в непонятках оборачивается, и застывает в немом ужасе и обиде. Узнает свои письма с 1715-го. Нет... Узнает по необычным листам, с золотой "рамочкой" и розовому оттенку. Он не знает сколько их, но некоторые разорваны в клочья, а некоторые так и плавают в воде, теряя свой вид и содержимое. Он не помнит в какой момент оказывается у раковины в попытках аккуратно достать их из воды, но не совсем получается, листы просто разваливаются у него в руках мокрой жижей. Нет,нет,нет,нет,нет,нет, неужели.... Его трясёт, и он не сразу чувствует влагу на своих щеках. Неужели он уже ничего не исправит. Саша же заливисто смеётся, забирая пустой пистолет с собой и уходя в спальню, и по глухому удару понятно, что тот падает на кровать буквально пластом, оставляя Мишу одного на кухне доставать свои же письма в попытке спасти. Он захлёбывается в слезах, моля господа асуществуетлион?, о прощении, совершенно не представляя, что же чувствовал все эти годы, его Саша. Прости, умоляю, прости, солнце мое яркое, месяц мой ясный! Прости, боже. Он не знает как вернуть себе своего Сашу, не того кто старается убежать, скрыться, спрятаться, забыться. Не того кто был настолько ранен им же, что теперь залечивает раны у других. Не того кто настолько не получал ласку все это время, что теперь отдается другим лишь за гребанную дурь, а все потому что Миша уже прав на него не имел. Не того кто так его боится, что предпочтет застрелиться или умереть от дозы, нежели подпустить его снова. Не того Сашу, который был последствием его же действий. А того, кого знает из зимнего дворца. А все ведь началось с вопроса "в какой момент ты стал меня бояться?"