Высший пилотаж

      — Бобски, я говорю, не просто классно, а прям космос! Я звёзды увидел!       Раз-Два в самом деле старается не трепаться про девочек, обычно его выдают только довольная ухмылка и мечтательный вид, но выпивка сводит на нет его героическую внутреннюю борьбу. Уже поймав спрятанную в уголке губ улыбку, зацепив бегающий взгляд или увидев, как тот приоткрывает рот и осекается, можно готовиться к очередной, конечно восторженной, истории после пары минут, которые для приличия ему требуются на торги с самим собой.       — Серьёзно, это был лучший отсос в моей жизни, — Раз-Два с упрёком куксится, недовольный его веселящимся прищуром. — Бобски, заколебал, блин. Ну, что?       — Да, не, неважно, забей, — прикладываясь к бутылке, он пытается спрятать невольную улыбку, но, похоже, поздно.       — Говори уже, — требовательно поджимает губы Раз-Два, наклонившись ближе и вперив в него строгий взгляд.       Приходится с тихим смешком капитулировать:       — Да тебе всегда отлично. Любишь ты это дело и вообще непритязателен.       — Конечно, всегда отлично. А разве ртом с болтом можно что-то сделать неправильное? — бурчит в ответ Раз-Два, озадаченно хмурясь. Затем поворачивается всем корпусом, двигается ближе, закинув руку на спинку дивана, и, что-то сложив в уме, уверенно заявляет: — Не думаю, что круто сосать — сложная наука.       Надрался и хочет разговоров о сексе, обалденно. Как будто мало из-за него у Боба зверских стояков: когда Раз-Два по морде получает или сам метелит кого-то, когда слишком явно хочет какую-то красотку, когда строит из себя крутого, как пятиклассник, когда бесится и ругается, захлебываясь возмущением и словами настолько, что ни хрена не понятно даже, что несёт, но поджилки у всех трясутся. Теперь ещё из-за того, что Раз-Два всё про него знает и всё-таки трогает, сидя рядом — так же, как раньше: небрезгливо и нагло. Вот как сейчас: лезет, бухой, слишком близко и мажет мутным взглядом, открытый и расслабленный, как будто с ним что угодно делать можно, на всё отзывается, реагирует. Боб невольно прикусывает губу и старается не думать об этом, но, ведь правда — офигенный и натуральный негодяй Раз-Два ещё и реагирует на Бобса: на специально выданный Берти для ржаки шлюшный голос, на долгие взгляды и шутливые подкаты, и это уже капитальный повод приходить в притон только в безразмерных толстовках, прикрывающих пах.       — Ну? Из тебя сегодня клещами, что ли, всё тянуть? Задрал своими многозначительными взглядами, есть, что сказать, — говори.       Раз-Два наседает, неодобрительно смотрит на поджатые губы, дышит пьяно и слишком близко, а Боб сам ненамного трезвее, поэтому не удерживается от лёгкой улыбки и замечания, которое больше похоже на предложение:       — Мне кажется, по-настоящему круто тебе просто ещё ни разу не сосали.       Раз-Два сначала саркастично усмехается и даже приоткрывает рот для едкого комментария, но предсказуемо не выдерживает спокойного ждущего взгляда. Откинувшись на спинку дивана, он трёт лицо, а через пару секунд передышки косится в его сторону. Боб всё ещё ждёт, не особенно на что-то рассчитывая, больше — разглядывая и запоминая смущённого друга и его неловкие попытки уклониться от необходимости как-то реагировать. Слишком просто представить, что Раз-Два заинтересован не только в девушках и неуверенно покусывает губы и отводит взгляд, потому что в самом деле обдумывает. Он так же озадаченно хмурился, приоткрывал и кривил губы и поглядывал то обвиняюще, то просяще перед тем, как спросить, чего именно от него хочет Боб, а тот до сих пор сам не знает, как ему удалось тогда удержаться и не вывалить совсем не готовому к этому другу подробнейший рассказ о том, как именно он его хочет разложить. Сейчас, конечно, полное сомнений лицо Раз-Два всё равно не внушает надежд, и Бобу на секунду даже жаль, что завтра его не должны закрыть лет на пять.       Беспокойный взгляд насупленного Раз-Два соскальзывает на его губы, и, вопреки здравому смыслу, в джинсах сразу становится теснее из-за очередного никому не нужного стояка.       — Ну так покажи, что ли, как на самом деле надо, — невнятно и хрипло бурчит Раз-Два себе под нос и сверлит недовольным взглядом стену.       Бобу вроде бы не послышалось, но, наверное, не так понял.       — Прикалываешься? — выдыхает он с беспомощным смешком, но Раз-Два не светит в ответ ехидной ухмылкой, только поджимает тонкие губы и тяжело сглатывает.       — Ты просто в сопли бухой, — объясняет Боб себе и заодно Раз-Два, двигаясь ближе, потому что тому стоит фильтровать свои сомнительные заявления.       Раз-Два поворачивается неожиданно, закусывает нижнюю губу, смотрит укоризненно, неуверенно и беспомощно и тихо выдыхает:       — Мне тебя ещё и уговаривать надо?       Отворачиваясь, он сутулится, накрывает рот рукой, вдавливая ногти в щеку — больше точно ничего не скажет.       — Нет, Раз-Два, — сглатывает Боб, понимая, что после оба пожалеют. — Не нужно меня уговаривать.       Он расстёгивает его брюки медленно, ожидая в любой момент сопротивления, но Раз-Два не смотрит в глаза, не убирает руку от лица и не возражает, только тяжело дышит и приподнимается, помогая стянуть штаны вместе с трусами. Член у него большой и красивый, но стоит пока только у Боба, который жадно и глубоко забирает его в рот и тихо счастливо стонет, чувствуя, как тот крепнет на языке и упирается в горло. Раз-Два вкусный, отзывчивый и горячий, вот только Боб вряд ли покажет обещанный класс, потому что в жизни ещё никому не отсасывал. Ему же не пидарасы какие-то нравятся, а отсосов и остального только с этим придурком хотелось, который потом или потерю памяти станет разыгрывать, или, ещё хуже, — опять от него шарахаться. Облажался, короче, Красавчик Боб, причём по всем фронтам.       Прикрыв глаза, он ласкает Раз-Два бездумно, наслаждаясь моментом, не сдерживая себя, лижет и сосёт голодно, натягивается до боли, сжимает крепкие бёдра, и это намного круче, чем он представлял — тихие ответные стоны, напряжённое, выгнутое к нему сильное тело, общее прерывистое дыхание, мокрый от его слюны, горячий и пульсирующий на языке член. В джинсах и без того тесно, больно и жарко, но крупные ладони Раз-Два прижимают его голову к паху, и становится просто невыносимо хорошо от мысли, что он открыл лицо, может, даже смотрел, что стонет уже громко, не сдерживаясь, и это точно самый волнующий звук, который Боб слышал в жизни.       — Стой, блядь! — всхлипывает тот сверху, продолжая сжимать голову, и таким же голосом он теперь будет стонать под ним в каждой следующей влажной фантазии. — Мать твою, Бобски!       Пальцы Раз-Два, бёдра и живот подрагивают, а сам он рвано дышит и тихо поскуливает, пока Боб глотает и слизывает с головки последние капли.       Убрать руки и отодвинуться от горячего как печка, взмокшего и размазанного разрядкой Раз-Два он себя заставляет титаническим усилием воли. Его вкус ещё на языке, прикрыть собственный стояк нет ни сил, ни желания, джинсы в паху тянет крепкий бугор, и боль помогает немного прийти в себя.       — Охренеть, — так и не подтянувший штаны Раз-Два окидывает его восхищённым и немного дурным взглядом. — Признаю, реально намного круче!       Боб на автомате зеркалит его расслабленную и довольную улыбку, невольно задирая брови и неверяще хмыкая в ответ:       — Рад, что тебе понравилось.       Это всё? Они ещё и так запросто произошедшее обсуждают?       Раз-Два удовлетворённо выдыхает, продолжая улыбаться, снова косится на его наверняка распухшие губы, тянется к столу, чтобы зацепить бутылку и опрокинуть в себя глоток. Предлагая её всё ещё осознающему, что буря прошла мимо, Бобу, он ненадолго задумывается, и, как будто специально, чтобы тот точно подавился, заявляет:       — Да я бы тоже смог недурно!       Ничего не прошло стороной, как не прошел и проклятущий стояк, он его сегодня точно доконает.       — Раз-Два, — тихо и доверительно пытается достучаться до его совести Боб. — У меня и так уже пожар в штанах. Я рад, что ты спокойно к этому отнёсся, но, пожалуйста, даже не шути сейчас об этом, ладно?       — А я и не шучу, — бычится тот в ответ. — Я, вроде как, уловил, в чем фишка, так что запросто сейчас не хуже справлюсь! Не веришь?!       Да он все ещё бухой в дымину, а Боб, получается, свинота последняя, рад этим воспользовался.       — Верю, и не надо ничего доказывать, — он примирительно выставляет между ними руку, но, получив быстрое согласие, Раз-Два озадаченно хмурится.       — Я почти уверен, — уточняет кореш, и Боб готов завыть и даёт себе зарок, что с этого дня будет контролировать, чтобы он больше не пил лишнего.       Если, конечно, тот с ним будет после общаться.       — Я хочу проверить, — сбавив тон, добивает его Раз-Два.       Боб допускал, что ему может стать интересно. Раз-Два же вспыхивает как коктейль Молотова, живо на все реагирует, трахаться любит даже больше, чем драться, а любопытный, как та кошка из поговорки — больше, чем надо. Не верилось, что тот сам себе разрешит. Боб надеялся, конечно, что его накроет достаточно сильно, и Раз-Два вдруг забудет про такую важную для него натуральность, но что тот сам ему захочет отсосать, даже в оптимистичных фантазиях не допускал.       — Дашь попробовать? — слишком спокойно и чётко спрашивает тот, смотрит ожидающе и немного загнанно, и, похоже, только прикрывался показной пьяной дуростью.       Он ещё и просит!       Раз-Два орёт на всю улицу, что Боб гейская сволочь, а через пять минут пугливо уточняет, что именно его кореш-педрила хотел от него получить напоследок. Разъярённым котом шипит в лицо, чтобы тот не вздумал трепаться о танце в клубе, а буквально на следующий день при Мямле шутливо грозится его отшлепать. Боб за ним не успевает.       Прочитав на его лице сомнение и возбуждение, этот мудак победно ухмыляется и тянется к его поясу, снова включая перебравшего идиота:       — Я те ща покажу высший пилотаж!       Бобу все ещё не кажется, что эта затея кончится чем-то хорошим, но он не может заставить себя остановить разошедшегося Раз-Два — ни его торопливые пальцы, кое-как расстегивающие ширинку, подрагивающие то ли от волнения, то ли всё-таки от выпитого, ни вообще этого дурного экспериментатора, который наваливается на него большим, сильным, горячим даже через одежду телом. Красавчик Боб надеется не спустить раньше, чем окажется без штанов, а оживший гомоэротический кошмар, после которого у друга наверняка будут тяжелейшее похмелье и масса сожалений, и не думает прекращаться. Прохладные мокрые губы неумело обхватывают его член, язык шершаво и пугливо пробегает по стволу, взмокший от усердия затылок старательно опускается и поднимается, парень мечты сжимает его бедра, шумно дышит, натягивается старательно, порой задевая мокрый от его слюны пах носом. Происходящее невероятно, классно, возбуждающе и ещё хуже, чем если бы он кончил раньше, чем кореш добрался до его стояка, потому что, как оказалось, сосёт Раз-Два настолько плохо, что ему стоило бы запретить это делать на законодательном уровне, принять поражение ему не позволяет его обычное баранье упрямство, а Боб, походу, сдохнет сегодня от счастья и возбуждения, так и не спустив. От мысли и осознания, чьи именно тонкие и чувствительные губы долго и упорно ласкают его прибор, тот стоит каменно, хочется зверски, он, блин, готов уже убить кого-нибудь, чтобы кончить, но как только он подбирается к краю — кореш выкатывает обязательный облом. При этом Раз-Два на самом деле старается, наверное, хочет повторить что-то, что делали его девочки или Боб сегодня, но слишком непонятно, что именно. Пытается заглотить и проезжает зубами, расслабляет губы, когда достаточно их сжать, слишком усердно лижет и обсасывает головку — до лёгкой боли и очередного отката. Боб старается не подавать вида, исполнительно тихо стонет от его движений, когда что-то выходит удачно, гладит волосы, пытаясь его отвлечь, потому что Раз-Два достаточно перестать настолько стараться, аккуратно его приласкать губами и языком, вот как сейчас, и всё получится, если, конечно, не пускать в ход зубы. Хорошо и невыносимо, а кореш не захочет сдаваться на полпути, но это, в самом деле, уже невозможно.       Боб тихо шипит, гладит колючую щеку и прикрывает глаза, запоминая напоследок то, что вряд ли повторится. Не за качественные отсосы он его любит. За то, что бешеный и здоровенный. За крепкие руки и бесшабашную улыбку, от которых в штанах вечно тесно, за то, что очаровательный придурок, за то, что не умеет прятать эмоции, за то, что надёжный и бесхитростный, классный до ужаса, идеальный для Боба.       — Раз-Два, — он тихо зовёт, продолжая поглаживать небритую щеку, и тот поднимает свирепый взгляд.       Бесится, потому что не получается, совсем не думает о том, что крепко сжимает распухшим губами конец друга-пидараса, не понимает, как соблазнительно выглядит сейчас с покрасневшими от усердия лицом и кончиками ушей, со своим дурным, решительным и азартным взглядом — Боб же на него теперь спокойно смотреть не сможет, а стояки будет ловить от одного воспоминания.       — Хватит уже, нормально всё, — он старается дышать ровно и говорить убедительно, но Раз-Два несогласно фыркает и снова втягивает его в рот — мокро и сладко, глубоко и задевая зубами.       Боб стонет, думает, что заслуженно угодил в специальный ад для гомосеков, которые заглядываются на своих натуральных друзей, и снова пытается отодвинуть кореша и достучаться:       — Да погоди ты. Раз-Два, не получится, я просто бухой очень, не в тебе дело. Забей уже. — И, подумав, рискованно добавляет. — У тебя здорово получается, честно.       Когда тот всё-таки выпускает его из мокрого рта, выть хочется одновременно и от облегчения, и от досады, а после — ещё и от бараньего упрямства друга, которое он обычно находит очень привлекательным. Раз-Два вытирает рот ладонью, приподнимается над его всё ещё стоящим колом членом и, тяжело дыша, скептически бросает:       — Пизди больше.       И на раскрасневшемся лице даже тени смущения нет, как будто они тут выясняют, у кого на спор лампочка во рту поместится.       — Я, по-твоему, не чувствовал, как ты в меня пальцами впивался, пока орал-стонал, а потом опять на диване обмякал. Мой косяк, так что выеби меня просто.       Боб сначала воздухом давится от этой логической цепочки, и только потом тихо уточняет:       — Ты охренел?       Раз-Два спокойно выдерживает его обалдевший взгляд, упрямо наклоняется вперёд и чеканит:       — Я, блин, привык доводить любое дело до конца.       Боб хотел бы согласиться, да Боб давно уже его хочет, но точно не так и не на один раз, поэтому тяжело сглатывает, сам двигается ближе и спрашивает в тон, тоже почти с наездом:       — Думаешь, я поверю, что ты на это забьёшь, когда протрезвеешь?       И как бы сейчас яйца ни болели, а потом не было досадно, он все правильно сделал.       Раз-Два тянет его к себе за шею по-хозяйски, чтобы боднуть в лоб, касается тёплым дыханием губ и растирает в пыль остатки здравого смысла одной фразой:       — Я протрезвел, ещё когда тебе в рот спускал.       Выдержке Красавчика Боба обычно можно позавидовать, но это уже выше его сил. Он поворачивает голову и забирает с мокрых губ остатки хриплого признания — бережно и кропотливо, прекрасно понимая, чего оно стоило. Если он всё-таки ошибся — Раз-Два волен его метелить, пока костяшки не сдерёт, но если всё-таки есть шанс, что тот и правда хочет — стоит рискнуть всем и проверить. Прохладные губы подрагивают, и пару ужасных секунд кажется, что это конец всему, что пьяный отсос кореша и даже секс они могли бы замять и забыть, а вот он конкретно всё испортил своим эгоистичным пидорским поцелуем, снова лишнего додумал, и в этот раз кореш наверное уже не простит, но Раз-Два приоткрывает рот и так же осторожно отвечает — не торопясь, пробуя на вкус, как будто раньше никогда не целовался и не знает, к чему это может привести. Боб сипло и облегчённо выдыхает в него, впускает глубже и лезет ладонями под рубашку раньше, чем успевает это осознать. Он стонет в поцелуй, сжимая, жадно исследуя жёсткий живот, сильную широкую грудь, понимает, что шумно дышащий Раз-Два подставляется под прикосновения и пытается стащить с него растянутую футболку. Боб помогает её снять, разрывая поцелуй, старается расстёгивать, а не срывать пуговицы на дурацкой рубашке, добираясь до невозможного, жилистого и накаченного тела, которое раньше только украдкой глазами пожирал, царапает маленькие соски, жадно трогает крепкие плечи, лижет сильную шею, подминая под себя стаскивающего его штаны ниже Раз-Два. Тот тоже прикасается, гладит с любопытством и волнением, хватает за бёдра и задницу, подтаскивая ближе, отзывается стонами, когда Боб покусывает ухо, подставляется и трётся о него, возбуждённый, требовательный, жадный, сумасшедший. Сам не знает, что предлагает, никогда же не проверял наверняка, и, как всегда, — сразу в омут с головой. Боб даже как-то находит в себе силы оторваться, собирается переспросить, но чувствует, как тот вкладывает в руку шуршащую ленту. Раз-Два сует ему презервативы, раздвигает ноги, трётся обжигающе о его стояк своим, и это, наверное, точка невозврата. Если ему всё-таки не понравится, Бобу потом до конца жизни дрочить, вспоминая сегодняшний вечер. Раскрывая его пальцами, он ждёт сопротивления, но тот тяжело дышит, шарит по его лицу доверчивым взглядом и послушно их впускает. Тихо стонет, не скрывая удовольствия, когда Боб находит то, что искал, вызывая новую волну возбуждения и мурашек.       — Пробовал так сам когда-нибудь? — не получается промолчать, хотя не стоило бы сейчас лишний раз испытывать терпение кореша.       Пальцы гладят его внутри, и Раз-Два тихо охает, отрицательно мотая головой и подставляясь новому движению.       Во рту сухо, как в пустыне, лёгкие и сердце, наверное, просто откажут, потому что раньше даже представить не получалось, что тот может быть таким послушным.       — А думал об этом? — не может заткнуться Боб, разглядывая влажное сильное тело, прикушенные строгие губы, опасный блеск в глубине цепких, жёстких глаз.       Раз-Два играет желваками и оставляет вопрос без ответа, и возбуждение становится ещё болезненнее.       — Я представлял, как ты это делаешь, — Боб честно пытается заткнуть свою хлеборезку и работать пальцами молча, потому что на кону и лучший секс в его жизни, и его способность самостоятельно передвигаться — именно в таком порядке, но Раз-Два смотрит в ответ — разгорячённый, красивый, напряжённый как стальная пружина, и слишком хочется сжать его сильнее.       — Дрочил на это? — понимающе усмехается кореш, который тоже, похоже, прошёл какую-то свою точку невозврата, и, поймав его поплывший взгляд, сам с долгим стоном натягивается на пальцы.       Боб с ним сдохнет, это точно.       Согласно простонав в ответ, он вытаскивает пальцы, натягивает резинку и приподнимает, сгибая, ноги самого классного парня свете.       — Не представляешь, сколько раз, — шепчет он в улыбающиеся губы, прежде чем толкнуться.       В нём хорошо, горячо и тесно. С ним хорошо, как не было хорошо ни с одной девочкой — жарко, жадно и безумно. Он снизу, и это точно не повод расслабляться. Ему больно, сладко и мало. Он громкий, сильный и непредсказуемый, как стихийное бедствие. Бобу плевать, даже если они прикончат его старый диван, он счастлив, как пьянчуга в день святого Патрика.       — Совсем паршиво?       — Для первого раза неплохо, но нужно больше практики.       Он ему втащит, это без вариантов.       — Научишь нормально? — тихо бурчит Раз-Два.       Серьёзно, у него опять встал? Да он же только что кончил, да ещё и в парня, которого все это время хотел до трясучки.       Раз-Два хмурится, неуверенно прикусывает губу и ждёт его ответа, как будто Боб может отказать.       — Обязательно, — тихо и ошарашенно выдыхает Красавчик Боб.       А стояки из-за этого невозможного придурка, похоже, будут с ним всегда.