Take Me to Church

      Пасмурно. В сером небе, затянутом тяжёлыми тучами, сверкает молния. Она рассекает его, сотрясая землю раскатами грома.       Жозефина боится грозы. Её пробирает до мурашек каждый раз, когда она чувствует запах озона и видит отсветы белых вспышек на каменных стенах в коридоре. Ей невероятно страшно. Страшно, ведь с грозой возвращаются призраки. Она боится встретиться хотя бы с одним из них. Женщина знает, что по ночам они ходят по коридорам, знает, что Лилит — этой вздорной девчонке, что снова придумала какую-то глупость, лишь бы не работать, — не показалось, когда она сказала, словно видела чей-то силуэт в темноте. Тогда Жозефину спасла Прима, удачно оказавшаяся неподалеку. Но долго скрывать очевидное не получится. Если Лилит и правда потеряла память, а теперь пытается узнать семейные тайны Солсбери, скрыть от неё духов, заполонивших отель, не выйдет. Как и от нового постояльца, явно знающего больше, чем следует.       Над Тотспелом третий день висят свинцовые тучи, обрушающие на город непогоду. Жозефина знает, что дожди идут не просто так. Словно сама природа чувствует: скоро произойдет что-то ужасное.       Ей нездоровится. Боже, как ей плохо. Просто невыносимо. Её мучают тяжёлые мысли, не дающие покоя ни днём, ни ночью. Особенно ночью. О, ночь так страшна для Жозефины. Особенно в грозу.       Мало кто знает о том, что хозяйка отеля боится грозы. Это может показаться смешным: взрослый человек не должен бояться раскатов грома и рассекающих неба молний — такие глупости могут пугать лишь малых детей. Но Жозефине страшно. Когда над отелем бушует стихия, она не ночует в своей комнате. В свой кабинет она тоже страшится зайти — там пахнет смертью. Ей же порождённой смертью. Этот запах отчётливо чувствуется в наэлектризованном воздухе с примесью озона. Она прячется в библиотеке или скрывается под лестницей. Да, подумать только, Жозефина Солсбери прячется под лестницей от расходящихся вдалеке раскатов грома, дрожа всем телом, притянув к груди колени и обхватив себя руками. Она раскачивается вперёд-назад, пытаясь успокоится. Но только паника отпускает её, коридор освещает новая вспышка, а вслед ей через мгновение слышится оглушительный рокот. Тогда сердце женщины вновь пропускает удар. Так она в мучительном волнении ждёт утра.       Только небо за окном начинает светлеть, дышать ей становится легче. Становится не так страшно.       Призраки не любят света. Они пропустят Жозефину к её покоям, лишь первый луч блеклого солнца проскользает в широкое винтажное окно. Она пытается уснуть. Честно, пытается. Но каждый раз лишь ворочается без сна, содрогаясь всем телом при любом шуме, что ей слышится в безмолвной темноте своей же комнаты.       Если Жозефине удается преодолеть тёмный коридор, можно считать её довольно отважной. Когда она, закрыв глаза, набирается смелости и пробегает босыми ногами по тяжёлому ковру с длинным ворсом, ей чудится, что тысячи рук тянутся к её шее. Она чувствует их холод, ей кажется, что сейчас её схватят за лодыжку и утянут в неизвестность. На ощупь найдя свою комнату, она запирается на ключ. У неё их целая связка. У неё есть ключи от всех комнат в доме. Такие же есть у Лиама и Лилит. Вот только один, тонкий, витиеватый ключ с изящным вензелем из бронзы, маленький и блестящий, есть только у неё. Он такой один во всем отеле. Жозефина думала о том, чтобы сделать дубликат на случай, если этот случайно потеряется, но после решила, что лучше будет хранить оригинал как зеницу ока, нежели у кого-то появится возможность проникнуть к ней без приглашения. Мало ли кто найдет ее потерю? Ни к чему другим иметь ключ от её покоев.       Но обычно Жозефине не хватает духа дойти до своей комнаты. Она всю ночь скрывается в одном из своих «убежищ», надеясь, что её никто не заметит.       Уснуть ей удается лишь на следующий день, когда мрачное облако перестает угрожающе нависать над городом. Тревожным, беспокойным сном, полным тёмных коридоров и холодных прозрачных рук, так и тянущихся за ней, куда бы она не пошла.       Но Жозефина не спит уже третий день. Для неё трое мучительных суток слились в один нескончаемый кошмар наяву. Она еле держится, чтобы не упасть без сил. Бесконечные вспышки и грохот, сотрясающий землю под ногами, не прекращаются ни днём, ни ночью. Под глазами женщины залегли тёмные круги, она бледна, а кожа её невероятно горяча. Жозефина больна. Но никто не осмелится сказать ей об этом. Все жители отеля знают, что бессмысленно интересоваться её здоровьем — даже если Жозефина упадет без сил, она ни за что не признается, что чувствует себя неважно. Такой уж у неё характер. Она слишком горда и упряма, чтобы сознаться в своей слабости. Даже самому близкому человеку. Даже Лиаму. Особенно Лиаму.       Её дорогой брат не должен тревожиться понапрасну. Он не должен беспокоится о ней. На его долю и так выпало немало волнений, ни к чему отягощать его ещё и заботой о больной сестрице. Это лишнее.       За завтраком собираются все обитатели единственного отеля в Тотспеле. Жозефина видит, как по широкой лестнице вальяжно спускается Лилит — по лицу девушки видно, она снова чем-то недовольна. Женщине хочется закатить глаза: день толком не успел начаться, а этой вздорной девчонке опять что-то не так. Она слишком заигралась в свою надуманную потерю памяти. Лишь бы не работать. Лишь бы снова поиздеваться над Жозефиной. Женщина знает: Лилит её на дух не переносит. В прочем, Жозефина испытывает к служанке аналогичные чувства. Они давно перегрызли бы друг другу горло, если бы не Лиам.       О Лиам, луч солнца в тусклом и пасмурном мирке Жозефины. Он — её счастье, её сокровище, которое она так трепетно бережёт. Бережёт от лишних волнений, бережёт от опасностей, бережёт от Лилит. О, эта чертова Лилит! Лиам слишком её любит. Он настолько добросердечен, что не способен видеть в людях зла. Но Жозефина его видит. Она видит истинную сущность этой дряни, что увивается за её братом. За её любимым братом! Она постоянно крутится рядом с ним, что-то шепчет ему на ухо, а после они дружно заливаются таким счастливым смехом. Лиам согласен потакать любой её прихоти, простить любую её выходку, что бы Лилит не выкинула. Он с готовностью поверил даже в то, что она всё забыла. Подумать только, девчонка обводит его вокруг пальца, пользуется его доброй душой как пожелает, а ему это только в радость! Главная беда в том, что Жозефина не может отказать Лиаму. Она бы и рада выставить за дверь наглую прислугу, возомнившую о себе невесть что, но один тёплый взгляд голубых глаз, в которых читается такая искренняя мольба, и с тяжёлыми сердцем женщина сдается. И всё начинается сначала… Снова и снова. Порочный круг без конца и начала. А Лилит забавно. Её веселит, как выходит из себя Жозефина, как багровеет от ярости её лицо, как она теряет самообладание. Для девушки это очередная минутная проказа, из которых и состоит её жизнь. Ветер в её голове не даёт задуматься о чужих чувствах и переживаниях. Откуда Лилит знать, что там чувствует Жозефина? Зачем ей думать о подобной чуши? Старуха слишком слепо любит своего братца, считает она. Лилит нравится дразнить женщину, нравится доводить её до белого каления. Мэри была права: Жозефиной легко манипулировать. Лилит приятно знать, что хоть над кем-то в этом проклятом городе она имеет власть. — Ты чем-то недовольна, дорогая? — с наигранным интересом спрашивает женщина. По правде, ей нет дела, чем мир вновь не угодил её своевольной служанке. Она знает, что у Лилит гнилая душа, она не способна любить никого, кроме себя и думает лишь о своем благополучии. Какое Жозефине должно быть дело до её недовольства? Верно, никакого. Это лишь игра. Лицемерная и бессловестная игра в любезность, в заботу, в понимание. Жозефина пытается быть с ней подчёркнуто вежливой и учтивой, хотя её каждый раз так и кривит от отвращения, когда она называет Лилит «дорогой» и закрывает глаза на очередную выходку своей служанки. С Лилит надо держаться осторожно. Она пугает Жозефину. Пугает своей непредсказуемостью — от неё можно ждать чего угодно. И когда угодно. — Ты прекрасно знаешь, чем я недовольна! — громко произносит девушка. Она резко хлопает ладонью по столу. Зазвенели подпрыгнувшие приборы, одна тарелка чуть не свалилась на пол. — Вы с братом что-то скрываете, и я узнаю, что именно!       Жозефина вздрогнула. Она не была готова к такому резкому ответу. — Не говори глупостей, Лилит, — спокойно произносит она, рукой под столом нервно оправляя юбку. — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. — Вы причастны к исчезновениям людей! — гневно произнесла служанка, машинально хватая со стола первое, что попалось под руку.       Она вновь пугает Жозефину. Эта дрянь оказалась слишком догадливой. Но женщина лишь улыбается. Нельзя показывать настоящих эмоций. Нельзя показывать свой страх, иначе Лилит поймет, что недалеко ушла от истины. — А ты не думала, что тебя всё это время водят за нос? — спрашивает Жозефина, поднимаясь из кресла, в котором до этого сидела всю ночь, прячась от грома и вспышек молний. — В городе процветает болезнь. Людей умирает так много, что их не успевают хоронить. Их трупы могут просто кинуть к остальным и закопать на безымянном кладбище.       Жозефине показалось, что звучит это довольно убедительно. На самом деле против истины она не погрешила — людей умирало и правда невероятно много. Вот только исчезновению постояльцев её отеля поспособствовала отнюдь не процветающая зараза. Но об этом женщина предпочла умолчать. Это не ложь — это полуправда.       По лицу Лилит было видно, что Жозефине она не верит. — Неправда! — снова повышает голос служанка, сжимая в пальцах схваченную со стола тарелку. — Ты всё врешь, и я это знаю! Ты сама и насылаешь эту проклятую болезнь! Ты, чёрт возьми, отравила меня! Ты… — Закрой рот, Лилит! — не выдерживает Жозефина. Она пыталась быть к ней терпимой, пыталась быть добра к этой мерзавке, но Лилит вновь вывела её из себя. Её обвиняют, её называют лгуньей — женщина не потерпит подобной клеветы. Она ничуть не врёт, просто некоторых вещей порой лучше не знать. Безусловно, для блага самой же Лилит. — Замолчи сейчас же!       Снова между ними вспыхнула ссора. — Мне надоела эта чертовщина, эти тайны! Я ненавижу этот город, я хочу домой! — теперь уже кричала Лилит, крепче сжимая в руках тарелку. — А ты, старая карга, и твой блаженный братец делаете вид, словно ничего не замечаете! Разуйте глаза, в доме есть призраки, и это факт.       Жозефина почувствовала, словно по сердцу провели тонкую линию остриём отравленного ножа, и теперь яд щиплет свежую рану. Нет, её не задели грубые слова, брошенные в её адрес — пусть оскорбляет её сколько угодно, женщина стерпит любые гадостные прозвища, какими только окрестит её Лилит. Но как она смеет, как смеет так говорить о её брате! Бессовестная, Лиам так дорожит ей, и вот, чем она ему платит! Вот её настоящая сущность, её пропащая душонка, погрязшая в пороках, даёт о себе знать. Жозефина никогда не сомневалась, что Лилит — гнилой человек, но неужели для неё нет ничего святого! Как она так лицемерно может увиваться за Лиамом, делать вид, что её заботят его душевные страдания, а за глаза называть его блаженным! — Да как ты смеешь! Если бы не Лиам, ты бы и близко не подошла к отелю. Тебе повезло, ведь ты жива лишь благодаря его доброте! Клянусь, не будь он мне дороже жизни, я бы не стала… — Да пошла ты! — перебивает её Лилит, замахиваясь на женщину тарелкой. Девушка бросает её в Жозефину. Тарелка, крутясь, летит ей в голову, со свистом разрезая воздух. Женщина еле успевает пригнуться. Посуда пролетает на несколько сантиметров выше и, миновав столкновение с хозяйкой отеля, вдребезги разбивается об стену. Осколки усыпают пол. Жозефине страшно. Она боится, что Лилит сейчас бросится на неё с кулаками. — Сумасшедшая! — испуганно вскрикивает женщина, косясь на осколки на полу. — Ты совсем потеряла разум, Лилит.       На звуки бьющегося стекла и женских криков по лестнице спешно спустились двое. — У вас всё хорошо? — прохладным тоном спросил мужчина в деловом костюме. Он явно не хотел особо вдаваться в предмет перебранки, но ради приличия решил поинтересоваться, всё ли нормально, хотя ответ и так прекрасно знал. — Господин Штицхен, — кивком поприветствовала постояльца Жозефина. С недавних пор между ними висела взаимная неприязнь. Женщина до сих пор не могла простить ему то, что он собирал информацию о ней и узнал… о малоприятном инциденте, произошедшем из-за простого недопонимания. Жозефине казалось, новый постоялец приехал в Тотспел не просто так: он знает куда больше, чем показывает, он что-то расследует, пытается что-то узнать. Это пугало: лишние свидетели были совсем ни к чему. — Госпожа Солсбери, — кивнул он ей в ответ, а затем перевел взгляд на осколки, усыпавшие пол. — Сестрица, что случилось? Я слышал, ты кричала. Вы что, опять повздорили?       По лестнице спускался Лиам. В его глазах было написано волнение. Длинными тонкими пальцами он легко касался перил, спешно сбегая по ступеням в гостиную. — О, Лиам, — кинулась к нему Жозефина, обхватив брата руками за плечи. Она услышала, как Лилит за спиной презрительно фыркнула. Девушка явно считала, что хозяйка отеля чересчур драматизирует и из-за случившегося не стоит так переживать. — Лилит совсем обезумела, она…       Жозефина с отчаянием смотрела на брата, но тот её не слушал. Он увидел осколки на полу. — Лилит, ты не поранилась? — спрашивает он, мягко остраняя от себя сестру. — Давай я помогу тебе собрать осколки.       Юноша подходит к Лилит, встревоженно смотрит, нет ли на её руках порезов, а после опускается на колени и собирает кусочки стекла, что ещё совсем недавно были белоснежной тарелкой. Лилит и не смотрит на него. Ей всё равно. — Вот и всё, — говорит Лиам, собрав все осколки с ковра. — И не стоило так переживать, Жозефина. Если посуда бьётся — это на счастье.       Женщина задыхается от возмущения. Ей нечем дышать. Она готова расплакаться. Не будь в комнате так много людей, она бы тут же разрыдалась, прижавшись спиной к стене. Но нет, она не покажет эмоций. Сейчас ей уже плевать, хотела ли Лилит снести ей голову тарелкой. Это уже не важно.       Лиам. У него слишком добрая душа. Он заботится обо всех вокруг. Особенно о Лилит. Девчонка не заслуживает такого внимания со стороны её брата.       У Жозефины заболело сердце. В последние дни оно болит особенно сильно. Нестерпимо колет каждую грозовую ночь. Не помогает ни одно снадобье, что она способна сварить. Это другая боль. Душевную боль не залечить травами и отварами. Они не притупят чувств, не заглушат желаний.       Она хватается за грудь, пока брат собирает битое стекло. Он не должен видеть. Не должен беспокоится о ней. Однако Жозефине так бы этого хотелось… Хотелось чувствовать себя под чьей то защитой, в чьих-то надёжных и крепких руках… Она не смеет надеяться.       Держась за сердце, она незаметно выходит из гостиной. Жозефина надеется, никто не увидел, как она чуть не согнулась пополам от резкой боли, так внезапно пронзившей её грудную клетку.       Тяжело дыша, она идёт по коридору до своего кабинета. Женщина опирается на стену, чтобы не рухнуть — боль становится всё сильнее. На глаза наворачиваются слезы. — Как ты можешь… — всхлипывает она, остановившись у высокого винтажного окна. — Лиам, мальчик мой, как ты можешь…       Как ты можешь… Жозефина прижимается лбом к стеклу, ощущая горячим лицом его приятный холод. Дождь. Третий день безостановочно льет этот проклятый дождь. Невыносимо слушать стук капель по крыше. Он действует на нервы. На потрёпанные нервы и больное сердце женщины, обречённой на вечные душевные муки.       Любовь. Как много боли в этом чувстве, хотя, казалось бы, оно должно поднимать а небеса. Но нет, Жозефину любовь прибивает к земле, сковывает тяжёлыми кандалами, не позволяя сделать ни шага, стягивает руки прочными веревками, оставляющими синяки и натёртости на запястьях. Ей больно от своей любви. Она не может совладать с собой.       Лиам… Её любовь граничит с безумием. С больной одержимостью. Жозефина теперь правда сожалеет, что Лилит осталась жива. Проклятая девчонка не достойна жить! Она не достойна такой бережной заботы, такого нежного внимания. Она его не ценит. Она не ценит той любви, в которой купается. Неблагодарная, она не осознает своего счастья. И почему Лиама так тянет к этой мерзавке? Неужели брат не видит её пропащую душу, не видит её тайных помыслов? Почему он так заботится о ней! Ну почему! Жозефине было больно смотреть, как Лиам с тревогой осматривал руки девушки, проверял, не идёт ли у неё кровь, не порезалась ли она. Лилит — не Жозефина. Он переживал отнюдь не за сестру, хотя именно она чуть не пострадала из-за взбалмошной служанки. Он и не узнал. Никогда не узнает, что на самом деле произошло сегодня утром. Не узнает, как над головой Жозефины со свистом полетела тарелка, брошенная разъяренной служанкой, как она разбилась об пол… Как женщине было обидно, как вновь сжалось её сердце, когда Лиам уделял внимание не ей. Не ей — проклятой Лилит.       Это ревность. Жозефине нелегко это признать, но да, она ревнует. Она готова убить любого, кто позарится на её сокровище. Брат дорог ей больше жизни, она никому не позволит навредить ему. Особенно Лилит.       Жозефина отпрянула от окна, завидев яркую вспышку. Она пошатнулась, но устояла на ногах. Стало немного легче.       Обернувшись, женщина невольно вздрогнула. За её спиной, облокотившись о стену, неприметно стоял единственный на данный момент постоялец её отеля. — Вам нехорошо? — спросил он, выходя из тени. Заметив гневный взгляд хозяйки отеля, мужчина поспешил добавить: — Я обращался несколько раз, но вы не отвечали.       Роберт Штицхен. Жозефина о нём невысокого мнения, хотя изначально этот человек показался ей довольно приятным. Внешность обманчива. Этот мужчина может принести им немало бед, если продолжит вести свои поиски и общаться с Лилит. Вдвоем они могут раскрыть их семейную тайну…       Семья. Жозефина знает, её семья — семья безумцев, проклятая Всевышним за неизвестные пороки предков Солсбери. Однако женщине она так важна, она так держится за свою семью.       Она почти не помнит родителей. Мать оставила её, а отец был слишком занят, чтобы заниматься дочерью. Он был священником в местной церкви. Он хотел очистить семью от пороков…       Жозефина просыпается в холодном поту каждую ночь, когда ей снится тот страшный вечер. Её отец, ее безумный отец, держащий в руке канделябр. Воск со свеч капает на пол, прожигая дыры в дорогом ковре. Огонь растекается по стенам. Он поглощает всё, что ему встретится. «Огонь истребит всех грешников! Он отправит их в Геену Огненную! Он очистит нас от пороков! Вся наша семья должна очиститься, иначе мы не сможем жить на этом свете! Нам не будет здесь места! Лишь пламя спасёт наши грешные души», — кричит он в агонии свою последнюю проповедь, подпаливая все на своем пути. Он поджигает гардины, стулья, ковры — всё пылает адским огнем, опаляет жарким дыханием Геены Огненной. Во имя избавления от греха.       Жозефина ненавидит грозу. Она боится её. Она боится, что в очередной вспышке молнии увидит отца с канделябром, тянущего к ней свои руки.       Дом полыхал, а над ним гремел гром и молнии разрезали небо. — Простите мою прямолинейность, но вы неважно выглядите. Мне кажется, вам стоит отдохнуть, — учтиво произносит Роб, делая шаг ей навстречу.       Жозефина еле сдерживается от того, чтобы презрительно фыркнуть. Искренняя забота, как же! Он о чем-то догадывается, он что-то узнал…       Воспоминания о найденом заявлении ещё слишком свежи. Она помнит, как краснела от стыда, признаваясь, что питает слабость к своему полу. Какой позор… Ей хотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не смотреть ни в чье лицо. Лишь бы не чувствовать осуждающих взглядов, прожигающих её презрением. Она противна самой себе…       Жозефине было непросто смириться. Долго она отрицала, долго боролась с собой. Она не должна, не должна испытывать таких противоречивых чувств. Не должна засматриваться на молодых девушек, на изгибы их юных тел, на их стройные ноги… Это неправильно.       Она молила прощения Всевышнего, просила, чтобы он прекратил её страдания. Каждый вечер она стояла на коленях, каждое воскресенье ходила в церковь, лишь бы Великий пощадил её. Он не услышал. Он глух к её мольбам. За какие прегрешения он с ней так несправедлив? За что так жесток, так беспощаден?       Женщина знала, её пристрастие — грех. Это клеймо, крест на её репутации, всеобщий позор. Это бремя, которая Жозефина вынуждена нести. Она проклята, её карают её же желания. Она не могла смотреться в зеркало, не перекосившись от отвращения. Она ужасна, мерзка, противна. Она ненавидит себя.       Лиам знал о том, что сестрица питает слабость к девушкам. Он никогда не осуждал. Его взгляд не сочился отвращением, в нем не было презрения, брезгливости. Он понимал. Только ему Жозефина и могла довериться. Первое время она рыдала на плече юноши, уткнувшись носом в его шею. Женщина сотрясалась всем телом, а брат успокаивающе поглаживал её по спине. «Мне не важно, какая ты, сестрица. Я люблю тебя любой», — говорил он совершенно открыто. Такие простые слова, но такие значимые.       От них Жозефина рыдала лишь сильнее, крепче прижимаясь лицом к плечу Лиама. Эти слова бередили ей сердце. Она знала, Лиам не лжет — он никогда её не обманет, но как ей тяжело было поверить в то, что её могут любить. Любить такую порочную, такую неправильную. Она не заслуживает любви. «Тише, тише, моя милая Жозефина. Всё хорошо, всё наладится, — говорил юноша, когда женщина лишь сильнее заливалась слезами, больно впиваясь пальцами в его плечи. — Посмотри на меня».       Лиам приподнимал её лицо за подбородок. Он всматривался в красные влажные глаза сестры. Юноша видел в них боль, видел страдания. Как бы он хотел забрать всё то, что так гнетёт Жозефину. Хотя бы половину. Вдвоем нести это бремя было бы легче. «Я тебя люблю. Просто люблю, не смотря ни на что. Будь ты грешна хоть тысячу раз, ты — моя сестра, и ты дорога мне. И я буду с тобой, что бы не случилось.Ты веришь мне?» — спросил он одним вечером, когда Жозефина особенно долго не могла успокоиться. Тогда она проплакала почти до утра.       Женщина утвердительно кивнула и вновь залилась слезами. Никто не говорил ей таких слов. Таких простых и важных слов. Как много они значат. Как много могут изменить. — Со мной всё хорошо. Благодарю за беспокойство, — отрезает Жозефина, буравя гостя подозрительным взглядом. Она спешит выпрямиться и гордо расправить спину, но делает это с большим трудом. Боль всё ещё даёт о себе знать.       Женщине так хочется протянуть руку и схватиться за сердце, но нет, она не позволяет себе слабости. Она не должна показывать, что уязвима.       Господин Штицхен одаривает её изучающим взглядом. Он проходит глазами от её лица до подола муслиновых юбок, струящихся по полу, но всё же, ни сказав ни слова, удаляется, оставив женщину в коридоре одну.       Только его фигура исчезает из вида, Жозефина обхватывает себя руками. Она падает на колени, согнувшись от боли. Женщина не станет звать на помощь. Она не вынесет, если Лиам увидит её в таком состоянии.       Только Лиам, на остальных ей плевать. Её мальчик не должен видеть, как она согнулась от боли. Жозефина знает, только она увидит обеспокоенный взгляд юноши, ей в разы станет хуже.       С силой сжав зубы, она поднимается на ноги. Медленными шагами Жозефина доходит до нужной комнаты.       Её кабинет. Женщине противно это место. Она презирает себя за то, что люди приходят к ней за помощью. Она лечит их от болезни, которую сама же и породила. Горожане благодарны ей, они считают её спасительницей, говорят, что будут молиться за её здоровье перед Всевышним. Жозефина хочет разрыдаться всякий раз, как ей приходится выдавливать волдыри и протирать их жирной мазью. Она не хотела. Она не виновата…       Она не хотела… Это вышло случайно, она не желала создавать болезнь. Женщина тщетно пыталась убедить себя в этом. Она всего лишь хотела помочь. Помочь Лиаму. Её Лиаму.       Её дорогой Лиам. За что ему это проклятье! Он не заслужил подобной жестокости, за что судьба так покарала его? Жозефине кажется, что так судьба карает её. Её — не Лиама. За её дурные мысли, за её постыдные желания. «Ты убил его…» — шептала она после того, как новая картина была водружена на стену в коридоре отеля.       Чарли. Она любила его. Тогда Жозефине казалось, что не всё потеряно: Всевышний даровал ей своё прощение, позволив любить мужчину. Женщина была так счастлива… «Жозефина…» — прижимал её к себе Лиам, ласково перебирая выбившиеся из прически локоны.       Она громко всхипывала. Снова, снова сестрица плакала. Лиам не выносил её слёз. Не потому, что считал их слабостью — ему хотелось расплакаться самому. Он не мог смотреть на страдания Жозефины, не мог смотреть, как из её покрасневших глаз струятся жгучие капли, как они падают на его белую рубашку, обжигая кожу. Юноша чувствовал, что виноват перед ней и прощения ему уже не заслужить никогда.       Но он не чувствовал угрызений совести, когда Чарли стоял на коленях, а вокруг него были разложены карты Таро. Он не чувствовал ничего, кроме мстительного наслаждения, когда нож в его руке с хрустом входил в грудь мужчины. Юноша ликовал, когда по его руке текла горячая алая кровь. Тогда Лиама меньше всего интересовала новая картина, хотя именно портреты, в которые он вселял души постояльцев, и были его главной страстью. Но не тогда. Не Чарли. Лиам чувствовал, что этот мужчина должен исчезнуть с лица земли. Его не должно существовать в этом мире. Лиам об этом позаботился…       Ради Жозефины. Или всё же ради себя? Лиам отгонял подобные мысли, хотя и знал истинную причину своему поступку. Это ревность. Эгоистичная ревность.       Лиам не мог позволить этому негодяю овладеть его сестрой. Его прекрасной сестрой, его Жозефиной. Его Жозефиной, только его. Больше ничьей.       Этот подлец, этот мерзавец посмел вскружить ей голову. Можно было подумать, что Чарли и правда влюблён. Но Лиам знал, что на уме у мужчины. Юноша знал, он чувствовал: этот человек не любит его сестру. О нет, совсем не любит — хочет лишь воспользоваться ей. Безжалостно воспользоваться, а после исчезнуть, оставив Жозефину по осколкам склеивать разбитое сердце. «Отпусти! Не трогай меня! — вырывалась она из объятий брата, на что он лишь прижимал её сильнее к своей груди. — Уйди, ты мне противен! Я… я…»       Даже в таком состоянии Жозефина не могла сказать, что ненавидит его. Это неправда. Она не может ненавидеть Лиама. Что бы он не сотворил, он всегда будет для неё самым дорогим человеком на свете. Даже убив её возлюбленного…       Тогда Лиам чувствовал безумный мстительный триумф. Обнимая сестру, он ощущал, как дрожит её тело, как сотрясается оно от рыданий. Это не важно — главного он добился. Чарли больше нет. Он не причинит боли его дорогой Жозефине. Даже не помыслит о подобном. Уже никогда…       В своем кабинете Жозефина тяжело падает в кресло. Благо, оно стояло совсем недалеко от двери — больше она пройти бы не смогла. Женщина запрокидывает голову, потирает пальцами глаза. Боль в груди не унимается. Ей бы стоило встать и поискать среди своих трав и снадобий хоть что-то, что смогло бы унять внезапные покалывания в сердце. Она не может. Слишком тяжело сейчас ей даётся любое движение.       Лиам. Жозефине кажется, Всевышний обрёк ее лишь на большие страдания. Женщина не может избавиться от наваждений. В полночном бреду она видит брата, отчаянно тянущего к ней руки. Она видит, как он красив, как блестят в полумраке его голубые глаза, как мягки его длинные белокурые волосы. Его улыбка так светла и так нежна. Юноша протягивает к ней руки, обнимает её за талию…       Жозефина обливается горячим потом, когда видит подобные сны. Они не должны ей сниться.       Ей снится, словно она скользит руками по его плечам, откидывая назад блестящие локоны его светлых волос. Жозефина во сне тянется пальцами к шнуровке на его рубашке. Она развязывает лёгкий узел, и свободная ткань тут же соскальзывает с покатых плеч юноши. Лиам тянется к ней за поцелуем…       Жозефина страдает. Страдает, ведь эти виденья преследуют её не только во сне. Она задыхается, когда видит Лиама. Ей стыдно, невыносимо стыдно за такие грешные мысли, такие непозволительные желания. Как она может, как смеет грезить о нём! Он — её брат. Эта любовь запретна. Эти мечты порочны.       По ночам, когда по крыше отеля не стучат капли дождя, Жозефина страдает от безумных сновидений. Ей жарко, её бьёт крупная дрожь, на лбу выступает испарина. Сердце яростно стучит, когда она вновь просыпается от мучительно приятного, но такого постыдного сна. Женщине вновь снился Лиам. Его горячее дыхание и холодные пальцы. Его нежная улыбка и сильные руки. Его опаляющие жаром желания прикосновения и такие запретные поцелуи.       Он говорит ей о любви, но Жозефина знает, что его любовь — вовсе не спасение. Его любовь — искушение, её главный порок. Её могила, её гибель. Только вот сведёт Жозефину эта любовь не в сырую землю — она будет гореть в адском пекле. За свои низменные желания, за свою похоть.       Грешница. Там ей самое место. Не рядом с Лиамом, нет. Она слишком грязна в своих мечтах, чтобы очернять его светлую душу. Жозефина ненавидит себя за такую слабость. Она жалка, она презирает себя за то, что поддалась искушению, за то, что позволила демонам сбить её с истинного пути.       Жозефина всего лишь простая смертная. Она не в силах противостоять дьяволу, созданному Творцом, — он в разы сильнее. Он одурманил её разум, заставил думать о запретном. — Пощади… Прошу, хватит… — шепчет она, откинувшись на спинку кресла. От боли в груди чернеет в глазах. Перед ними плывут размытые образы: цветная мозаика из разбитого стекла переплетается замысловатыми узорами в её уставшем разуме.       Жозефине кажется, она медленно теряет рассудок. Она видит Лиама. Её дорогого Лиама. Он вновь тянет к ней руки, простирает их для страстных объятий. Женщина видит его призрачный образ, его лёгкий силуэт, скользящий по комнате. Жозефина наблюдает, как видение, эта сладкая иллюзия, приближается к ней, как он улыбается. Его черты почти не различимы, но женщина видит в его призрачном силуэте каждую деталь. Она помнит их наизусть. «Милая Жозефина», — ей кажется, наваждение зовёт её по имени. В шуме дождя за окном женщина различает голос Лиама.       Ей слишком жарко. Рука невольно тянется расстегнуть наглухо закрытый ворот платья. Пальцы касаются мелких пуговиц.       Жозефина чувствует, словно призрачные руки накрывают её собственные. Она знает, что это невозможно, что это всё плод её больного разума, но ощущения слишком реальны. По горящим рукам прокатывается прохлада. Словно пальцы Лиама нежно проходятся по тыльной стороне её ладоней. Словно его холодные пальцы пытаются уцепиться за пуговицы, но не могут их расстегнуть. Видение не может коснуться плоти человека.       Закрыв глаза, она запрокидывает голову. Жозефина отдается переполняющих её чувствам. Ей слишком жарко, порочный огонь течет по её венам. Прикоснись к ней, Лиам, потуши её пылающие щёки, иначе она заживо сгорит в греховном бреду.       Руки женщины спускаются ниже, скользя по шее к ключицам. Дрожащими пальцами она подцепляет плотную ткань и освобождает пару пуговиц от мелких петелек, в которые те были продеты.       Жозефина облегчённо выдыхает. На время ей стало свободнее.       Перед глазами Жозефины вновь возникает Лиам. Он плавно приближается к ней, садится на колени возле её кресла. Женщина видит его сквозь закрытые веки. Она чувствует, как холодные руки юноши скользят по её ногам. — Нет… Я не могу… — полустонет она, когда вторая рука невольно падает на колено.       Она не может противиться. Пальцы крепко сжимают ткань юбки, тянут её вверх. Женщина чувствует, как её лодыжки обдает холодом, стоит подолу платья подняться выше. Призрачные пальцы обвивают щиколотки, скользят вверх, едва касаясь кожи.       Сколько сил ей требуется, чтобы прекратить. С каким усилием она хватает себя за запястье, не позволяя руке подтягивать юбки выше.       Она не должна этого делать. Это низко, непристойно, неправильно. Её фантазии слишком отвратительны. Она не поддастся искушению, она выше этого. Тёмные желания не одурманят её разум. По крайней мере сейчас.       Рука безвольно падает на подлокотник. Подол платья с шелестом скатывается вниз, скрывая за чёрной тканью стройные ноги в таких же чёрных туфлях.       Жозефина возбуждённо вздыхает. Она не смеет касаться себя, не смеет представлять вместо своих рук руки брата, умело сводящие её с ума смелыми ласками. Его тонкие пальцы, ублажающие женщину, вырывающие из её груди рваные стоны… Она не станет думать о них.       Жозефина не поддастся соблазну. Ей трудно обуздать свои желания. Плоть не должна главенствовать над разумом, женщина знает, но всякий раз теряет контроль над собой, когда перед глазами в лёгкой белой дымке появляются очертания Лиама. Ей неподвластны собственные руки: они обхватывают грудь, мнут и сжимают, пальцы впиваются в ребра, тянутся ниже… В последний момент Жозефине удаётся вернуть власть над распалённым телом. Она успевает остановиться прежде, чем совершает роковую ошибку, за которую после будет долго молить прощения у Всевышнего, стоя ночами на коленях. «Жалкая. Какая же ты жалкая, Жозефина, — обращается она к себе, немного придя в себя. — Ещё немного, и ты бы согрешила».       Ей противно от самой себя. Жозефина ненавидит себя за все те желания, что жгут её нутро, стоит ей лишь завидеть Лиама.       Женщина раскидывает безвольные руки в стороны. Плетьми они повисли на подлокотниках. У Жозефины горит лицо: она чувствует, как раскалён её лоб, как пылают щёки. Ей нужен свежий воздух, но подойти и открыть окно она не в силах. Прислониться бы к чему-нибудь холодному.       Она тяжело выдыхает, ведь ей снова чудится, будто призрачные руки скользят по её телу, очерчивают пальцами грудь, проходятся по рёбрам, опускаются к ногам… «Не-е-т… Хватит, перестань…» — проносится у неё в голове жалобная просьба. Жозефина чувствует холод, еле касающийся её бедер. Он заставляет лицо гореть лишь сильнее. «Пожалуйста, перестань меня терзать. Ты же знаешь, я не могу…» — умоляет она, пытаясь отогнать наваждение, но жар захлёстывает её с новой силой. Руки невольно тянутся к запретному… — Сестрица, ты у себя? Позволь мне войти, — доносится из-за двери приятный голос.       Жозефина испуганно подскакивает, нервно пытаясь застегнуть воротник платья. Пальцы не слушаются, она еле сумела продеть последнюю пуговицу в мелкую петельку. — Да, дорогой. Входи.       Женщина снова чувствует накатывающую боль в груди. Сердце замирает, когда дверь неторопливо приоткрывается.       На пороге стоял Лиам. Он держал в руках вазу, расписанную вычурным витиеватым узором. — Я принес тебе цветы, — смущённо произносит он, делая шаг внутрь комнаты.       Одной рукой юноша придерживает вазу, а второй легко закрывает за собой дверь.       В вазе и правда были цветы. Синие полевые цветы. С них стекала вода. — Ох, Лиам, не стоило… — растерянно произносит Жозефина, когда брат ставит вазу на стол рядом с ней.       Она видит, что юноша промок до нитки. С его светлых волос на пол капает вода. Его белоснежная рубашка липнет к телу. Жозефина нервно сглатывает. Его плечи, его руки… Как в её постыдных снах. — Ты мог простудиться, — упрекает она брата, пытаясь не смотреть в его сторону. Женщина отводит глаза от его тела, скрытого под вымокшей одеждой. — Ради твоей улыбки можно и заболеть, — отвечает Лиам, прижимая её ладонь к своим губам. — Тем более, лечить меня придется тебе.       Он лукаво улыбается, присаживаясь перед сестрой на колени.       У Жозефины бешено бьётся сердце, когда Лиам целует ей руку. Его тонкие губы… Как из её порочных грёз. — Тебе не стоило гулять под дождём, — говорит Жозефина, проводя дрожащей рукой по его мокрым волосам. Её щёки заливаются румянцем, когда она вспоминает, что в своих мечтах, сводящих её с ума по ночам, она так же перебирала пальцами его белокурые пряди.       Лиам мило улыбается, крепче сжимая её хрупкую ладонь в своей руке. — Я хотел тебя порадовать, а ты вновь недовольна, — немного обиженно произносит он, устремляя на Жозефину пронзительные светлые глаза. — Ты выглядишь уставшей. Неужели тебя так расстроила разбитая тарелка?       Женщина стыдливо опускает глаза. Она не может ему солгать, она должна быть с ним честна. Лиам сразу почувствует её обман. Но как сказать ему правду? Юноша не должен знать такой правды, не должен знать о её порочных мечтах. Не должен знать, что сестрица возжелала его.       Она неправильная. Испорченная, мёртвая душой. Лиам не должен знать этого. Если он узнает, он возненавидит Жозефину. Женщина этого не переживёт.       Лиам прикладывает ладонь ей ко лбу. Жозефина хочет прижаться к его холодной руке, использовать её как компресс, лишь бы погасить этот пожар, что так больно её пожирает. Не убирай руку, Лиам. Твоей сестрице так чуть легче. — Да у тебя жар, Жозефина, — заботливо говорит он, спускаясь пальцами к её подбородку. Лиам поднимает лицо сестры, всматриваясь в её серые глаза. — И кто из нас теперь простыл? Ты вся горишь, тебе нужно прилечь.       У Жозефины перехватывает дыхание. Прохладные пальцы брата нежно оплели её шею. О, ей бы так хотелось, чтобы они спустились ниже. — Нет… —с трудом выдыхает женщина, цепляясь дрожащими руками за ткань его промокшей рубашки. — Нет, всё в порядке… — Кого ты пытаешься обмануть, Жозефина? Меня или себя? Я же вижу, что ты нездорова.       Лиам прислоняется к ней лоб ко лбу. Женщина удивлённо вздыхает, когда брат прижимает её лицо к своему. — Что тебя тревожит?       Жозефина чувствует его дыхание на своих губах. Они так близко друг к другу. Его холодное лицо, всё ещё влажное от дождя, не успокаивает разгоревшийся в ней огонь — лишь сильнее раздувает его. Пожар её души становится лишь сильнее, когда Лиам обвивает руками её талию.       Жозефина сжимает его плечи. Она чувствует, как напряжены его руки. Женщину посещает постыдная мысль: как бы ей хотелось избавиться от его мокрой рубашки. Развязать шнуровку, спустить пропитанную влагой ткань с его плеч и прижаться к обнажённому телу. Вдохнуть его запах, провести пальцами по выпирающим мышцам… Позволить юноше делать с ней что угодно… Касайся её, Лиам, прижимай к себе. С ней тебе позволено всё, лишь сделай первый шаг.       Его руки обжигают тело. Жозефине так хочется, чтобы они соскользнули чуть ниже или наоборот поднялись вверх. Но нет, Лиам не смеет. — Мне страшно, — шепчет она.       Жозефине показалось, что, пока она произносила эту фразу, её губы почти коснулись губ Лиама. Она вновь сглатывает. Ей так хочется слиться с ним в таком запретном и отвратительно прекрасном поцелуе. Рядом с братом она теряет власть над собой. — Чего ты боишься?       Его дыхание вновь опаляет губы Жозефины. Румянец опять разливается по её щекам. — Я боюсь… — помедлила она, крепче сжав в пальцах ткань его рубашки, — я боюсь призраков. В грозу они набирают силу. Мне страшно, что они придут за мной.       Жозефина начинает тяжело дышать. Она вот-вот расплачется. — Я боюсь грома, боюсь дождя. Он льёт уже третий день. Которую ночь я не могу уснуть…       У неё намокают глаза. — Моя смелая старшая сестрёнка боится грозы? — переспрашивает Лиам, стирая слёзы со щёк Жозефины. — Знаешь, это даже забавно.       Женщина закусывает губу, подавляя рвущиеся из груди всхлипы. Её обижают слова брата. Не стоило ему говорить. — А тебе смешно… — расстроенно произносит она, всё ещё чувствуя его дыхание на своём лице. — Не обижайся, — ласково говорит Лиам, одной рукой поглаживая сестру по волосам. — Мне просто думалось, что кроме Всевышнего тебя ничто не пугает.       О, если бы он знал, как много вещей в этом мире пугает Жозефину! Порой она боится саму себя. Боится своих мыслей, своих чувств, своих намерений. Боится навредить, боится расстроить. Боится согрешить. — Побойся бога, Лиам. Как ты можешь говорить подобное, — пытается пристыдить она брата. — Ах, если бы ты знала, Жозефина. Я никогда в него не верил.       Свет. Он разрезает пространство. Освещает маленькую комнатку, пробивается сквозь плотные портьеры. Особняк сотрясается, дрожат стекла. Грохот природы заглушает шум дождя.       У Жозефины сжимается сердце. Ей страшно как никогда. Ей кажется, это её наказание, её проклятие, её гибель. С молниями и громом на Землю спускается Всевышний, чтобы забрать её на праведный суд.       Она в ужасе подаётся вперёд. И вдруг чувствует на своих губах прохладу. Лиам прижимает её сильнее, держа рукой за затылок. Невольно они сливаются в жарком поцелуе.       Юноша сминает её губы своими, требовательно запуская пальцы в сложную причёску сестры. Жозефина впивается ногтями в его плечи. Она чувствует, как рука брата сжимает её талию, как его губы настойчиво прижимаются к её лицу. Она чувствует запах дождя и ландышей в его волосах.       Зажмурив глаза, она замирает в страхе. Сердце бешено колотится от каждого нового раската грома, что становились всё громче и громче. Казалось, это не гроза — выстрелы, разрывы снарядов, бомбы, падающие очень близко к их отелю. Ещё немного, и такая бомба разорвёт их греховный, но такой желанный поцелуй.       Жозефина осознает, что хочет ответить, хочет впиться в губы брата со всей силой, что у неё ещё осталась. Она не может. Не позволит себе. Слишком неправильно, слишком грешно. Ей следует его оттолкнуть, следует прогнать, осыпав проклятиями. Она не может. Не может оттолкнуть Лиама.       Юноша отстраняется первым, отодвигается от сестры на несколько шагов. Испуганно он смотрит ей в глаза, смахивая со лба прилипшие волосы. Его щёки горят, а губы покраснели. Лиам нервно дышит.       У Жозефины отнялся дар речи. Открыв рот, она удивлённо смотрит на брата, прижав одну ладонь к груди. Она не может поверить в случившееся.       Последняя вспышка молнии ослепляет их, с новой силой сотрясая землю.       Лиам пятится назад, в ужасе понимая, что он только что наделал. Он позволил себе поцеловать сестрицу. Он прижимал её к себе, сминал губами её губы, запускал пальцы в её волосы. Это не назвать случайностью, не списать на неловкость.       Лиаму кажется, теперь она его боится. Жозефина сжалась в кресле, испуганно вытаращившись на юношу. Она тяжело дышит, её грудь часто вздымается. — Прости…— несмело начинают они, но тут же замолкают, поняв, что говорят одновременно. В воздухе подвисает зловещая и давящая тишина. — Я сожалею… — Я не хотел…       И вновь неловкое молчание.       Жозефина отводит глаза, нервно покусывая влажные губы. Ей не жаль. О, ей совсем не было жаль, когда она нечаянно упала лицом ему в губы. Она сожалеет о содеянном сейчас. Ей безумно стыдно за то, что она посмела коснуться брата своими порочными губами, посмела очернить его своим несмелым поцелуем. Греховная страсть не должна затмить ей разум. Не должна подавать ложных надежд. Ей показалось. Просто почудилось. Её опьянённый похотью разум внушил ей то, чего на самом деле не было. Лиам не обнимал её, не сжимал до боли её талию, не держал её за затылок. Не целовал. Ей показалось. Это всего лишь иллюзия её больного воображения.       Лиам не знает, куда смотреть. Он не может поднять на сестру глаз. Не хотел… О нет, как раз наоборот. Хотел, жаждал, желал.       Как давно он её желал. Её губы, её руки, её лёгкий стан. Безумие заставляет думать о Жозефине. О её теле — только потом о чувствах. О её красоте. Физической — не духовной. В голове юноши звучит её голос: вожделенно и постыдно громко стонущий, а не шепчущий молитвы. Перед глазами Лиама стоят её руки, он не может прогнать наваждение. Тонкие пальцы, длинные ногти. Впивающиеся, царапающие его спину, а не перебирающие чётки.       Лиам знает, сестрица слишком набожна, чтобы позволить себе подобное. Юноша не понимает, из-за чего в нем пробудилась такая страсть, такое всепоглощающее желание. Он с трудом ему противится.       Лиаму страшно. Он боится своих мыслей. Своих постыдных и совсем не братских мыслей о сестре. Уже давно он стал смотреть на неё другими глазами. Когда в их отель явился Чарли, Лиам почувствовал кипящую ненависть, почувствовал, что Жозефина должна принадлежать лишь ему. Никто не смеет посягать на его сокровище. Она — драгоценный камень без огранки в его коллекции булыжников. Лилит, пусть она и сверкает на солнце, отражая его чистый свет, ему не так ценна, как Жозефина, облачившая себя во всё чёрное и траурное. Всё же, в какие шелка не одень его подругу, пустоту внутри её души не заполнить ничем. Лиам пытается быть с ней ласков, пытается быть добр и внимателен. Ему трудно смириться с тем, что Лилит этого не ценит. Ей безразличны попытки юноши вновь наладить с ней дружеские отношения. После потери памяти она стала сама не своя.       Подумать только, а ведь Лиам когда-то питал к девушке прекрасное и возвышенное чувство. Как он мог быть так слеп! Как мог считать её хоть сколько-нибудь привлекательной. Нет, девушка, безусловно, хороша собой, но её внешность всего лишь обман. Красивая иллюзия, за которой нет истинных чувств, нет эмоций, нет взаимности. Лиам и раньше это невольно замечал, но после той выходки служанки в церкви её холодность стала особенно явной. Но юноша продолжает пытаться. Он хочет вернуть ту Лилит, что он когда-то знал. Лиам не может поверить в то, что его подруга больше не нуждается в нём. Он видит в людях лишь свет и, чтобы сестрица не говорила из раза в раз, он верит, что в Лилит он ещё не угас.       Сестрица… Теперь он смотрит на неё иначе. Даже после смерти Чарли юноша не чувствует, что добился победы. Жозефина не принадлежит ему, а он этого так жаждет. Жаждет обладать ей.       Однажды он услышал, как Чарли, набравшись смелости, заговорил с ней в коридоре. «Госпожа Солсбери, мне нужно вам что-то сказать», — его неуверенный голос рассек воздух, заставив Лиама вжаться в стену. Он знал, что подслушивать нехорошо, но ничего не мог с собой поделать. Когда дело касалось его сестры, он готов был пренебречь всеми нормами приличия. Лучше вовремя оказаться рядом с ней, чем, ведомый угрызениями совести, послушно уйти, а после обнаружить Жозефину в слезах и вновь на коленях. «Сколько раз вам говорить, Чарли: называйте меня по имени».       Тогда у Лиама от злости сжались зубы. Да как он посмел! Этот негодяй уже успел околдовать его сестру. Жозефина уже просит называть её по имени.       Лиам украдкой заглянул за угол. От ненависти у него сжались кулаки. Чарли стоял к ней слишком близко! Непозволительно близко. «Только попробуй протянуть к ней свои похотливые руки, только прикоснись к ней, и ты пожалеешь, что родился на свет», — пронеслось в голове Лиама. Он еле сдерживался, чтобы не выйти из своего укрытия и не наброситься на незадачливого ухажёра Жозефины.       Он ей вовсе не нужен. Он ей не пара. «Жозефина», — назвать её по имени у Чарли удалось с трудом. Он еле решился, но всё же произнес такое запретное для себя слово.       Её имя неприятно полоснуло по ушам Лиама, когда Чарли его произнес. Из его уст оно звучало невероятно странно. Потому что этот человек не должен позволять себе подобного. Не смей фамильярничать с ней, Чарли. Даже если она сама об этом просит. «В скором времени я буду вынужден покинуть вас. Я задержусь ещё на неделю, может, меньше».       По лицу Лиама разлилась ликующая улыбка. Неделя. Может, меньше. Никуда ты не денешься, Чарли, хотя сейчас юноша был бы рад внезапному отъезду такого ненавистного ему человека. Пусть уезжает, пусть. Может, тогда Лиам не станет заточить его душу в портрет. Хотя нет… Лиам только и ждал того судьбоносного дня. Дня, когда этот мужчина исчезнет из мира навсегда… «Неделя. Что ж… — Жозефина расстроено посмотрела на Чарли, но затем потупила взгляд. — Неделя — это совсем немного…»       Лиама вновь захлестнула ярость. Неужели она сожалеет! Целой недели ей недостаточно, чтобы этот мужчина ещё оставался в их отеле! Проклятый колдун, он крепко держит сестрицу в своих коварных сетях. «Не огорчайтесь», — Чарли дружески похлопал Жозефину по плечу. От этого движения Лиама передёрнуло. «Убери руки, ублюдок. Убери сейчас же», — снова пронеслось в голове юноши, когда пальцы Чарли едва дотронулись до руки Жозефины. «Улыбнитесь. Знаете, улыбка украшает женщин. Ваша улыбка особенно прекрасна».       Лиам видел, как щёки сестры розовеют, а уголки рта всё же приподнимаются в смущённой улыбке. Он чувствовал, будто его безумие вновь берёт над ним верх. Сестрица редко улыбается. Почти никогда не смеётся. А ведь у неё такой красивый и мелодичный смех. Ради её улыбки Лиам готов сделать что угодно. Юноше редко удается поднять ей настроение. Почему-то каждый раз, как он не старается, сестрица грустно опускает глаза и заливается румянцем. Она редко дарит ему свою улыбку. Поэтому даже мимолётная улыбка, подаренная этому мерзавцу, посмевшему смотреть на Жозефину с вожделением, заставляет Лиама желать ему смерти. Юноша видел похоть в глазах Чарли, видел, как мужчина пожирал его сестру взглядом, как он мысленно раздевал её и тянул за собой в постель.       А на вид Чарли такой нерешительный, такой робкий. Лиам знал лучше. Он видел подлеца насквозь. Он давно понял его скрытые мотивы, его истинные желания. У него на уме лишь одно, и юноша не позволит Чарли воплотить в жизнь его коварный план. Любой ценой Лиам спасёт сестрицу из колдовских пут этого человека. Даже ценой его жизни. Мир не обеднеет, лишившись одного никому не нужного человека. Даже станет чем-то лучше… «Ради вашей улыбки я бы пошел на многое», — тогда сказал ей Чарли. А после его рука скользнула к её талии.       Ради её улыбки Лиам свернул бы этому мерзавцу шею. И сломал бы руки. Вместе с ногами. Чтобы он никогда больше не приблизился к его дорогой Жозефине. Языка бы он тоже лишился. Чтобы никогда больше не говорить его сестрице подобной чуши. Глаза ему тоже ни к чему — смотреть на Жозефину с такой животной страстью он не должен. «Что вы такое говорите, Чарли…» — несколько печально сказала тогда Жозефина.       Лиам понадеялся, что сестрица возмутится, потребует сейчас же убрать руку и пристыдит забывшегося наглеца. Нет, она лишь застенчиво отвела взгляд.       Сердце юноши пропускает удар, когда Жозефина, вместо того, чтобы отстраниться, обвивает руками шею мужчины, позволяя обнять себя лишь крепче. Чарли краснеет, когда лицо женщины оказывается всего в паре сантиметров. «Мне будет вас не хватать».       Лиам знал истинный смысл её слов. Знал, что она имела в виду. Из-за его безумия Чарли попрощался с жизнью. Хотя Лиам об этом вовсе не жалел. В каком-то смысле он сделал его бессмертным, а разве плохо жить вечно? Для кого как. Возможно, для Чарли обычная смерть была бы предпочтительнее той, что ему уготовил Лиам. «Если бы я мог, на прощание я подарил бы вам свое сердце».       Идея показалась Лиаму не настолько и плохой. Особенно после того, как мужчина осторожно коснулся губами губ Жозефины.       Юноша сам передаст сестрице сердце Чарли. В красивой коробочке с атласной лентой. Он сам обернёт его в блестящую бумагу.       Перед глазами Лиама бегут воспоминания. Он вновь видит, как сестрица подбегает и вешается ему на шею. Юноша видит её умоляющий взгляд, искрящийся тревогой. Светлый взгляд. Вовсе не затуманенный пьяной дымкой, что наслал на неё Чарли. Он никогда этого и не делал. Жозефина просто влюблена. И её любовь взаимна.       Лиаму больно от этих мыслей. Ну почему! Почему в этом мире лишь он один не смеет смотреть в её сторону? Почему каждому мужчине на земле позволено с восхищением обводить взглядом её фигуру, желать её тело, представлять их сладостный ночной дуэт под неяркими лучами луны? Каждому, но только не Лиаму. Что за наказание, находиться ближе всех к ней, однако быть единственным, кого обделили такими порочными земными радостями? Несправедливо. «Лиам… — несмело обратилась тогда к нему Жозефина, обняв юношу за шею. У Лиама сжалось сердце от её просящего взгляда. — Может…может, на этот раз ты продержишься? Чарли неплохой человек, он уедет совсем скоро, так позволь ему…»       Нет. Лиам не сможет. Он сделает для сестрицы всё, но лишь не это. Чарли для неё опасен, он лишь воспользуется ей, это вовсе не любовь. Жозефина этого не понимает, но это не её вина. Чарли её не достоин. Никто не достоин быть рядом с его сестрицей.       Он видел её губы, покрасневшие от нежного поцелуя. Поцелуя с Чарли. Этот мерзавец посмел коснуться её, посмел опорочить своими прикосновениями, запятнать её светлую кожу своими губами.       В порыве безумия Лиам полоснул ножом по лицу мужчины. Чарли стоял на коленях и неверяще смотрел на Жозефину. Она заливалась слезами, но Лиаму было плевать. Она успокоится. Со временем любые раны заживают. «Ведьма… — простонал мужчина, истекая кровью, в то время как Лиам заворожённо разглядывал его портрет — искусную работу Берта. — Проклятая искусительница, ты с ним заодно! Ты заманила меня в свой капкан, умело околдовала лишь затем, чтобы отдать на растерзание своему полоумному братцу…»       Это были последние слова, что мужчина успел произнести прежде, чем в его сердце, ломая ребра, вонзился острый нож. И кто оказался для неё опаснее? Лиам, готовый убить человека из ревности, или Чарли, которому не посчастливилось полюбить?       Вот и теперь Лиаму кажется, что сестрица в страхе вжимается в спинку кресла. Их неловкий поцелуй всё ещё горит на губах юноши. О нет, ему лишь почудилось… Ему показалось, его воображение дорисовало то, чего на самом деле не могло произойти. Сестрица не тянулась к нему, не хотела несмело ответить. Её ногти не впивались в его плечи. Если он протянет руку, он не найдет под рубашкой свежих царапин. Не найдет же? — Всё в порядке, дорогой, не извиняйся, — дрожащим голос Жозефины вырывает юношу из воспоминаний.       Всё в порядке, как же… В её жизни уже ничего не будет в порядке.       Когда Лиам безмолвно уходит, с тихим стуком закрыв за собой дверь, женщина падает на колени. Она лихорадочно принимается взывать к Всевышнему. Перед её глазами весь мир расплывается как водная гладь, в которую упал тяжёлый камень. Этот камень придавил её к земле ещё сильнее. Она не в силах подняться. — О, Господи, прости мне этот грех! Мне нет оправдания, я не смела! Прости мои ничтожные желания, прости мои низменные мысли! О, я так виновата перед ним… — молила она, сжимая в кулаке крест через ткань платья. Он каждый день висел на её шее. Порой женщина отгоняла мысли о том, что анк на цепочке слишком тяжёл и именно он тянет её к земле. Это невозможно — подвеска совсем крошечная, они почти ничего не весит.       Жозефина сотрясается от рыданий. Сердце болит всё сильнее. Она не может унять тот порочный огонь, что разгорается в ней с каждым днём всё сильнее. Она не властна над собой. Поцелуй брата незримой печалью остался на её губах. Её уже не смыть никогда.       Она виновата. Виновата перед Лиамом. Виновата в том, что смеет его желать. Её душу пожирает адское пламя, голос плоти возобладает над здравым разумом. Это неправильно, но чувства сильнее рассудка.       Жозефина чувствует, что вот вот потеряет сознание. Трёхдневный кошмар подходит к концу. Перед её глазами чернота, и последнее, что она ощущает, это жёсткий удар чего-то твёрдого об щёку. Кожу жжет колючий ворс ковра. И тишина.

***

      Очнулась женщина лишь под вечер. Свернувшись на полу, она пролежала на ковре дотемна. Странно, никто и не побеспокоился о ней, не стал искать.       Приподнявшись на локтях, Жозефина схватилась за голову — та нещадно болела. Окинув взглядом помещение, женщина ужаснулись: в полумраке комната сквозила мертвецким холодом. Вот почему она не любила свой кабинет: под вечер в нём словно обострялось всё, что могло напомнить Жозефине о её деяниях. Вонь разлагающейся и гниющей плоти вперемешку с химическим запахом спирта и аммиака, запахи растений и сваренной ей же отравы заменили собой воздух. Невозможно дышать.       Жозефина попыталась подняться. Она ухватилась за край стола, на котором стояла ваза с подаренными цветами, и, опершись на него, с трудом смогла встать на негнущиеся ноги. Ей следует как можно скорее уйти отсюда. Женщина предчувствует: произойдет что-то плохое.       Помрачневшее небо за окном разрезает яркая молния. Начался ливень.       Жозефина чувствует озноб. Её бьёт дрожь. Ей кажется, сейчас на неё нападут, кинутся из тёмного угла, придушат призрачные холодные руки. Раскаты грома раздаются всё сильнее. В отсветах молний женщине чудится чей-то силуэт. Она пятится назад и вдруг натыкается на что-то холодное и…не совсем реальное. — Здравствуйте, дорогая, — холодный голос раздается над самым ухом Жозефины.       Она испуганно вскрикивает, отшатываясь от странного видения. Прижав руки к груди, она неверяще смотрит перед собой. — Неужели вы мне не рады? Вы ведь говорили, что будете скучать.       Жозефина со страхом смотрит на призрака. В блеске молнии, озарившем помещение, она увидела шрам на его лице. — Я…я…— не может связать она и слова. Её сковала паника. Внутри всё скрутило от нарастающего ужаса. То, чего она боялась, свершилось. — Беспринципная лгунья! — замахнулся на неё Чарли. Он протянул призрачную руку и с силой схватил женщину за волосы. — Помните, я ведь любил мыть вам голову. Кого вы предпочли мне в взамен? Своего больного братца? — Хватит! Прошу, перестань! — от боли кричала Жозефина, пытаясь освободиться. — Хватит? — усмехнулся призрак, вжав женщину в стену. — Как забавно, ведь я говорил тоже самое, и что вы делали? Стояли и смотрели, даже не пытались его остановить! С вашего молчаливого согласия теперь я вынужден скитаться по вашему отелю! Я вынужден вечно находиться в той проклятой картине, и это всё ваша вина!       Он прав. Это всё её вина. — Мне жаль… Я пыталась, пыталась уговорить Лиама, но он сорвался… Он слишком дорог мне, я не могла ему перечить… — шептала Жозефина, не смея смотреть призраку в лицо. Слишком страшно ей было смотреть на его шрам, слишком стыдно было ей взглянуть в его глаза. — Это лишь оправдания! Вы хоть считали, сколько людей постигла такая же участь? — сказал мужчина, всё же выпустив волосы Жозефины из своих пальцев. — Они придут за вами. Они будут мстить.       Последние слова Чарли прошептал, низко наклонившись к женщине. Жозефина зажмурилась, боясь смотреть на него. Её кожу опалял обжигающий холод, казалось, её одежда уже покрылась инеем. — Нет! — выкрикнула женщина, в слепую подавшись вперёд. Она сжалась от холода, пройдя сквозь призрачное тело мужчины. — Это всё нереально, это мне лишь снится!       На ощупь Жозефина направлялась к выходу. Открыть глаза она не смела. Подобрав полы длинной юбки, женщина побежала к двери, но врезалась в столик, на котором стояла ваза. Послышался звон бьющегося стекла и всплеск воды. Цветы Лиама. Теперь они разбросаны по полу.       Закрыв за собой дверь, женщина навалилась на неё, словно считая, что так призрак возлюбленного до неё не доберется. Тот самый коридор. Как страшен он был в отсветах молний. Жозефина оцепенела от страха, когда из стен, пола, из-под тяжёлого ковра к ней потянулись мертвенно бледные трясущиеся руки. Призраки стали окружать её, подплывать всё ближе. От ужаса крик застрял у неё в горле. Когда чья-то прозрачная ладонь коснулась её щиколотки, женщина сорвалась с места. Она металась по коридору, ища спасения. Мир кружился вокруг неё, казалось, коридор из прямой превратился в лабиринт, из которого Жозефина тщетно пытается найти выход. Из горла не вырывалось ни звука. Жозефине мерещилось, что её обхватывают тысячи рук. Они тянутся своими длинными пальцами к её лодыжкам, запястьям. Хотят утянуть в преисподнюю вслед за собой. Призраки зовут её по имени, они корят Жозефину в своей гибели. В какофонии звуков женщина услышала, как что-то металлическое упало на пол. Связка ключей выскользнула из кармана её платья.       Ей казалось, она умрет от страха. Ничего не видя перед собой, она шла в неизвестной направлении, но вдруг обо что-то запнулась. Похоже, то была складка на ковре. Жозефина неловко споткнулась, но от падения женщину удержала чья-то сильная рука, вовремя ухватившая её за локоть. — С вами всё хорошо? — услышала она глубокий мужской голос.       Этот голос испугал женщину сильнее, чем призраки, которые в тот же момент растворились все до одного. Посмотрев на постояльца отеля, Жозефина почувствовала себя крайне глупо. Какой позор, господин Штицхен видел, как она в паническом бреду хаотично металась по коридору, видел, как она шарахалась от любого звука, слышемого лишь ей одной. Роберт и до этого косо на неё поглядывал, узнав о постыдных предпочтениях Жозефины, сейчас же он, должно быть, окончательно убедился в том, что у хозяйки отеля помутился рассудок. Такое пятно со своей репутации не смыть уже никогда. — Да-да, благодарю, — быстро ответила она. По лицу мужчины было видно, что он ей нисколько не поверил, но решил не вгонять даму в краску лишними вопросами. — Пожалуй, я пойду. — Тогда позвольте вас проводить, — учтиво предложил господин Штицхен, сгибая руку в локте.       Жозефине захотелось закатить глаза. Как же не вовремя… Она вовсе не собиралась возвращаться в свою комнату, но ничего не успела придумать, поэтому теперь покорно плелась за мужчиной, размышляя, как бы поскорее выйти из своих покоев, при этом оставшись незамеченной. — Спасибо, — берясь за дверную ручку бросает Жозефина. Напоследок она всё же оборачивается к Робу и несмело произносит. — Надеюсь, произошедшее этим вечером останется сугубо между нами? — Несомненно, — отвечает ей мужчина, как-то подозрительно довольно улыбаясь. Жозефине не понравилась эта двусмысленная улыбка. Словно он сам хотел предложить тоже самое, но женщина его опередила. — Спокойной ночи.       Жозефина кивнула и скрылась за массивной дверью. Она несмело вошла в свою комнату. Здесь было не намного спокойнее. Сердце стало стучать быстрее, когда в полупрозрачных тюлевых занавесках она увидела очертания чьего-то силуэта. До боли знакомого силуэта. Силуэта, который изо дня в день преследовал её во сне и наяву. Он не давал покоя, будоражил сознание, воспалял воображение эротическими образами. Сводил с ума своими чертами.       Лиам вновь тянул к ней руки. Это лишь видение, лишь мираж, однако он так реален. Женщина нервно сглотнула, прижимаясь к двери. Вдруг за спиной она услышала тихий скрежет ключа в замке. — Что вы делаете? — недовольно вскрикнула Жозефина, дёргая за дверную ручку. Только сейчас женщина вспомнила, что так и не подняла выпавшие в коридоре ключи. Похоже, господин Штицхен в этом вопросе оказался осмотрительнее неё, и теперь запер Жозефину в её же спальне. — Успокойтесь, — послышалось из-за двери. — Вам нехорошо. Ради вашей же безопасности остаться в комнате до утра. — Да по какому праву! Как вы смеете! Немедленно откройте! — стала паниковать Жозефина, стуча кулаками об деревянную поверхность. — Сейчас же выпустите! — Я выпущу вас утром, не стоит так переживать.       Жозефине стало страшно. Она тяжело дышала, её сердце вновь тревожно быстро забилось. Силуэт отделился от лёгких штор и теперь неумолимо приближался. На глазах женщины выступили слёзы. Она не сможет, не содержится… Больные фантазии обратят её к греху. — Я прошу вас! Пожалуйста, умоляю, откройте! — Жозефина стала бить по двери ногами. — Я не могу больше здесь находиться… — К чему такая паника? С вами ничего не случиться. Я могу позвать вашего брата, если вам так будет спокойнее.       От мысли о том, что Лиам узнает о её видениях, Жозефине стало ещё хуже. Лиам ни в коем случаи не должен знать, он не должен и догадываться о странном поведении сестры. — Нет! Не смейте! — в истерике закричала Жозефина. Её мираж приблизился к ней вплотную. — Тогда спокойной вам ночи, — раздались из коридора последние слова мужчины. Послышались удаляющиеся шаги, а после их заглушили порывы ветра и раскаты грома за окном.       Перед глазами Жозефины вновь возник призрак её брата — видение, сводящее с ума. Оно тянет ладони к её горлу, обхватывает за талию, скользит по ногам. Жозефина и сама ощупывает руками своё тело, поднимает пышную юбку, зарывается пальцами в складки тяжёлой материи. Рвано дышит, с трудом хватая ртом воздух. Вжимаясь спиной в стену, женщина запрокидывает голову, мучаясь в нестерпимом желании. Жар её тела смешивается с холодом призрачных рук. Прикусив губу, она борется с собой. Ей так сладка слепая власть греховных мыслей. Тот поцелуй толкнул её в пропасть одержимых желаний. Её проклятие быть без ума от своего брата. Пусть и двоюродного. Он для неё роднее любого человека на земле, дороже всего в этом мире. Её единственная ценность.       В своих постыдных и самых тайных мыслях Жозефина отдаётся ему. Она отдаст Лиаму всё, что у неё есть, пусть берет что угодно, ей ничего не жаль. Ему она отдаст свою жизнь, все тепло и всю заботу. Вложит в его руки свою душу, принесет ему своё сердце. Передаст в его полную власть свое отцветающее тело. Лишь возьми его, Лиам. Забирай, ей вовсе не жалко.       Однако Жозефина понимает: брату этого не нужно. Зачем ему стремительно стареющая сестрица, когда есть та же Лилит, юная и пока что цветущая? Он никогда не попросит об этом. Лиам слишком светлый, слишком наивный и правильный. Он — не Жозефина, тонущая в порочных желаниях. Он никогда не подумает о подобном. Желать своего брата — значит идти против естества, против первоначального устройства мира. Против Всевышнего, что создал неоспоримые законы мироздания.       Жозефина знает, она неправильная. Её любовь больная, граничащая с безумной одержимостью. Она — стареющая дева, очарованная юнцом. Желающая вновь почувствовать себя молодой рядом с ним. Ей нужно его внимание, его прикосновения, его слова. Свежесть его дыхания, жар его тела. Его смелость, его решительность, настойчивость его движений.       Жозефина изнывает от противоречий, разрывающих её нутро. Почему её заставляют думать о подобном! В чём её вина! Почему она так несчастна. Семейное ли это проклятие, или же наказание свыше? Не может же Всевышний быть так жесток, чтобы толкать женщину против своих же законов. Закрыв глаза, она чувствует холодное дыхание на своих губах. Это всего лишь видение, всего лишь мираж, плод её больного воображения, однако его прикосновения так осязаемы, так реальны. Хочется раствориться в этой прохладе, позволить ей сковать тело и унести с собой в забытье.       Увы, призрак не может удержать человека от падения. От морозного поцелуя у неё закружилась голова. Ноги подкашиваются, женщина вновь теряет сознание. Сегодня дьявольская похоть не смогла забрать её с собой в мир сладострастия и разврата.

***

      Лиам всю ночь ворочался без сна. Он чувствовал тревожность, чувствовал, что сотворил что-то непростительное. Словно он преступник, скрывающийся от правосудия. Только вот кандалы на его руки наденет вовсе не констебль, которого, к слову, в Тотспеле и не было, а собственная совесть. Ему стыдно. Стыдно за то, что он сделал, за то, что после испытал.       Юноша не мог найти себе места. Он закрылся в своей комнате и не выходил из неё до вечера. Он понимал, что уйти из кабинета сестрицы было довольно малодушным поступком, но набраться смелости он не смог. Побоялся. Лиам побоялся, что, останься он с ней наедине хоть ещё на одно мгновение, он сорвётся. Пересечёт черту, за которую никогда не должен был даже заглядывать, не то, что пробовать ступать. Навредит ей. О, юноша так боялся, что в порыве безумия навредит сестрице. Своими же руками причинит ей боль. Придя в сознание, он понимал, что его ни раз посещали подобные мысли. Лиам знал, что в своём сумасшествии способен на многое. Теперь он лишний раз боялся дотронуться до Жозефины, поцеловать её в щеку, приобнять. Боялся, что не сможет остановиться, не сможет обуздать своё безумие. Слишком навязчивы были его мысли, слишком жарки желания.       Запершись в комнате, Лиам не раздумывая взял в руки уголь. Он стал рисовать, пусть и знал, что его хобби приносит ему лишь беды. Он выводил аккуратные линии, растирал по бумаге уголь, создавая тени, вырисовывал каждый штрих. К концу дня по полу его комнаты были разбросаны эскизы одной и той же женщины, изображённой в разных позах. Лиам грустно вздыхал, поднимая с ковра листок за листком. Ни один его рисунок не был похож на реальность. Та женщина немного походила на Жозефину, но вовсе не была ей.       Лиам понял, что наделал, когда ещё раз пересмотрел свои работы. Он отшатнулся от стола, испугавшись своих же набросков. Та женщина была обнажена. Ни на одной странице Лиам не рисовал ей одежды… Какой кошмар, Лиам понял, что, вырисовывая острые колени и покатые плечи, думал о Жозефине. Представлял её без чопорного платья, скрывающего худощавое тело. Представлял, как она расстёгивает мелкие пуговицы, как спускает рукава, как задирает пышные юбки…       Лиам запускает пальцы, измазанные углём, в свои белые волосы. Его желания сильнее разума. Юноша боится, что, влекомый помутнившимся рассудком, сотворит непоправимое. Он сильнее Жозефины, он её моложе. Она — женщина, он — молодой мужчина. Преимущество на его стороне. Жозефина не сумеет спастись. Она приняла его безумие, но примет ли она его таким? Не будет ли она бояться брата, узнав, какие в нём стали просыпаться демоны, ведь теперь он для неё вправду опасен. Жозефина знала, брат никогда не поднимет на неё руку, да, однажды в порыве безумия он кинул в неё стул, но после долго сожалел и укорял себя. Он не замахнётся на неё, не станет угрожать ножом. Не захочет повесить её портрет на стену в коридоре их отеля. Этого Жозефина может не бояться. Однако теперь Лиаму кажется, что сестрице стоит опасаться его же, стоит лишний раз не прикасаться к нему, иначе он не совладает с собой. Жозефина возбуждает в нём запретное желание. Лиама влечёт к ней, он ничего не может с собой сделать.       Под вечер он осмелился выйти из своей комнаты. Устроившись в гостиной у камина, он с ногами забрался в кресло. Лиам снова пытался рисовать. Он не мог сосредоточиться. Его мысли путал один и тот же образ, который от тщетно пытался перенести на бумагу. Юноша думал о том, что не сможет в точности изобразить желаемый силуэт, не увидев его в живую. Ему снова не создать шедевр. Увы, он вновь не смог. А ведь когда-то ему казалось, что художники, наравне с писателями, самые счастливые люди на свете, ведь им дарована возможность воплощать в жизнь любые идеи. Лиам считал творцов всесильными, ведь они способны заставить остановится время, рассказать о самых тайных чувствах, изобразить любую фантазию. Юноша так хотел приблизиться к ним хоть на немного. Освоить их искусство хоть отчасти. Похоже, Лиам просто неспособный ученик. Свою фантазию он изобразить не в силах.       Отложив альбом, Лиам уставился вперёд. Его завораживал огонь. Он был так красив, так жарок. Юноше показалось, в пламени он может различить человеческие черты. Точно, он видит изящную руку, затем кружащийся подол платья, после распущенные волосы. Фантазия, что он не смог нарисовать, плясала в пламени камина. Ему лишь кажется. Он слишком перевозбуждён, вот и видит черты сестрицы в огне. Это лишь иллюзия, однако как же она хороша… Жозефина никогда не позволила бы себе танцевать столь откровенно. По правде говоря, она вообще не любила танцы, что уж говорить о том, чтобы подхватить полы юбки и так вызывающе двигаться. Лиаму показалось, что такой танец он однажды видел на улице. Смуглокожая девушка в ярком платье однажды так же крутилась с бубном в руках, а проходящие мимо с восхищением смотрели на неё, кидая мелочь. Солнце играло в её темных волосах, повязанных цветной лентой, звенели её многочисленные золотые подвески и браслеты. Кажется, тогда Лиам тоже бросил красавице несколько монет. Сейчас образ той незнакомки и его сестры слились воедино. Лиам отчётливо видит, как Жозефина повторяет движения той девушки, танцующей на площади за милостыню. Как она проводит руками по своей груди, скользит ими по талии, а после резко разворачивается, кружась в огненном вихре горящего камина. Когда Лиам увидел её глаза, как два уголька вспыхнувшие в потоке пламени, ему показалось, она опалила своим взглядом его душу. Прожгла насквозь, увидела все её темные уголки. Узнала о всех его мыслях Юноше кажется, видение зовёт его. Она манит его, тянет к нему руки, желая помочь воплотить в жизнь самые смелые желания. Юноша нервно сглатывает. Сестрица никогда бы не сделала подобного. Она слишком правильная, слишком набожная. Жозефина и не подумает о подобном. Лиам знает, сестрица и не подозревает о том, какая опасность может её поджидать. От этого ему ещё хуже. Сестрица и не думает о том, что юноша может с ней сотворить, она не будет готова в случае, если Лиам на неё нападёт. Он боится этого больше всего на свете. Заточать души людей в картины — одно, надругаться над собственной сестрой — вот, что по-настоящему страшно. Лиам не простит себе, если всё же коснётся её. На её прощение он и надеяться не посмеет. Такое не прощают. «Мой милый Лиам», — зовёт его красавица из камина, продолжая завораживающе кружить в языках пламени.       Лиам подумал, что уже не забудет этот танец. Ему бы хотелось увидеть, как сестрица так же подбирает юбки и поводит плечами, откидывая назад волосы.       Глубоко в душе Лиам знает, что вовсе не семейное проклятие заставляет его думать о Жозефине. Он сам хочет этого, однако безумие может подтолкнуть его на большее. Сумасшествие может принять другую форму, вот, что страшно.       Юноша и не заметил, как задремал, наблюдая за огненным танцем наваждения в камине. Ему снилось, словно Жозефина подходит и обнимает его. Прижимается к нему своим хрупким телом, позволяет обнять в ответ. Её кожа так горяча. Сестрица ласково улыбается, даря ему нежный поцелуй. Пальцами она проходится по плечам юноши, спуская с них белую ткань. Лиаму не в первый раз снится подобный сон. Он знает, это неправильно, но не может отпустить безумную мечту. Юноша не хочет, чтобы эти видения покидали его. Без них он уже не сможет жить.       Следующим утром, спускаясь по лестнице, Лиам слышит недовольный голос сестры, о чём-то пререкающейся с господином Штицхеном. — Если вы позволите себе подобное ещё раз, я буду вынуждена просить вас уехать, — зло говорит она, нервно перебирая в руках связку ключей. — Сестрица, что вы на этот раз не поделили?       Лиам видит её обеспокоенный взгляд. Видит, как щёки Жозефины краснеют, а глаза тут же опускаются в пол. Он чувствует свою вину. Она помнит о вчерашнем. Юноше захотелось подойти и обнять её, прижать к себе, успокоить. Он всегда умело добивался её расположения, будь сестрица даже в самом отвратительном настроении.       Он ласково целует её в висок, приобняв за плечо. Лиаму нет дела до того, чем господин Штицхен разгневал Жозефину. Наверняка у неё есть причины злиться, но отчего-то юноше кажется, что проблема не так уж страшна, как она видится сестрице. Всегда так. Она любит преувеличивать, много нервов тратит на то, что и не стоит таких волнений. — Нет… — неуверенно произносит Жозефина, презрительно косясь на мужчину, — нет, ничего особенного, Лиам. Я погорячилась.       Лиам довольно кивает, с неохотой выпуская сестру из своих объятий.       За столом брат с сестрой сидели напротив друг друга. После утренней молитвы Лиам почувствовал, как неловкость берёт над ним верх. Ему неудобно, стыдно сидеть с Жозефиной настолько близко. Он не может поднять головы. Весь завтрак он просидел, не отрывая глаз от своей тарелки. Все присутствующие за столом в тот день заметили, что брат с сестрой, похоже, избегают взглядов вдруг друга. Жозефина тоже не смела смотреть на сидящего перед ней. Она нервно и долго размешивала в чашке сахар, хотя в чай его вовсе не положила. Поднеся кружку к губам, женщина так и оставила в ней ложку, хотя прежде всегда её вынимала и укоряла Лилит, а иногда и Лиама, когда они по привычке забывали положить прибор на салфетку.       Когда Лиам под столом нечаянно задел ногу сестры, его захлестнула волна смущения. Он закусил губу, невольно подумав о том, чтобы толкнуть её колено немного в сторону. Юноша вспомнил тот образ, что видел совсем недавно в отсветах пламени. Вспомнил, что не смог его изобразить. В голове Лиама возникла странная идея, которую ему тут же захотелось воплотить в реальность.       Когда за столом остались лишь они двое, Лиам решился. Жозефина уже стала подниматься, как юноша заговорил: — Сестрица, у тебя ведь есть краска для лица?       Лиам не сомневался в том, что у неё такая найдется. Пусть Жозефина не красилась как Лилит, круги под глазами от постоянных вечерних молитв о прощении её грешной души она умело скрывала под внушительным слоем пудры.       Она удивлённо застыла, но после всё же кивнула, безмолвно задвинув за собой стул.       Лицо Лиама озарила озорная улыбка. Он тоже поднялся и радостно попросил: — Разреши, я немного использую. — поймав недоуменный взгляд Жозефины, юноша весело добавил: — Это ради искусства.       Лиам воодушевлённо побежал в свою комнату. Наконец, наконец он создаст шедевр! Своими руками юноша воплотит в жизнь ту самую идею, что ярким образом стояла перед глазами.       Он стал доставать кисти, краски, мел, уголь — всё, что у него было. Ради достижения идеала ему может понадобиться весь арсенал его художественных принадлежностей. Лиам спешно стал убирать со стола, наскоро вытер краем рубашки круглое зеркало, поставил перед ним стул.       Услышав несмелый стук в дверь, Лиам обрадовано пошёл открывать.       На пороге стояла Жозефина, держа небольшую шкатулку в руках. Она отдала брату коробку и уже собралась уходить, но Лиам осторожно придержал её за локоть. — Нет-нет, останься, пожалуйста, — легко подтолкнул он сестру внутрь комнаты. — Присядь.       Жозефина удивлённо посмотрела на юношу, но всё же опустилась на предложенный ей стул. Тем временем Лиам критически осматривал содержимое шкатулки. По его взгляду было видно, что он, хоть и не удивлён, но всё же несколько разочарован. — Да, негусто, — прокомментировал юноша, рассматривая немногочисленные баночки. — Ну прости, всё же это тебе не художественный набор. За разнообразием цветов тебе к Лилит, — съязвила Жозефина. От упоминания имени ненавистной девчонки её передёрнуло. — Это не беда, — добродушно сказал Лиам, пропустив колкость сестры мимо ушей. — Пора привнести в твою жизнь красок, Жозефина.       Женщина недоуменно уставилась на брата. Лиам повернулся к ней спиной и увлеченно стал открывать мелкие коробочки, что-то высыпать, перемешивать с, как показалось Жозефине, совсем не косметическими средствами. — Я не понимаю тебя, — растерянно произносит женщина, когда Лиам, набрав получившуюся смесь на кисточку, приблизился к ней. Жозефина ошарашенно открыла рот, когда юноша мазнул краской по её щеке. — Да что ты делаешь! Ты объяснишь наконец? — Да, бледновато…— прошептал себе под нос Лиам, вновь разворачиваясь к столу. — Закрой глаза, сестрица, и ни о чём не спрашивай. — Но… — Пожалуйста.       И она покоряется. Послушно закрывает глаза, доверившись Лиаму.       Юноша видит, как она красива. Её гордая осанка, её лёгкий стан, её аристократичный вздёрнутый подбородок. С мазком краски на щеке. Настало время создать настоящий шедевр.       Открыв все баночки и коробки, что он достал из шкатулки Жозефины, Лиам так и не нашёл ничего подходящего. Косметика сестры слишком бледная, слишком серая и неброская. Она и здесь ущемляет себя. Почему она не может позволить впустить в свою жизнь немного цвета? Что в этом плохого?       Лиам смешивал краски, аккуратно добавлял румяна к мелу, создавая идеальный оттенок. Наконец добившись подходящего цвета, он подошёл к сестре и нанес несколько мазков на её лицо. Она тихо охнула, когда холодная кисточка коснулась её кожи. Пальцами Лиам стал нежно, почти невесомо касаться её щек, носа, лба, аккуратно распределяя краску по лицу. Юноше стало тяжело дышать. Он увидел, как щёки сестры залились румянцем, когда он убрал руки. — Не открывай глаза, пока я не скажу.       Она коротко кивнула, нервно прикусив губу. — Не делай так. Это дурная привычка, — настоятельно произнес Лиам, набирая на тонкую кисточку уголь. Подумать только, для женской красоты у него нашлось абсолютно всё: чем его краски хуже дорогой косметики? Он изобразит на лице сестрицы настоящий шедевр.       Макияж — искусство обмана. Незаметно ему обучается каждая женщина. Но сейчас Лиам хочет обмануться. Сам хочет создать тот образ, который так его влечет. Жозефина красива, почему она не может понять этой истины? — Тебе ли говорить мне о дурных привычках, Лиам, — усмехается она. Юношу радует, что сестрица немного расслабилась.       Её мимолётная улыбка заставляет юношу краснеть. Он переводит взгляд на её бледные губы.       Подойдя к Жозефине снова, он наносит тонкие линии у её глаз. Ему жарко, когда он касается её лица, проводит рукой по её плечу, смахивая с чёрного платья пудру. Лиаму кружит голову её запах. От волос Жозефины пахнет ладаном и цветами. Юноша хочет зарыться лицом в её светлых локонах, вдыхать её запах, прижать сестрицу к себе. Запрокинуть её голову, целовать шею, ключицы… Опять ему на ум приходят постыдные желания. — Ты уверен, что это не вредно? — голос сестры выводит Лиама из жарких раздумий. — Вредно — быть такой мнительной, — отвечает он, ущипнув Жозефину за щеку.       Этого и не требовалось — Лиам, увлеченный своими мыслями, и не заметил, как через слои пудры, которой он мерно осыпал лицо сестры, выступили красные пятна. Румянец дошёл даже до шеи.       Подведя ей глаза, Лиам отошёл на шаг, чтобы оценить результат. Почти так, как в его видениях. Не хватает лишь одной детали. Самой важной. Той, что прошлым вечером почти по-настоящему свела его с ума.       Юноша долго не мог подобрать нужный тон. Он смешивал много оттенков красного, думал, может, использовать пастель, или просто накрасить губы сестры румянами. Наконец, он добился желаемого цвета. Осталась самая сложная часть.       Лиаму пришлось присесть на корточки. Самой тонкой кисточкой он стал вырисовывать форму её губ, обводить их по контуру. Жозефина тяжело дышала. Своим горячим дыханием она опаляла лицо юноши Нечаянно задев её руку, Лиам почувствовал, как та дрожала. — Лиам, я… — прошептала она севшим голосом. — Тише. Ничего не говори — смажешь.       Юноше показалось, сестрица слишком напряжена. Почему она так взволнована? Почему она дрожит?       Миллиметр за миллиметром он окрашивал её кожу в красный. Юноша подумал, что, накрась он губы сначала себе, а потом утяни сестрицу в жаркий поцелуй, получилось бы ничуть не хуже. Снова безумие. Оно освобождает его запретные мысли, развязывает им руки, выпускает из темноты на свет. — Почти готово.       Лиам еле сдерживает себя. Запуская пальцы в её волосы, он шумно втягивает носом воздух, пытаясь успокоиться. Просто вытащи шпильки, большего не нужно. Не прикасайся к ней больше дозволенного, ты же знаешь, что можешь не совладать с собой. Но как же это сложно. Лиам силой воли заставляет себя убрать руки. — Можешь смотреть.       Лиам подаёт ей руку, подводит к зеркалу. В отражении он видит рядом с собой женщину, что вчера мерещилась ему в камине. Сегодня танцовщица из призрачного видения, охваченного алым огнем, превратилась в реального человека. Но в отличие от красавицы, плясявшей в языках пламени, Жозефина не улыбалась. Трудно было сказать, что за эмоция отобразилась на её лице. — Тебе не нравится? — немного расстроено спрашивает Лиам, видя, как сестрица прикладывает ладонь ко рту. — Почему, как бы я не старался, мне не удаётся тебе угодить?       Лиаму кажется, сестрица готова расплакаться. Неужели он настолько бесталанен? — О нет, мне очень нравится. Ты молодец, правда, — произносит она, накручивая на палец прядь волос. Юноша видит, как блестят в её глазах слезы. — Я… Я сейчас приду, подожди немного.       Лиам провожает её недоумённым взглядом. На мгновение ему становится страшно: вдруг сестрица догадалась? Она почувствовала, что Лиам одержим ей, и теперь боится. Боится его внимания, его прикосновений. Боится, что безумие его желаний уничтожит непреодолимую преграду между ними. Навсегда уничтожит их отношения. Их светлую родственную любовь. Лиам боится её потерять. Если Жозефина узнает, она разочаруется в нём, возненавидит, оттолкнет. Лиам больше всего боится быть отверженным, боится остаться один.       Помрачнев, он начал убирать со стола. Положил в шкатулку сестры все её баночки, предварительно закрыв их крышками, вытер кисти, смахнул с рабочей поверхности крошки мела и угля. На сердце у юноши стало неспокойно. Он не мог понять, почему сестрица так расстроилась. Он ведь хотел её порадовать, хотел, чтобы она улыбалась, а увидел в её глазах лишь слёзы. Может, это вновь из-за его безумия? Жозефина недовольна тем, что юноша вновь пытается рисовать, пусть она ему и запрещает. Может, она расстроилась из-за того, что Лиам её ослушался? Порой ему очень хочется понять, что происходит в её голове. Как сестрице только пришла идея отравить Лилит, к примеру. Хотя сейчас его волновало вовсе не отравление служанки. В горле застрял неприятный ком, на душе стало не по себе. Лиам почувствовал неладное. Слишком сильно это чувство тревоги, взявшееся из ниоткуда. Из-за чего оно появилось, что предвещает?       Порыв ветра распахнул полузакрытую дверь. Она громко стукнула об стену, а затем захлопнулась, подняв за собой вихрь из листов, недавно ровной стопкой лежавших на столе. Лиам недоуменно выглянул в коридор. Он почувствовал холод, быстро вторгнувшийся в отель. Где-то настежь было открыто окно.       Его сердце пропустило удар, когда он понял, откуда дует холодный ветер. Лиам увидел, как покачивается дверь в комнату Жозефины, подталкиваемая сильными штормовыми порывами. В ушах засвистело. — Сестрица, всё в порядке? — встревожено выкрикнул Лиам, широкими шагами пересекая коридор.       Он так и застыл в дверном проёме, когда увидел комнату Жозефины. Настежь открытое окно обрамляли тяжёлые портьеры, которые теперь развевались словно парус, поднимаясь почти до потолка. Ковер уже успел намокнуть от дождевых капель, на нём уже виднелось тёмное пятно. С подоконника было сброшено всё, что прежде на нём стояло. На полу в осколках и земле лежало растение, за которым Жозефина ухаживала почти год. Оно пережило зиму, хотя казалось, его погубит первый мороз. На нём даже распускались цветы. Сестрица так следила за ним. Она делала записи о его состоянии, отслеживала, насколько тот подрос. Линейка лежала там же, придавленная черепками разбившегося горшка. Но страшнее было не это.       На подоконнике стояла Жозефина, обхватив себя руками. Её плечи подрагивали, волосы и платье уже успели намокнуть и теперь липли к лицу и телу. Она стояла очень близко к краю.       Лиам подбежал и крепко обхватил женщину руками. Он знал, медлить было нельзя. Нельзя было уговаривать: Жозефина могла упасть в пропасть, неловко повернувшись в его сторону, могла подскользнулся на намокшем подоконнике. Главное, она жива. Поставив женщину на пол, Лиам со злостью закрыл окно, а после посмотрел на неё. Все его старания оказались напрасны. Дождь размыл его шедевр. Разве что губы остались такими же яркими. — Какого черта ты творишь! — в ярости спросил юноша, встряхнув сестру за плечи.       Лиам видел слезы в её глазах. Губы Жозефины дрожали, силясь что-то сказать. Она была бледнее полотна. — П-прости… Прости меня! — отчаянно выкрикивает женщина, обхватив его лицо руками.       Она с силой прижалась губами к его рту, приоткрытому в немом изумлении. Лиам не ожидал подобного. Он чувствовал, как пальцы Жозефины больно впиваются в его скулы. Она сильно стиснула руками его лицо, прижимаясь к нему лишь крепче. Словно боясь, что он уйдет, оттолкнет её, оставит.       Лиам так испугался, когда увидел сестрицу, стоящую на подоконнике. Он чуть её не потерял. Один неверный шаг, одно движение, и её навсегда забрала бы бездонная пропасть, разверзнувшаяся под окном их отеля.       Юноша не нашел сил ответить на её поцелуй. Он стоял, не смея пошевелиться. Застыв, он не знал, куда деть руки. Во сне всё было проще. Во сне он знал, как поступать. Лиаму кажется, он сходит с ума. Ему снова померещилось, может, он спит? Сестрица никогда бы… Она никогда бы не стала притягивать его к себе, впиваться в его губы своими, так целовать, словно это было последнее, что она делала в жизни. Отдавать всю себя в этом поцелуе, всю ту энергию, что в ней ещё была. Жозефина никогда бы так не сделала. Лиам боится к ней прикоснуться, боится, что навредит ей, зайдет за грань дозволенного, поддавшись страсти. Сестрица не в себе. Она не понимает, что делает. На самом деле она этого не хочет. Юноша воспользуется ей, если поддастся. Он и так чувствует вину, ведь сестрица положила на него жизнь после смерти дедушки. Она — его единственная родная душа, она так трепетно о нём заботилась. Лиам чувствовал, что он этого не достоин. Жозефина слишком добра к нему, он не посмеет просить ещё и такой её любви. Это неправильно. Потом, придя в себя, Жозефина будет долго сокрушаться, долго молить Всевышнего о прощении. Лиам в него вовсе не верит. Но сестрица слишком набожна: юноша боится, что она сгорит в пожаре своей же совести. Она доведет себя сама. Лиам боится, что не убережёт её. Но как же было приятно чувствовать смелые прикосновения её губ. Этот порывистый поцелуй, её тонкие пальцы, подрагивающие, но уверено сжимающие его лицо, её горячее тело так непозволительно близко. Лиаму очень хотелось впиться губами в ответ, хотелось проскользить ладонями по её плечам, спуститься ниже. На мгновение в голове юноши промелькнула мысль: вжать его нежную и такую хрупкую сестру спиной в стену. Придавить её своим телом, осыпать лицо поцелуями, запустить пальцы в волосы. Пусть она отбросит все страхи, пусть решится.       Нет. Лиам не поддастся соблазну. Ему сложно держаться, невероятно сложно, но он вспоминает, что за этим последует. Слёзы, боль, крики и презрение от сестры. Эта цена несоизмерима с утолением его непристойной жажды. Лиам не готов её платить.       Жозефина в ужасе отшатывается от брата, испуганно закрыв лицо руками. В глазах полно страха, её бьёт крупная дрожь. Женщина тяжело дышит. Кровь отлила от лица — оно стало пепельно-серым. Лиам несмело протягивает к ней руку, но Жозефина делает решительный шаг назад, отходя от него как от прокажённого. Лиам хотел что-то сказать, как-то её успокоить, но Жозефина резко развернулась и выбежала из комнаты, вытирая покатившиеся по щекам слёзы. Юноша не смог её остановить. Даже не надев верхней одежды, женщина ринулась на улицу. Лиам хотел за ней пойти, хотел прижать к себе, погладить по голове. Жозефина уже почти навредила себе, а что может случиться с ней на улице, так ещё и в непогоду? Но юноша не стал догонять сестрицу, когда понял, куда она устремилась. В вихре дождя и поволоке тумана растворилась её согнувшаяся фигура. Ступая в глубокие лужи и не видя ничего перед глазами, она направлялась в сторону церкви.

***

      Глотая слезы, Жозефина бежала вперёд. По лицу растеклась краска, что ещё совсем недавно Лиам наносил с таким увлечением. Она и стала последней каплей.       Женщина трепетала под его прикосновениями. Как он касался её лица, растирая по коже холодную скользкую краску, как осторожно приподнимал её голову за подбородок. В его движениях было столько нежности, столько заботы. Жозефина млела от его касаний. Ей казалось, наконец она в безопасности. Только с Лиамом она чувствовала, что может выдохнуть, расслабиться. Рядом с братом она может позволить себе снять маску чопорности и напускной холодности. Быть нежной, слабой женщиной, ищущей в нём поддержку и защиту. Лиам — её белокурый рыцарь, он спасет её из любой беды. Жозефине хочется ему довериться. Она вслепую пойдет за ним куда угодно, ведь женщина знает, Лиам не даст её в обиду. От своих мыслей ей становится лишь гаже. Лиам так добр, так заботлив. Он не должен, не обязан так тревожится о сестрице, так трепетно её оберегать. Как низко она пала, как безобразно её сознание, как извращены мысли. Омерзительно. Она коснулась его, запятнала своими губами. Жозефина видела смазанный след, оставшийся на его лице. Ужасно.       Добравшись до церкви, Жозефина не посмела войти внутрь. Ей представились лики святых, с презрением смотрящих на неё свысока, их оценивающие взгляды, скользящие по её испачканному лицу. Всевышний всё видит. Он знает о всех её грехах. Ей слишком стыдно взглянуть ему в глаза.       Обессиленная, она присела на ступеньку и залилась слезами, обхватив голову руками. Мимо женщины проходили горожане, с удивлением косясь на неё, но помощи никто не предлагал. Это не их дело, не их проблемы. Хотя, когда Жозефина с братом решали их проблемы, они были безгранично благодарны и говорили, что будут молиться за своих спасителей. Похоже, только молитвами и оканчивалась их помощь. Попади человек а настоящую беду, они и руки не протянут.       Но Жозефине было не до людской бессердечности. Вокруг неё словно исчез весь мир. Была лишь она и пожирающая её тревога, стыд и страх. Ей было ужасно страшно. Она боялась кары небес.       Лиам влек её всё сильнее. Он дотрагивался да её лица, распускал её волосы. Его движения, его холодные пальцы разжигали в груди греховное пламя. Она как могла подавляла непристойные желания, пыталась забыться, отвлечься, не думать о нём, но все её попытки рассыпались в прах, стоило брату подвести её к зеркалу. Костёр похоти вновь воспылал в груди Жозефины, когда она увидела своё отражение.       Лиам поистине талантлив. Зря она запрещает брату рисовать. Он почти волшебник: своими руками юноша сотворил невероятное. Жозефина превратилась почти в его ровесницу. Он сделал её младше на целых пятнадцать лет. В зеркале они стояли рядом друг с другом, словно молодой человек со своей дамой. Не хватало разве что взять его под руку. Казалось, между ними вот-вот вспыхнет нежное чувство. Она была поистине красивой. Такая Жозефина могла бы стать Лиаму подругой. Где-то глубоко в душе она подумала, что по красоте смогла бы посоперничать даже с ненавистной Лилит. Тогда, но не сейчас. Когда ей было чуть больше двадцати. Тогда Лилит её не волновала — девочка любила рисовать, сидя у неё на коленях. Идиллия. Сейчас Лилит стала невестой, умело кружащей головы мужчинам. Её красота расцвела, а Жозефины — завяла. В своём отражении она увидела, как безвозвратно утекла её молодость. Её красота, её обаяние. Лиам дал ей обмануться. Умело воссоздал образ, в который Жозефина так наивно поверила. Пусть на мгновение, но всё же. Ей показалось, Лиам смотрел на неё другими глазами. Словно он тоже увидел искру между женщиной и юношей в зеркале. Возможно, в мире отражений судьба позволит им любить.       У Жозефины вновь заболело сердце, когда она перевела взгляд на Лиама. Она увидела его разочарование. Он огорчился, обиделся на неё. Женщина почувствовала вину. Ей стало стыдно. Неблагодарная, Лиам так старался, а ты не можешь найти в себе сил даже сказать ему спасибо.       Она еле держалась, чтобы не выбежать из его комнаты. Рядом с Лиамом женщина вновь теряла разум. Она вспомнила, как прошлым вечером вжималась спиной в стену, представляя рядом с собой Лиама. Она почти согрешила.       Вбежав в свою комнату, Жозефина настежь открыла окно. Ей было слишком жарко, было нечем дышать. Женщина задыхалась. Ей стало страшно от своих мыслей. О Всевышний, Жозефина хотела наброситься на него, повалить на пол, разорвать на нём рубашку… Она точно сходит с ума. Может, семейное проклятие передалось и ей?       Она уже не помнит, как встала на подоконник. Её снова звал тот голос. Он манил её, влёк за собой. Тогда Жозефине было всё равно, что происходит вокруг. Её распалённое тело охлаждал порывистый ветер. В его потоках было не так страшно, он успокаивал, обнимая своей морозной пеленой.       Обхватившие её руки вырвали Жозефину из едва наступившего покоя. Лиам вновь был слишком близко. На этот раз она не сдержала себя. Последним криком разума она просила у него прощения. Жозефине кажется, она его никогда не заслужит.       Тот поцелуй уничтожил её хрупкий внутренний мирок, что и так грозился сломаться, подуй в его сторону даже слабый ветер. Теперь она ненавидит себя. Ей было непозволительно хорошо. Сердце трепетало в груди, однако теперь оно нещадно болит. Жозефина чувствует, что дальше спокойно жить она уже не сможет. — Жозефина? Что с вами? Что вы здесь делаете? — слышит она знакомый голос над самым ухом. Чья-то тёплая ладонь ложится на её плечо. — Вставайте, вы же простынете.       Женщина поворачивает голову к нежданному собеседнику, тыльной стороной ладони лишь сильнее размазывая краску по лицу. Она и не заметила, когда успело стемнеть. Похоже, служба в церкви уже закончилась, и священник собирался уходить, но заметил её и решил подойти. — У вас на сердце неспокойно, — произнес он, подавая женщине руку. — Не хотите исповедаться? Мне кажется, вам это нужно.       Жозефина молча кивнула, утирая нос рукавом. Священник достал из складок своих одежд платок и протянул ей: — Возьмите.       Войдя в храм, она почувствовала на себе порицающие взгляды, которыми одаряли её святые с фресок и икон. От запаха ладана закружилась голова, — Подождите немного, я скоро вернусь.       Священник был в смятении. Жозефина была с ним дружна, никогда не отказывала в помощи, всегда была добра. Он хорошо её знал. Но никогда ещё он не видел женщину настолько разбитой, потерянной. Что-то кольнуло в груди, когда он увидел её согнутую фигуру на пороге церкви. Святой отец видел в ней не просто прихожанку — он чувствовал в женщине родную душу. Она ему нравилась. Однажды он сказал, что Жозефина красива. Он правда так считал, пусть ему и не было дозволено думать о таких мирских вещах, как женская привлекательность. По её глазам было понятно, что она не поверила. Порой мужчина жалел, что выбрал путь служения Всевышнему. Но если бы не церковь, он никогда бы не повстречал Жозефину. Порой сложно понять, что есть хорошо, а что — плохо.       Жозефина осталась одна. В пустой церкви удушливый запах благовоний и тепло свеч вызывали боли ещё и в голове. Перед глазами потемнело. В её воспалённом сознании вновь возник образ Лиама. Его покатые плечи, его мягкие губы, холодные пальцы. О нет, даже в храме божьем Жозефина вспоминает о своём главном грехе. Она не может ему противиться. Порочные мысли пробуждают желание. Голос плоти зовёт её слишком настойчиво, слишком приятно нашёптывает ей свою сладкую ложь. Не поддавайся. Но юноша словно совсем рядом. Он вновь тянет свои руки к ней, желая принести постыдное удовольствие. Снова то виденье обнимает её, берёт её руки в свои, заставляет поддаться соблазну. «Сейчас же перестань…» — уговаривает себя Жозефина, невидящим взглядом смотря в потолок. Она должна остановиться, не дать демонам оказаться сильнее неё.       Когда жар становиться совсем нестерпимым, женщина подходит к кандилу. Жозефина заносит руки над подсвечником. Боль тут же врезается в её ладони, огонь догорающих свечей опоясывает её кожу, проходит под неё, разрывает изнутри. По щекам потекли слезы, но женщина стоически терпит, чувствуя, как боль перебивает греховное желание. Прикусив губу, она держит ладони над огнём. Языки пламени лижут пальцы, Жозефина их уже не чувствует. В чём-то её отец был прав: огонь очищает.       В ушах звенит, Жозефина готова забыться. Ей не дают упасть чьи-то руки. Встревоженный голос вопрошает: — Что вы делаете?!       Кто-то вырывает её руки из огня, но женщина уже его не видит. Она не видит ничего перед глазами. Её руку перебрасывают через чьё-то плечо, обнимают за талию, куда-то ведут.       Пришла в сознание Жозефина лишь на улице, когда в её лёгкие ворвался свежий воздух.       Священник вёл её домой — в отель. Он не мог позволить женщине навредить себе ещё больше. Что бы её не терзало, Жозефина не должна так сокрушаться. На её руках теперь серьёзные ожоги.       Порой мужчина по-доброму завидовал Лиаму. Какой же он счастливый, ему повезло быть её братом. Дарить Жозефине заботу, волноваться о ней, оберегать. Любить. Ему, в отличии от святого отца, позволено её любить. — Берегите себя, — говорит он ей на прощание. Пусть в тот вечер Жозефина не сказала священнику ни слова, от её благодарного взгляда на душе ему стало спокойнее.

***

      Зайдя в дом, Жозефина обнаружила Лиама, сидящего в гостиной у камина. — Сестрица, где ты была так долго? Я волновался, — искренне признался юноша, подходя к ней.       Лиам вновь видит, как она расстроена. Пора на что-то решаться, вечно от себя скрываться не выйдет. В гостиной жарко. Камин ярким пламенем освещает помещение. Искры огня блестят на её мокрых щеках. — Ну-ну, хватит, — говорит Лиам, положив руки на плечи Жозефины. — Всё хорошо, всё в порядке, не стоит так расстраиваться. — Прости… Прости меня… Со мной что-то не так, я знаю, я виновата перед тобой, я тащу тебя в Ад вслед за собой… — бессвязно шепчет она, крутя крестик в обожжённых пальцах. — Я не знаю, что со мной, я…       Лиам видит этот жест. Он резко срывает подвеску с шеи сестры, а затем бросает её в камин. Давно пора было это сделать. — Хватит. Твоя вера лишь душит тебя. Она не даёт тебе вздохнуть.       Жозефина ошарашенно уставилась на брата. Она не ожидала подобного. Да, Лиам и раньше говорил ей похожие слова, утверждал, что Жозефина слепо верит во Всевышнего, она знала, что он не столь же религиозен, — однажды брат даже сказал, что, существуй Творец на самом деле, он был бы справедлив и не навлёк бы на их семью проклятие — но такой поступок с его стороны стал для неё пугающе внезапным. — Но Лиам…       Короткий поцелуй прервал её на полуслове. Губы Лиама на мгновение смело накрыли её губы, не дав закончить ничего не значащую фразу. — Ч-что… — не может связать она и слова, видя, как блестят глаза Лиама. — Успокойся, сестрица. Я хочу сделать тебя счастливой, — шепчет юноша, совсем низко наклоняясь к её лицу. — Пожалуйста, расслабься.       Лиам правда этого хочет. Он сделает сестрицу самой счастливой. Он даст ей то, чего она так жаждет. Юноша чувствует, как Жозефина в этом нуждается, как она изнемогает от постыдных желаний. Он поможет ей отбросить страхи, поможет раскрыться, отдаться чувствам. Наслаждению, а не стыду и страху. Похоже, в этот вечер сумасшествие взяло верх над Лиамом. Однако ничьей крови он не хотел. Жозефина не знает, что делать. Она не может оттолкнуть Лиама, однако его поведение её пугает. — Дорогой, мне кажется, ты нездоров, может, тебе стоит прилечь... — спрашивает женщина, поднося ладонь к его лбу. Она уже совсем забыла о недавних ожогах.       Лиам ласково убирает её руку, но тут замечает красные раны. — Зачем ты это сделала? — требовательно спрашивает юноша, в ужасе осматривая вторую руку сестры. — Зачем?       Лиам чувствует, что не смог её уберечь. Жозефина покалечила себя сама. Он догадался сразу, как только увидел ожоги. — Я не могу сказать... — стыдливо опуская взгляд, говорит она.       Снова пожар разгорается в ней. На этот раз она не сможет сдержаться.       Поцелуй в щёку. Один, второй. В нос, в лоб, около рта. — Что ж, придется тебя разговорить, — произносит Лиам, поглаживая Жозефину по спине.       Юноша притягивает её к себе. Пальцами он подхватывает подол платья женщины, приподнимает струящуюся ткань, легко касается бёдер сестры. — Нет… Постой, мы не должны…       Слова Жозефины тонут в первом стоне, непроизвольно вырвавшемся из груди, когда Лиам стал оставлять следы своих губ на её шее. — Это неправильно… О Всевышний, как же неправильно… — задыхаясь, сдаётся женщина, обожжёнными пальцами развязывая шнуровку на его рубашке. Белая ткань соскальзывает с плеч Лиама. Как в её порочных снах.       Лиам в предвкушении замирает, когда дрожащие руки сестры несмело касаются его обнаженного тела. Сам он осторожно расстёгивает её платье, спускает его до талии. Сестрице вовсе не идёт этот траурный наряд. Без него ей куда лучше.       Опьянённые страстью они падают на пол. Жозефина чувствует, как к ковру её придавливает горячее тело брата. Теперь она сделает всё, что он попросит, уже не найдет сил отказать. Забирай всю её любовь, Лиам. Она всё-таки тебе нужна. Поэтому Жозефина покорно лежит и тихо стонет, отвечая на его страстные поцелуи.       Лиам счастлив. Его безумные фантазии воплотились в жизнь. Танцовщица, что он видел в камине, сейчас движется с ним в такт. Он чувствует жар её тела, проводя пальцами по стройным ногам. Когда Жозефина прикрывает глаза и в томительном предвкушении прикусывает нижнюю губу, Лиам окончательно теряет разум. Они слились в ритмичном танце, цепляясь друг за друга, перекатываясь по ковру, потонув в упоительной симфонии. Искусство кровосмесительной страсти. Два тела в свете камина исполняют танец запретной любви.       Уже нет разницы, кто они друг другу. Забывшись, они бьются в экстазе своей порочной связи.       В церкви им уже нет места. Бесполезно туда ходить — свои пороки им не замолить никогда. Но разве это важно? Будь Всевышний милостивей, не создал бы для них подобной кары.       Жозефина не сдерживает стонов. Она выгибается в спине, подаваясь навстречу движениям Лиама. Последний толчок, крик наслаждения и приятная тяжесть — всё, что она запомнила в последний момент, пока не потеряла сознание.

***

      Луч солнца коснулся лица женщины, разбудив её от сна. Наконец настоящего сна, а не очередного обморока. Кажется, дождь прекратился. После него остался запах свежей травы, ветра и ландышей. Умиротворение. Наконец и на душе стало спокойнее.