Песнь любви. Часть II. Грин-Крик #3.6 / Lovesong. Part II. Green Creek #3.6

      Перед первым полнолунием после ухода Картера в кожу Элизабет будто вонзаются острые ножи. Луна зовёт её, заставляя кожу вибрировать. Она не обращает на это внимания — у неё слишком много дел, ведь страна такая огромная, а Картер может находиться где угодно — до тех пор, пока у неё не иссякает выдержка. И тогда она пытается противиться притяжению луны, пытается выдвинуть свою человечность на первый план, но волк рычит в её костях, зверь пытается вырваться на свободу.       Когда она была в шаге от своего первого обращения, мать — милая женщина с глазами полными огня — прижала её к себе, вытирая ей пот со лба, и прошептала: «Я рядом, я с тобой, ты в порядке, всё хорошо, я здесь». Стая кружила вокруг них, наблюдая, ожидая, Альфа издавал тихое фырканье, а его глаза горели красным, красным, красным. Элизабет Моррис кричала и вопила, пока все её нервные окончания воспламенялись, мышцы напрягались, кости трещали и ломались, трещали и ломались, а на руках и ногах росла шерсть. Жуткая дрожь прокатилась по её телу, спина выгнулась дугой, рот открылся, а из дёсен выросли клыки.       А потом наступило облегчение, такое зелёное облегчение.       Когда она вновь посмотрела на мать, то увидела её уже волчьими глазами, которые сделали зрение Элизабет намного острее. Всё вокруг стало настолько чётким, что у неё перехватило дыхание. Она больше не думала человеческим разумом. Она была волчицей, которая стояла на четырёх лапах и подрагивала хвостом.       Мать улыбалась.       — А вот и ты. Я знала, что у тебя получится. Я так тобой горжусь.       Элизабет не вспоминала об этом моменте годами. За это время слишком много всего произошло, и, кажется, этому никогда не будет конца и края. Её муж. Её дети. Её стая. Они все никогда не знали ни минуты покоя, никогда не имели возможности свободно вздохнуть и просто мирно существовать. Вместо этого их ждут бесконечные сражения, смерти и кровь, которая проливается на территорию нескончаемым потоком, словно та снова и снова требует жертв.       Элизабет не хочет поддаваться притяжению луны и обращаться, пока испытывает скорбь, потому что в последний раз, когда она так сделала — после смерти Томаса, тело которого ещё не успело остыть к тому моменту, когда она нашла его в ту ужасную ночь, — она месяцами оставалась волчицей. Из-за горя пребывать в образе волка было легче, потому что этот всепоглощающий монстр, который, казалось, не собирался никогда её отпускать, был… Что ж. Горе не исчезло, нет, этого никогда не произойдёт, но в волчьем облике оно было податливым, с ним было проще справиться, и в кои-то веки Элизабет желала пойти по лёгкому пути.       После она себя за это ненавидела. Элизабет ненавидела себя за то, что её не было рядом со стаей, хотя она знала, что они в ней нуждаются. Но Джо, Келли и Картер последовали за монстром в темноту, и она никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой. У неё был Марк. У неё был Окс. А потом Джесси, и Рико, и Крис, и Таннер, но, боже, это было не то. Не этих людей она жаждала увидеть больше всего, и Элизабет ненавидела себя за эти мысли. Мальчишки — её милые, глупые, замечательные мальчишки — сделали то, что должны были, сделали то, что считали правильным, и она доверила Гордо за ними приглядывать. Она об этом не сожалела: Гордо, несмотря на весь гнев, который испытывал к волкам, никогда бы не допустил, чтобы с мальчиками что-то случилось. Для неё ведьмак значил больше, чем он считал, но призналась ли она ему в этом? Нет, она этого не сказала. Она ему угрожала. Она пообещала Гордо, что убьёт его, если что-нибудь случится с её детьми. И хуже всего то, что она говорила всерьёз.       И вот, годы спустя, её старший сын последовал за мужчиной, которого он так долго знал только в качестве волка. Это её вина? Она думает, что, вероятно, это так, по крайней мере, частично. Она радовалась, наблюдая за Картером и его тенью, зная, что это значит, и надеясь, что у сына будет время понять всё самостоятельно. Время было роскошью, которую они не могли себе позволить, но Элизабет замечала, как Картер смягчался рядом с серым волком, когда ему казалось, что никто не видит, а на его лице проступало странное задумчивое выражение. Она знала, что сын был близок к разгадке, она знала, что тот вот-вот поймёт. Несмотря на то, что Картер был верным, заботливым и таким храбрым, он не всегда замечал то, что происходило прямо у него под носом. Элизабет могла бы ему рассказать, но ей хотелось, чтобы он догадался сам, потому что она знала, что тот момент, когда до Картера наконец дойдёт, будет подобен солнцу, выглядывающему из-за туч после нескончаемой бури.       Временами её мучает вопрос, что бы было, если бы Картер не родился Беннетом, а дикий волк не был Гэвином Ливингстоном. Если бы они были двумя обычными мужчинами, на которых не давила тяжесть имён, то каково бы им было вместе? Понравились ли бы они друг другу такими, какие они есть? Или даже если бы они всё ещё являлись теми, кто они есть, но при этом не проходили через столько страданий, то как бы всё обернулось?       Элизабет не знает, и этот вопрос не даёт ей покоя.       Но в её голове — в тихом закутке подсознания, где она может побыть одна, вдали от связей стаи, которые дёргают за струны её разума, — крутится мысль, что не зависимо от ситуации они бы всё равно нашли друг друга, всё равно были бы связаны. Возможно, Гэвин приехал бы в Грин-Крик. Быть может, он наткнулся бы на автомастерскую, привлечённый звуками той ужасной музыки, которую Крис и Таннер, как обычно, врубили бы на полную катушку, а Рико покалывал бы друзей, как он всегда делает. Каким был Гэвин? Элизабет отчаянно хотелось это узнать. Был ли он похож на своего брата? Она на это надеялась. Несмотря на всё, через что прошёл Гордо, несмотря на всю загноившуюся в его сердце злость, он человек, не похожий ни на кого другого.       И, вероятно, Гэвин бы это заметил. У него, конечно, были бы вопросы, очень много вопросов, но он получил бы ответы, которые искал, и парни закрыли бы мастерскую пораньше, отправившись в дом в конце переулка. Крис, и Таннер, и Робби, толкая друг друга, выбрались бы из пикапа, а Окс расплылся бы в своей привычной тёплой улыбке, наблюдая, как и всегда наблюдая. Рико громко сообщал бы любому, кто готов бы был слушать, что они нашли ещё одного проклятого волка: «Что, чёрт возьми, не так с вами — пушистыми ублюдками?» Бэмби смеялась бы над своим мужчиной. Гэвин и Гордо вышли бы последними, Гордо не был бы уверен в себе и в этом мужчине, но всё же хотел бы привести его в стаю.       Картер услышал бы, как они возвращались домой, и прервался бы посреди разговора, Джо и Келли спросили бы его, что случилось. Что-то проступило бы на лице старшего сына — выражение замешательства, смешанного с удивлением. Он поднялся бы из-за кухонного стола, шаркнув стулом по полу и не обращая внимания на то, что его братья требовали бы объяснить, что это за чувство, словно ещё один потерянный кусочек пазла, о котором они не знали, встал на место.       Элизабет последовала бы за старшим сыном к двери, а остальные плелись бы за ними, наблюдая, как у Картера перехватывает дыхание при виде мужчины рядом с ведьмаком, мужчины с хмурым лицом, которое напомнило бы ей о том, каким раньше был Гордо.       Картер несомненно выставил бы себя дурачком, но это то, что в нём так ценно, не так ли? Он дерзкий, упрямый, и, столкнувшись с этим странным мужчиной, выпячивал бы грудь, пытаясь выглядеть надменно, хотя в его голове роились бы мысли, о которых Картер никогда раньше не задумывался.       Или, может быть, встреча случилась бы как-то иначе.       Или, может, всё было бы именно так, как Элизабет представляла.       Но теперь это не имеет значения, потому что в итоге произошло совершенно другое. Этот забавный маленький сон, в котором ничего не болит, не является их реальностью. Они Беннеты. Их руки в крови, и они вновь борются за свою жизнь.       А Картер — милый, нелепый Картер — поступил так, как считал правильным.       Она не ненавидит за это сына. Она не может. Она не будет. Хотя ей хотелось бы, чтобы он поступил иначе, Элизабет не может его винить. Картер — сын своего отца, хорошо это или плохо. Когда она смотрит на него, то видит Томаса Беннета больше, чем когда-либо видела в Джо и Келли. Хотя все трое внешне похожи на неё, именно Картер больше всего походит на своего отца, Картер, который пытается защитить своих братьев от тьмы мира. Если бы только она рассказала ему, кем для него являлся Гэвин. Если бы только Элизабет не пустила всё на самотёк. Может быть, тогда всё сложилось бы иначе.       Она не может избавиться от этих мыслей «что если», и они горят в ней, заставляя разум медленно тлеть.       Поэтому она сопротивляется обращению — это расплата за бездействие. Элизабет знает, что если уступит волку, то имеется шанс, что она снова на долгое время забудет человеческие мысли. Ей этого нельзя допускать. Её семья рассчитывает на неё, Элизабет им нужна, и она их больше не подведёт.

*****

      На утро перед первым полнолунием после ухода Картера Окс находит её в лесу, гуляющей между деревьев. Она подумывает о том, чтобы отправиться на поляну, но не может себя заставить туда пойти, по крайней мере, пока. То место причиняло бы слишком много боли, даже если бы там Элизабет ждал Томас, как случилось однажды в её сне.       Окс отвлекает Элизабет от её мыслей, когда произносит:       — Я знаю, что ты делаешь.       Проводя пальцами по коре дерева, она останавливается, но не оборачивается, чтобы посмотреть на Альфу. Она босиком, снег хрустит под ногами, тонкий белый покров поскрипывает при каждом шаге. Ей холодно, но она этому рада. Холод заставляет её чувства онеметь.       — Да? — отвечает она, стараясь придать голосу спокойствие.       — Да, — говорит Окс — мальчик, которому отец сказал, что к нему будут относиться дерьмово всю жизнь. Если бы только тот мужчина мог сейчас увидеть своего сына. Он упал бы перед Оксом на колени в благоговении, а если нет, Элизабет заставила бы его это сделать.       — И что же я делаю? — спрашивает она.       Он ей не отвечает. Вместо этого Окс огибает дерево и встаёт перед волчицей, хотя и держится на расстоянии. Элизабет восхищается им, этим странным и прекрасным мужчиной, с трудом веря, что в мире может существовать другой похожий на него человек. «Мэгги, — искренне думает она. — Ты вырастила прекрасного сына. Ты такая молодец».       Но она не произносит эту мысль вслух, хотя следовало бы. Вместо этого Элизабет говорит:       — Мы тебя использовали.       Окс почти не моргает. Иисус-Оборотень. Так его называет Картер. Иисус-Оборотень со своей дзен-Альфа хернёй. Элизабет ощущает боль, потому что отчётливо слышит голос Картера, словно он сейчас стоит рядом с ними.       — Мы тебя использовали, — повторяет она вновь, но это не совсем так. — Я использовала тебя.       Удивительно, но Окс ей улыбается. Это вызывает у неё желание обнажить перед ним горло в знак уважения. Элизабет так не делает, но она к этому близка. Окс не похож ни на одного человека, которого ей довелось когда-либо знать. Он был Альфой, даже не будучи волком.       — Ты меня использовала, — говорит он, и это не вопрос.       Но Элизабет отвечает, будто это так.       — Да, — произносит она, не сводя с Окса глаз. — Джо, он… он не разговаривал. До встречи с тобой. Молчал после того, что тот… мужчина с ним сотворил. Но потом ты появился в нашей жизни, и из него словно вырвалось всё потерянное время и все слова, которые он держал взаперти.       Окс тихонько хихикает, и это причиняет Элизабет боль. Ей больно слышать, как он принимает её признание с такой легкостью, словно это пустяк, будто она лучше Ричарда Коллинза. Элайджи. Роберта Ливингстона. Это злит её, и она не может остановить последовавший за гневом поток слов.       — Я использовала тебя. Использовала, потому что мысль о том, что я снова могу потерять Джо, была для меня невыносима. Я знала, какое значение скрывалось за тем, что он хотел отдать тебе своего каменного волка. Я знала, какое значение имело то, что Гордо привёл тебя на поляну в его первое обращение. Я знала об узах, истинных парах, волках и страданиях, и всё же ничего не предприняла, чтобы это остановить. Я это поощряла. Я хотела этого больше всего на свете. Мне было всё равно что это может с тобой сотворить. Я любила тебя уже тогда, но Джо любила больше.       Окс кивает, прислоняясь к стволу дерева. Он складывает руки на груди и ничего не говорит.       Элизабет отводит взгляд в сторону. Её грудь гложет чувство вины. Она ничего не может поделать, чтобы это остановить.       — Окс, я…       — Ты меня использовала, — произносит он, и Элизабет вздрагивает. — Ты и Томас. Ты и Марк. Ты, и Картер, и Келли, и Джо.       Она отрицательно трясёт головой.       — Нет, не… не они. Не мои сыновья. Они не знали. Не так, как мы. Не всё.       — Это бы что-то изменило? — спрашивает Окс. — Если бы ты мне всё рассказала.       — Не знаю, — шепчет она. — Может быть, ничего. А может быть, всё. Но по крайней мере у тебя был бы выбор, а это самое главное. Мы … Я лишила тебя этого выбора.       — Из-за Джо.       Она закрывает глаза, вдыхая и выдыхая, вдыхая и выдыхая. Элизабет любопытно, чем занимается Картер прямо сейчас, когда ему предстоит провести первое полнолуние вдали от безопасности в окружении своей стаи.       — Да.       — Моя мама, — говорит Окс, а Элизабет открывает глаза и видит, что тот смотрит куда-то вдаль, в лес. — Она меня любила.       — Да, — выдавливает Элизабет, и на неё накатывает новая волна горя. Хотя их совместно проведённое время было коротким, Элизабет любила Мэгги, любит её до сих пор и будет любить всегда. Отчасти из-за того, что та подарила миру Окса, но только отчасти. Мэгги была для Элизабет намного больше, чем просто мамой Окса, и даже если бы та ею не являлась, то всё равно была бы достойна почтения. По правде говоря, Мэгги могла позволить жестокому миру поглотить её целиком, дав избивать себя снова и снова. Но она воспряла над всеми невзгодами, превратившись в силу, с которой нужно считаться.       И если бы Элизабет не использовала Окса, возможно, эта чудесная женщина всё ещё была бы жива.       Поэтому, когда Элизабет произносит: «Почему ты меня не ненавидишь?», она практически желает, чтобы Окс испытывал к ней именно это чувство. Ей почти хочется, чтобы Окс винил её, обратил на неё свой гнев. Это эгоистично, опять Элизабет сосредотачивается на своих желаниях, но она же всё-таки человек. По большей части.       — Я хотел, — признаётся Окс, и хотя она ожидала таких слов, они всё равно её удивили. — Я хотел тебя возненавидеть. И Томаса тоже.       — Но ты этого не сделал, — говорит она, опустив голову.       — Нет. Я этого не сделал.       — Почему?       Он опять смеётся, издавая низкий смех, который прогоняет надвигающийся холод. Элизабет этого не заслуживает — не заслуживает его, но всё же этот человек присутствует в её жизни.       — Ты дала мне цель, — произносит Окс. — Ты дала мне направление. Думаю, я просто плыл по течению. Дрейфовал, затерявшись в море, которое создал мой отец. Он делал это специально. Затягивал нас в водоворот и позволял тонуть, хотя мы умоляли его о спасении. Иногда он внимал нашим мольбам, но всегда оказывался рядом лишь для того, чтобы бросить нас обратно в воду.       — Мы чем-то отличаемся? — с горечью в голосе спрашивает Элизабет.       — Думаю, да, — отвечает Окс, и она может слышать звучащую в его голосе правду, потому что сердце Альфы бьётся ровно. Что бы Окс ни думал, он в это верит, и от этого в Элизабет просыпается злость. — Он не был… он был не тем, что нам было нужно. Тем, что было нужно мне.       — А мы были?       — А ты как думаешь? — внезапно спрашивает он, и они едва уловимы, но Элизабет чувствует покровительственные нотки Альфы в его голосе. — Как думаешь, что ты здесь делаешь?       — Не знаю, — признается она. — Я не могу… Я всё продолжаю представлять то, что могло быть, если бы наша жизнь сложилась иначе.       — Почему? — интересуется он.       — Потому что не знаю, как всё остановить.       Окс медленно кивает:       — Понимаю. Могу я тебе кое-что сказать?       Она вздыхает.       — Всегда.       — Картер вернётся.       — Откуда тебе…       — Картер вернётся, — вновь повторяет он. — И он приведёт с собой Гэвина, если мы не найдём его первыми. А после мы убьём Роберта Ливингстона. Я не знаю как. Я не знаю когда. Но мы снова будем вместе, все мы, и ничто не сможет этому помешать. Ни Ливингстон. Никто другой, кто считает, что может нам навредить. Больше такого не произойдёт. Даю слово. Как твой Альфа. Как твой сын.       — Окс, — произносит Элизабет. — Окс.       Он отталкивается от дерева и делает к ней шаг. Он заполняет собой весь мир, пока Элизабет неотрывно на него смотрит. Этот мальчик, этот странный и одинокий мальчик, который думал, что из него не выйдет ничего путного, потому что это вбивали ему в голову снова и снова. О, если бы только его отец мог его сейчас видеть.       — Без тебя, — говорит Окс, — не знаю, где бы я оказался. Ты говоришь, что использовала меня, и, возможно, ты права. Возможно, ты снова и снова совершала ошибки. Может, ты была эгоистична, и может, я должен был тебя возненавидеть.       — Но ты этого не сделал, — шепчет она.       — Нет, — произносит он. — Я этого не сделал. Потому что именно такую жизнь, несмотря на все трудности, что она принесла, я бы выбирал снова. И снова. И снова.       — Почему? — плачет Элизабет. — Почему ты…       — Потому что я твой Альфа, — отвечает Окс, его глаза переливаются смесью красного и фиолетового. — И я стал таким, какой я есть, благодаря тебе. Благодаря моей матери. Благодаря Томасу. Благодаря тому, что был выбран мальчиком, который смотрел на меня так, будто я являлся для него величайшим сокровищем в мире. Разве ты не видишь? Я нахожусь именно там, где должен быть, и я никогда не буду тебя за это винить.       — Прости, — говорит она, потому что не может придумать слов лучше. Окс — это подарок, и она его не заслуживает. — За всё.       Окс сгребает Элизабет в объятия. Она прижимается к нему, уткнувшись лицом в грудь, и даёт волю слезам, оплакивая все их поступки и все их потери. Жгучие слёзы льются из неё, и она не может их остановить.       В конце концов Элизабет отстраняется, ладони Окса обхватывают её лицо, поглаживая большими пальцами щёки.       — Я буду выбирать тебя, — говорит он. — Всегда.

*****

      Окс ведёт её обратно в дом, их освещает прохладное зимнее солнце. Луна тоже рядом, она притягивает, притягивает, но Элизабет боится её уже не так сильно, как после пробуждения. Окс поделился с ней силой, и на этот раз она не будет тратить её попусту. Ни за что. Стая нуждается в ней так же сильно, как и она в них.       Келли и Джо сидят на ступеньках крыльца, прижавшись головами друг к другу, и шепчут слова, которые она не может разобрать. Они останавливаются, когда её замечают. Келли поднимается первым с решительным выражением на лице. Он бросает на Окса взгляд, но мимолетный. Он смотрит только на свою мать.       — Не надо, — говорит Келли, когда Элизабет открывает рот, чтобы сказать, что она не знает, что делать. — Просто… не надо. — Сын подходит к ней, тёмные круги под глазами свидетельствуют о его бессонных ночах. — Не делай этого. В прошлый раз мы тоже скорбели, но сейчас ты не можешь закрыться. Нам многое предстоит сделать.       — Келли, — окликает Джо. — Полегче.       Келли не обращает на младшего брата внимания.       — Я не знаю, где он. Я не знаю, куда он делся, но мы его найдём. Мне плевать, чего это будет стоить, но мы его найдём.       Келли полыхает решительностью, и Элизабет думает, что сгореть в этом огне было бы удовольствием. Но прежде всего она верит сыну.       Она говорит:       — Найдём. — Её голос предельно чёток. — Мы найдем их обоих.       Её слова — это обещание, песнь любви, которую она будет петь до конца своих дней.       Лицо Келли светлеет, и он бросается в объятья матери. Она его ловит. Через секунду к ним присоединяется Джо, и она обхватывает руками обоих сыновей, Окс наблюдает за ними.

*****

      Всё не так. Там, где должен быть Картер, зияет дыра. Они все это чувствуют. В ту ночь при свете полной луны они воют песнь печали и утраты, но всех в стае связывает нить надежды. Эта нить крепка — крепче, чем любой из них ожидал. И когда Элизабет поёт луне, она надеется, что её старший сын делает то же самое, где бы он ни находился. Как бы далеко Картер ни был, она верит, что он их услышит. Их сила — его сила. Их любовь — его любовь. И однажды — может быть, не завтра или послезавтра, но однажды — Элизабет вновь его увидит, и мир содрогнётся от их мощи. Они проклятая стая Беннет, и их песни всегда будут услышаны.       Элизабет бежит, и бежит, и бежит между деревьями, а её семья с ней рядом.       Однажды всё наладится.       А пока они будут делать то, что и обычно. Они будут сражаться изо всех своих сил.       Ради волков, воронов, сердец и братьев.       Они будут сражаться.       И когда битва закончится, они будут жить, потому что этого заслуживают.       Мать-волчица поёт.

*****

      Он слышит вой. Он думает, что это его разрушающийся разум играет с ним злую шутку, потому что он желает того, чего нет и, возможно, никогда больше не будет, но вой тянется, и тянется, и тянется до тех пор, пока его не начинает трясти. Он слушает. Он слушает, и, находясь в затерянном и одиноком лесу так далеко от единственного дома, который ему когда-либо был известен, Картер Беннет поёт в ответ, и его вой эхом разносится среди деревьев.

*****

      В другой части мира волк поднимает голову, услышав знакомую песнь, которая ласково шепчет. Где-то позади него рычит большой и ужасный зверь, скрывающийся во мраке. Волк не обращает на зверя внимания, потому что в глубине его сознания мелькает надежда, что это Картер, Картер, Картер.       Волк думает: «Глупый Картер, нет, Картер, нет, пожалуйста, держись подальше, ох, держись подальше».       Но вой тянется лишь для него одного, и даже когда зверь выползает из мрака, Гэвин Ливингстон продолжает слушать песнь и впервые за долгое время начинает верить.