Silentium - est aurum

«Их разделяли два ряда кирпичей, тонкий слой штукатурки и девять лет молчания» — Паоло Джордано, «Одиночество простых чисел»

Мим с раннего детства окружали секреты. Но вы только не подумайте! Она в самом деле и не хотела ничего из них знать. Их Мим запоминала как-то больше непроизвольно: то на улице перешёптывания у двух тётушек выйдут слишком громкими, то отец с матерью сядут разговаривать на кухне о серьёзном, а дверь за собой не прикроют. Так просто повелось. Мало кто воспринимал всерьез хиленькую и невзрачную Мим. Люди думали что она была ещё не в том возрасте, чтобы иметь острую память, а потому и обсуждали «при ребёнке» много того, чего по-хорошему не следовало бы. Думали, небось, что она все их слова пропускает мимо ушей, однако у Мим была невероятно хорошая память. Невероятно хорошая память, а еще — быстрые и тихие ноги. «Слышала, что с завтрашнего дня цены на базаре вдвое подымут? Сговорились в гильдии, вот не боятся же кары Великого Зонтика, прости-господи их грешных!» «Знаешь, я а золотишко у реки припрятал, контрабанда там же лежит, поищи получше» «Не в курсе об энтой и её ребенке? Говорят, она его от мужа-то нагуляла…» Впрочем, поначалу чужие секреты не причиняли Мим большого дискомфорта. Она была ребёнком занятым и ей было о чём подумать и кроме них. Например о тех наставлениях что давал ей отец, обучая семейному делу. Родители Мим содержали мастерскую в среднем районе города, в которой производили различные крепёжные инструменты и вили канаты с верёвками. Это было хорошее ремесло. Прибыльное. Особенно в Зонтопии, которая в попытке сделать слишком большой шаг до викторианских времен застряла одной ногой в позднем средневековье. В расширяющейся день ото дня стране на многих стройках позарез были нужны канаты для подъема грузов и крепления конструкций. При обработке дерева, в выделке металла, а также — в куче сложных новомодных механизмов. Много где они пригождались. Верёвки же попроще и потоньше широко использовали в быту. Семья у Мим благодаря стараниям её отца была зажиточной, но прежде чем они смогли позволить купить себе неплохой дом, обставленный по последней мещанской моде, он долго и упорно боролся за каждую монету и брался за любой заказ. В какое-никакое положение в обществе они выбрались из крайней нищеты и с большим надрывом. Наёмных работников в семейном деле деле было не так уж много, а потому отец рано начал учить Мим. К пяти годам она могла выполнять несложные плетения, прочёсывать маслом пеньку, разбирать её волокна. Однако не плетение было основой обучения Мим. Никто из дельцов канатного ремесла уже и не помнил, кому первому пришло в голову продемонстрировать прочность своих веревок встав на них, но понятной и логичной для обывателя была идея: если веревка держит вес взрослого человека, то она хорошо будет держать вес ему эквивалентный. Так в далёкую от высоких сфер область и заполз вездесущий маркетинг: ремесленники начали соревноваться друг с другом в демонстрации своего продукта. Мол: «Поглядите! Мы сколотили ящик, посадили в него шесть человек и подвесили над площадью! Они провисели так целый день, но веревка осталась целёхонька!» Или: «Не верьте им, честные господа, сравните наши тросы по толщине! У нас он пяти нитей в узле, у них — всего трёх, так о какой долговечности идёт речь?» Но самой занимательной и зрелищной формой досуга для простого люда как было так и оставалось выступление канатоходцев. Теперь ни одна ярмарка не обходилась без них, выряженных в пёстрые одежды, прыгающих и жонглирующих на тросах. Уличные артисты отбивали нанявшим их артелям приличные деньги, и потому их не переставали нанимать. Но лучше грошовых самоучек определённо срабатывали мастера своего дела, обучавшиеся с детства в своих семьях, в которых уже успели сформироваться фирменные трюки и хитрости. К такой семье и относилась семья Мим. Сперва её учили подолгу держаться на узких ровных поверхностях, твёрдо стоящих на земле. Неподвижно удерживать статичную позу по часу или двум на скамеечке для ног, после — на подставке поменьше, а затем — и вовсе на дощечке. А как и дощечка стала для Мим не более чем развлечением, начались серьёзные занятия с канатом. Мим смутно помнила детали тренировок тех лет, но вот стёртые в кровь руки и ноги въелись ей в память прекрасно. Эквилибристика была тяжелой, кропотливой и крайне рутинной работой. Держишься секунду на веревке — и тут же падаешь. Встаешь, залезаешь на неё заново, пытаешься уловить баланс. И падаешь снова. И так — раз за разом, час за часом, изо дня в день. Самой большой проблемой, пожалуй, было то, что в воздухе все правила работающие для тела на земле ломались. Центры тяжести закатывались за какие-то непреодолимые дали, а жёсткой опоры не было и могло быть. Приходилось искать точку, в которой получалось бы оставаться дольше всего. К одиннадцати годам Мим могла удерживаться на верёвке обеими руками, не касаясь её ногами. Приём этот не выходило показывать долго, но сам факт… Хоть этого никто ей и не говорил, но ребёнком она была весьма талантливым. Забавно, но при всём этом из времен её отрочества, когда дела у семьи шли в гору и заказов всё прибавлялось, Мим не могла выделить никаких конкретных счастливых воспоминаний. Всё было прекрасно, однако эта «прекрасность» превращалась в одну тёплую, подслащённую, но абсолютно монотонную кашу, когда Мим пыталась мысленно к ней вернуться по прошествии многих лет. Тем более что вечно так хорошо быть просто не могло. Не у зажиточных выходцев из простолюдинов, решивших нагло пролезть в высший класс, уж точно.

***

Когда отцу предложили поставить материал не абы куда, а в сам королевский дворец, он был вне себя от радости и конечно сразу же согласился. Невзирая даже на то, что многие знакомые, вращающиеся в той сфере, предупреждали его: дворец — это территория уже поделенная между аристократами. Туда лучше не соваться мелкому дельцу, если дело своё он хочет сохранить. Во дворце канаты были нужны для передвижения статуи Великого Зонтика и приладки к ней некоторых дополнительных, не монолитных деталей. И, так как статуя должна была стоять в самом центре города и лишний раз напоминать всем о величии его создателя, дело это было крайне и крайне ответственное. Верёвки под этот заказ отец Мим лично перепроверил и отобрал особые, те, которых за всё время существования артели было изготовлено всего несколько штук. Сверхпрочные, гибкие, надёжные. Отобрал, запаковал и с облегчением вздохнув стал ждать условленного дня, в который за ними явятся. В день перед их отправкой, когда были закончены приготовления и подписан официальный контракт с замком, дома состоялся пир. Медовуха и эль лились рекой, подвыпившие сотрудники горланили песни наравне со своим начальником, а мать едва успевала выставлять на стол парящие блюда из печи. Было далеко за полночь и именно в этот момент Мим, сна у которой не было ни в одном глазу, решила действовать. Она потихоньку, пока взрослые не видели, обошла дом и прокралась на чердак. Там как раз и хранились веревки, которые должны были отвезти в замок. Ей хотелось взглянуть на них только на секундочку, ведь когда их делали её даже в комнату ни разу не пустили, так всё было серьёзно. На свою беду Мим была рёбенком жуть каким любопытным и ни увещевания отца, ни Зонтопийские байки её тогда не остановили. Ходило в их стране у ремесленников такое поверье: трогать канаты после погрузки — ужасный знак к беде. Но вот бочка была аккуратно распечатана, а веревка показалась на свет, отблёскивая серебром в прикосновениях луны. Мим тихо изучала столь необычный материал и никак не могла на него насмотреться. Она даже схватилась за бока бочки и приподнялась над ней на руках — маленький рост мешал в подробностях разглядеть всё интересующее. Но вдруг от лестницы раздался резкий оклик и Мим, вздрогнув, завалилась в эту самую бочку с ужасным грохотом.       — Эй, мелкая! Ты чего здесь забыла? Мим, едва выпутавшись из силков веревки, мигом подскочила и вытаращила глаза на двух людей, залезших на чердак. Щёки её были словно измазаны свёклой — так ей было и страшно и стыдно.       — Я, я… Пока девочка отчаянно подбирала слова, на неё с усмешками глядели два папиных подмастерья. Люди проверенные и надежные, которых Мим знала с самого детства и которых по ошибке в совсем уж малосознательном возрасте даже считала своими дальними родственниками — настолько часто она их видела дома рядом с родителями.       — Захотела на канат поглядеть, значит? — разбил тишину один, старший из них, и прошёл мимо Мим к бочке чтобы поднять её, — по такому ходить будет больно — он крепче стали. И вес держит так же прочно, как сталь. Он, как и Мим прежде, не касался веревки руками. Его друг рассмеялся.       — Ты что же это, сплясать на них захотела на пробу перед тем как их увезут? И тут, глядя на его ехидное лицо, Мим всё же нашлась:       — А вот ничего и не собралась! Даже трогать не хотела, просто поглядеть тихонечко, но вы меня напугали, вот!       — Ну мы-не мы, напугали-не напугали, хотела-не хотела, но канат ты всё же трогала, — снова встрял первый и сурово насупился, — к беде это, знаешь? Но приглядевшись к испуганному личику девочки, он внезапно сменил гнев на милость.       — Ну ладно, раз уж ты действительно ничего плохого не хотела… думаю, мы с Гилом сложим всё аккуратненько обратно, — он подмигнул второму своему товарищу, — а папе твоему ничего не скажем, правда? А не то у нас тоже будут большие неприятности. Мим тут же согласно мотнула головой и выпалила:       — Клянусь. В гневе отец был очень страшен и он заранее десять раз предупредил Мим не лезть туда, куда не просят. Так что она была согласна сделать что угодно, лишь бы его только не разозлить.       — Ну вот, дельце уладили. Но вот что забыл сказать — своей помощью мы проклятие и беду от тебя отодвинули. Но если ты про то, что нас видела на чердаке, проболтаешься хотя клялась, то нападёт на тебя проклятие ещё в сто раз страшнее, поняла? Тогда Мим, думая, что легко отделалась, в приподнятом настроении хотя и с дрожащими от волнения ногами бегом ломанулась к лестнице. Все каверзные последствия той ночи ждали её впереди. Через неделю, когда к каркасу статуи Великого Зонтика прикрепляли дополнительные руки, верёвка, на которую ходила посмотреть Мим, оборвалась.

***

В тот день, когда это происшествие стало достоянием общественности, их дом, да и весь средний район гудел как улей. «Как так? Дали заказ, а они посмели всучить дворцу брак?» «Обманули Архибрата Алебарда? Нет, самого Великого Зонтика?! Уму непостижимая наглость» «Хах, я слышал, этой семейке придётся выплатить большую компенсацию. Ну и поделом! Зря только из трущоб высунулись!» «И как они выкрутятся из всей этой ситуации?..» Отец пришёл домой ранним утром и от того холода, что он принёс с полной слухов улицы, огонь взметнулся в камине и затух. Мим, встретившую его у порога, он совершенно не контролируя свою силу схватил за руку.       — Ты трогала канат или не трогала?! — отец встряхнул её точно куклу и так по-злобному смотрел, что она не нашла в себе силы ему солгать.       — Т…трогала, но подмастерья они тоже… Она не задумалась ни на миг в тот момент, не спросила даже, откуда он узнал. Просто приняла это как гром среди ясного неба, как необходимую, но страшную данность. Как настигшую её карму. Мим не была готова к тому, что отец наотмашь ударит её по лицу. А затем — начнёт кричать и на мать, обвиняя её в том, что та не уследила за дочерью. Всё время, что стены ходили ходуном от отскакивающей в них посуды и мебели, глаза её взъяренного отца были холодны точно лёд. Щёку Мим жгло, но уязвлённую страхом детскую душу жгло сильнее. Мим тогда схватилась за покрасневшую кожу, не в силах выдавить из себя ни единого слова. Ни оправдания, ни сожаления. В итоге она так и простояла в немом ступоре, пока отец собирался, бухая тяжёлыми сапогами. Перед тем, как он вновь убрался наружу — разбираться со всей этой ситуацией — через плечо он бросил:       — Это всё твоя вина! И хлопнул дверью. Мим была девочкой далеко не из робкого десятка, но над словами отца — резкими и жестокими, отца, который прежде никогда не подымал на неё даже голос, она проплакала всю ночь. До сей поры Мим, живя в вакууме зажиточности, не сталкивалась с такими серьёзными проблемами. В силу отсутствия опыта ей попросту неоткуда было знать, что глупая детская шалость может обернуться такой трагедией. Но вот что пугало её, пожалуй, даже больше гнева отца — это то проклятие, что должно было непременно настичь её, ведь Мим проговорилась о том, о чём поклялась молчать. С ужасом она ждала прихода этой самой «расплаты». Наутро второго дня Мим проснулась с саднящим горлом и сухими глазами, и с той поры она больше не могла вымолвить ни слова. Она открывала и закрывала рот, шумно втягивая в себя воздух, пыталась кричать и роняла в беззвучном плаче горькие слёзы — но чуда не случилось, голос к ней так и не вернулся. Ни спустя день, ни спустя годы. Так вот Мим и была проклята. Немотой. А ещё — начавшим преследовать её невезением. Наверное, первое возникло из-за нарушения клятвы молчания, а второе — из-за поверья с теми прокля́тыми веревками. Так предполагала сама Мим. Семья её развалилась и она искренне считала, что всё это было из-за неё. Отец продал дом, дело и всё имущество чтобы возместить замку ущерб и ушёл в глубокий запой, а мать нашла себе ухажёра поперспективнее и сбежала к нему. По слухам, вроде как даже создала с ним новую семью и родила ему детей, но Мим там точно не были рады. Но даже после таких серьезных провалов жизнь не заканчивалась как в детских книжках, где всё сводилось к простому «все лжецы и предатели наказаны» и «все хорошие радовались победе». И пришлось неосторожной девочке жить дальше, приспосабливаясь к новым, резко ухудшившимся условиям.

***

После закладки кредиторам дома в хорошем районе у Мим и её отца осталась только их прежняя бедняцкая лачуга на окраине города. В неё они и вернулись, подгоняемые обстоятельствами и долговыми расписками. Потекла своим чередом тяжёлая серая рутина. Пьяным отец делался хлипким и плаксивым и часто ронял горькие слёзы на дно бутылки, запивая алкоголем своё несчастье. Пару раз он даже лез в петлю, но безуспешно. То соседи вовремя замечали, то сама Мим. Иногда в припадках особенно ярого самобичевания, он мог обвинить и дочь в том, что даже умереть её невезение ему спокойно не даёт. Из-за того что отец после происшествия со злополучной веревкой почти не работал есть было нечего и Мим, перевязав впалый живот бечевкой, отправлялась на городскую площадь. Там мел перемешанный с тальком она втирала в лицо. По губам, векам и щекам малевала чёрные контуры углём. Потом — пальцем подправляла совершенно не художественное пятно, случайно образовавшееся по ходу раскраски, в более вытянутую форму, чтобы было похоже не на глупую чёрную кляксу, а на слезу. Чуть позже, когда с гримом было покончено, Мим натягивала канат сперва между двумя невысокими бортиками, затем — бочками, а в оконцове — балконами или крышами и устраивала маленькое шоу. Иногда по выходным ей даже удавалось собрать вокруг своего представления небольшую толпу. Монеты от любезных зрителей Мим ловила в полёте, направо и налево кланяясь и улыбаясь, вторя своей нарисованной улыбке настоящей. Но как бы Мим не старалась — проклятие всё равно срабатывало всякий раз, как она выходила на заработки и только ожесточалось, когда она показывала фокусы и выступала. Подвернуть лодыжку, сломать палец или рухнуть со всей дури, пороняв все жонглерские принадлежности — это быстро стало для Мим в порядке нормы. И не то чтобы такой «порядок» её устраивал, однако годами наработанный опыт всё же помогал побороть невезение от раза к разу. Перед самым моментом падения, вылета цилиндра из-под ног или еще какой пакости Мим бывало предчувствовала, что это произойдёт. Миг опасности отдавался противным тремором в шейных позвонках, пищал едва уловимым звоночком на грани восприятия. Чаще Мим успевала сгруппироваться, чем нет. Удивительно, что интуицию проклятие не забрало с собой. Но, может быть, оно могло создавать только внешние преграды и стопоры, а внутреннее трогать не смело? Как-то раз её шоу заметил старик в чу́дной дорогой одежде. Мим сразу выцепила его взглядом в толпе и крутилась особо усердно, выделывая в то утро все свои трюки, да искоса поглядывала на его разноцветную шляпу. Мим была уверена, что у старика с собой есть есть монеты и не абы какие, а золотишко. Работая на улице, в таких вещах учишься угадывать наперед. Но к её удивлению старик, насмотревшись, удалился восвояси и не оставил ни единого пожертвования. Только для того, чтобы несколько дней спустя прийти к её отцу с полным сундуком серебренников. Как оказалось, старик был владельцем одного из цирков в Зонтопии и он предложил отцу Мим выкупить её за неплохие деньги. Ясное дело, что отец, завороженный звоном монет и перспективой избавиться от проблемного проклятого ребёнка, не думал ни секунды. «Цирк — это твой билет в лучшую жизнь», — втолковывал он ей, шмыгая красным носом. Но что бы отец ей не говорил и как бы не рыдал, это не могло изменить просто факта: он продал свою собственную дочь и никакие слёзы не могли этого исправить. У Мим была невероятно хорошая память, но с того самого дня, как она покинула родной дом, ей больше не хотелось вспоминать своё настоящее имя.

***

До того как её не забрал владелец цирка, она и слова-то такого не знала. «Мим». Но именно в первой труппе её и начали так называть. До той поры она была просто безымянной обнищавшей девчонкой, которая носила чёрно-белый грим больше по наитию и случайности, но, как потом скажет дорогой её сердцу человек: «Судьба — штука тонкая и иногда она играет с людьми раньше положенного ей часа». «Но почему именно образ Мима?», — вопрошали любопытные и старик, хозяин цирка, отвечал им: «Потому что девочка нема». И все тут же серьезно кивали головами, будто это хоть что-то им объясняло. На удивление, первый коллектив не относился к Мим так уж плохо — им в хорошем смысле было безразлично чем она занята, лишь бы не пропускала репетиции и приносила общему делу прибыль. Так, медленно из городской жительницы она стала бродяжничать в перерывах между выступлениями по окраинам, предоставленная сама себе. Помимо того, что старик буквально спас Мим от голодной смерти, он также научил её жестовому языку. Неполному — он сам толком его не знал, но достаточному для того, чтобы она могла изъясняться с теми, кто в нём разбирался. Образ грустного невезучего клоуна так, чтобы он хорошо запоминался зрителям, они тоже нашли как обыграть. Канат на выступлениях ставили невысоко, а внизу — натягивали плотный тент, в который лёгенькая Мим могла свалиться не получив ни единой царапины. Первая часть номера была чисто эквилибристической — проход по канату с реквизитом, прыжки и перекаты. Но если Мим падала вниз, она заранее группировалась, как ни в чём не бывало вскакивала и продолжала выступление уже на земле. Только теперь это был не эквилибр в воздухе, а чисто мимская пантомима, перемешанная с акробатическими трюками. Года в тяжёлой работе летели быстро, но Мим особо не зацикливалась — пока ей было что есть и пара монет на покупку новых башмаков взамен сносившимся, жизнь по её разумению была не так уж и плоха. Тем более — ей нравилось дурачиться перед публикой и показывать им разные сценки. Выступления здорово помогали отвлечься от мыслей о проклятии, об отце и о глубоко травмировавшей её в детстве ситуации. В том, первом своём цирке она задержалась на четыре года — а затем её «перепродали» другому, когда первый разорился. И уже после — ни в одном коллективе Мим не задерживалась надолго. Год, полгода или даже пара месяцев — лица новых знакомых мелькали перед ней хороводом и она толком их и не запоминала. Не запоминали и они её. На самом деле, Мим во многих труппах презирали — для этого достаточно было идущей далеко впереди «славы» о её проклятии и невезении. Терпели же её только потому, что она была по-своему талантливой и могла не только работать в жанре с канатом, но и заполнять паузы между сменой декораций в выступлениях, как это и делали обычно клоуны. Пока хозяину цирка Мим была полезна, никто не выражал открыто своего пренебрежения. И хоть это и было не слишком приятно, но по факту Мим в цирке никто насильно не держал. Однако, пожелай она сменить обстановку или род занятости — тут же возникал другой вопрос: а куда мог пойти ребёнок без денег и должных умений? Ещё и с такой сомнительной репутацией. На манеже Мим всё же что-то да могла, он был её зоной комфорта. За его пределами ей казалось, что она непременно влезет в какую-нибудь скверную историю. Ей было тревожно думать о том, чтобы уйти. Нет, если принять во внимание то, какой ужас творился в те времена разброда в Зонтопии, в цирке было не так уж и плохо.

***

Когда Мим в ходе перетасовок трудовых контрактов перешла в цирк господина Распорядителя, ей было чуть больше двадцати. Попасть в знаменитое на весь Карточный Мир шоу в столь раннем возрасте было словно выиграть в лотерею. Этот самый цирк посещал не только зажиточный средний, но изредка — и высший класс горожан. Поговаривали, что даже министры и кое-то кто из начальства чёрных папах бывал на выступлениях. Сюда же водили и чиновников из соседних стран, когда они приезжали в Зонтопию. Да и артистам тут платили хоть и не сильно, но все же больше чем в обычных труппах. Но на удивление, Мим всё это совершенно не радовало. За цирком господина Распорядителя, в отличие от предыдущих, сразу же начали замечаться странности. Помимо крайне сомнительной организации процесса выступлений, очень странным было и поведение остальных его работников. И если в странностях по отдельности не было ничего необычного (цирковой народ редко не бывал с приветом), то вот в странностях общих и однотипных уже прослеживалась какая-то пугающая закономерность. Люди были замкнутыми, тяжёлыми и неприветливыми. Каждый боролся только за себя и коллектива в привычном понимании у них не существовало вовсе. Единственное, что всех объединяло — подчинение нанявшему их хозяину. Никогда прежде Мим не могла даже подумать, что такое может быть. Если коллеги в прежних труппах не относились хорошо к ней, то друг с другом у них как правило были тёплые отношения. Имели место у здешних артистов и очень странные, носящие почти мистический характер перепады настроения. Причем у всех разом. Случались они как правило после выступлений и варьировались по-разному — от подозрительно нездорового прилива сил до жёсткого опустошения. И дело тут явно было не в адреналиновом мандраже после отбытия зрителей. А насчёт организации выступлений — обычно на завершение программы ставили самый сложный и красивый номер. Оттого участвовавший в нём артист запоминался людям надолго. Из-за этого он или она становились локальными знаменитостями, однако в местном цирке и это было перевёрнуто с ног на голову. Зрители, если их расспросить, мало того что не могли толком описать что они видели, так ещё и не могли дать описания тому, кто перед ними выступал. А ещё — сами циркачи избегали этой темы, отмахиваясь от Мим какими-то совершенно незначительными делами. Всё, что она смогла выяснить о последнем участнике труппы — это его сценический псевдоним. И то, его Мим откопала на одной из старых афиш, приклеившейся к какому-то древнему реквизиту. «Повелитель кошмаров». Что ж, звучало… внушительно. Правда, считать, что этот номер не убрали с тех пор, было наверное глупо. Так бы Мим и косилась на коллег, ожидая истечения своего трудового договора и искренне недоумевая, какая ведьма их всех приворожила, если бы однажды в этом загадочном деле не наметился некоторый сдвиг. Она не то чтобы горела желанием углубляться в другие помещения труппы и выбираться с манежа или того небольшого закутка где жила (Мим обычно вне репетиций праздно шаталась по городу), но как-то раз совершенно случайно ноги занесли её к самому дальнему шатру. Не успела она сделать и пары шагов, как её тут же грубо схватил за руку кто-то из посиживавших неподалеку циркачей. И вот что ей тогда сказали:       — Не смей приближаться к нему. Мим, не вырывая руки из цепкого захвата, извернулась через плечо, чтобы взглянуть на тяжёлый драп купола и маленький флажок на нём. Тот шатёр, к которому она направлялась, даже визуально выглядел будто бы мрачнее и тусклее остальных. «Почему?», — тут же поинтересовалась она, широко растягивая в беззвучном вопросе рот, показывая по буквам слово. Мим надеялась, что её всё же поймут. Цирковые все от мала до велика посмотрели на неё как на дуру.       — Потому что там живет чудовище, — ответили они ей. «Чудовище, да?», — одними губами произнесла она, глубоко задумавшись. Сколько тайн и секретов витало по округе! Кто-то кого-то намеренно подставлял, кто-то объединялся с другими, чтобы плести свои интриги. Распорядитель что-то недоброе обсуждал со своими помощниками в кулуарах, да ещё и это внезапно взявшееся «чудовище». По мнению Мим, оно просто отвратительно выполняло свои обязанности — она подходила тихонько к тому самому шатру по ночам и прислушивалась, проверяла. Чудовище не гремело цепями, не выло и даже не разрушало ничего в порывах ярости. Почему тогда персоналу запрещалось смотреть на него, Мим было невдомек. Оно было тихим. Невероятно тихим для такой пугающей о нём молвы, надо заметить.

***

Мим просыпалась каждый день под шум перетаскиваемого реквизита, вся в трубочках от соломы. Её излюбленным местом отдыха был огромный стог сена. В особенности потому, что никто не искал её там в случае чего. Ведь какому нормальному взрослому придёт в голову зарываться в солому?.. Однако, отметая эту «колючую» тему; забавно или нет, но те самые секреты, что ещё по детству концентрировались вокруг Мим со страшной силой, настигли её и здесь. Однажды, в перерыве на прогоне, она услышала переговоры двух циркачей, живших у того, крайнего шатра, в который ей наказали не ходить.       — Знаешь чего я сегодня ночью на улице слыхал?       — И что ж?       — Музыку. Брррр… как вспомню — жуть берет. И такая она тоскливая была с этими зверскими завываниями, что аж руки на себя наложить захотелось. Люди так точно выть не умеют.       — Это оно там играло?       — Да поди разбери, наверное.       — Знаешь, мне старый жонглёр года два назад рассказывал, что раньше люди с собой страшные вещи делали, когда слышали эту музыку и что бывала она непременно по ночам. И хоть старик сам был почти глухой, а всё равно как и все остальные кончил. И вот гадай — это из-за того, что в том шатре жило и играло, или само по себе так.       — Говорят, что Распорядитель когда цирк собирал штуку эту сюда из Сукхавати притащил. На кой только чёрт она ему сдалась? Как пить дать — помрём мы все из-за неё рано или поздно. После Мим слышала подобные разговоры ещё пару десятков раз, от разных циркачей, в разных обстоятельствах. Но, судя по всему, они и сами знали о «чудовище Распорядителя» лишь по слухам и не видели его ни разу вживую. Стоило ли верить в эти мистификации? Ведь цирковой народ порой бывал чрезмерно суеверным. Многие из них даже не выходили через парадные двери, что уж говорить о том, что на каждом новом месте возведения временного манежа «всем миром» они отмеряли цирковую арену ровно в тринадцать метров? А ещё — как-то раз одна из гимнасток со всей дури влупила Мим по руке, когда та набрала тыквенных семечек от городских ребятишек. Сказала, мол, «зрителей всех повыщелкаешь». Но слухи редко рождались на пустом месте. Мим считала, что всё же кое-что рассказанное людьми имело место быть, хоть и не в таких гротескных формах. История эта помимо её собственного желания завлекала всё больше и больше, и она с каждым днём всё чаще задумывалась о ней. Любопытство — вторая натура, его так просто из характера не вытравишь. Но, с другой стороны, Мим прекрасно помнила, как именно случилась самая большая в её жизни беда. Поэтому, хоть ей и было любопытно, она решила не лезть в эту историю и не злить понапрасну господина Распорядителя. Правда вот у судьбы на это были совершенно иные планы.

***

Как-то раз Мим случайно задержалась в городе и совершенно неожиданно в тот день ночь наступила на пару часов быстрее положенного. Тогда все горожане переполошились, гадая, что же заставило их властителя погасить Солнце. А Мим, не теряя времени на пустую панику, поспешила обратно к цирку, прекрасно понимая, что проблемы свои за́мок точно решит, а вот завтрашнее выступление у них едва ли перенесут с утра на более позднее время. Так вот она и брела в потёмках между покосившимися заборами и телегами, глубоко задумавшись о чём-то своём. Впервые на памяти Мим Луна светила так бледно, что едва можно было разобрать дорогу. Мир будто бы погрузился в глубокую дрёму, спрятавшись от её тусклых лучей. Когда Мим благодаря одной лишь интуиции добралась до границы шапито и уже готова была переступить через его ограду, вдруг заиграла музыка. Медленный и печальный перелив струн ощущался словно последний вздох природы на осеннем ветру. А чуть позже к нему присоединился и голос. Мим сложно было разобрать отдельные слова, ведь она не знала языка на котором пели, но и песня и мелодия были на диво завораживающими. Мим не сразу поняла, откуда она доносилась — до неё дошло только тогда, когда ноги сами вынесли её к тому самому крайнему шатру и когда она коснулась его отсыревшего полога. Мим, пожалуй, сильно отличалась от жителей Зонтопии: другие подданные Зонтика были осторожны в делах и суждениях и старались не влезать в проблемы там, где их можно было избежать. А её вот вечно тянуло на какие-то странные приключения. Хотя и присущая зонтопийцам тревожность в ней всегда была. Просто Мим была из того редкого типа людей, которые завидев мчащийся к ним поезд скорее рванули бы ему навстречу, чем побежали в противоположную сторону. Она дрожала от страха напополам с любопытством, но не делала ни шагу назад, ни шагу вперед. Мим искренне не понимала, как музыку такого уровня и таланта кто-то вообще посмел называть «замогильным воем», как кто-то вообще мог говорить, что она толкала людей на самоубийства? Ещё тогда, когда её семья не разорилась и могла позволить себе почти дворянский культурный досуг, они с родителями часто бывали в театре. И даже специально обученные актёры пели далеко не так красиво. Но вот мелодия и незнакомый голос начали утихать, и Мим чисто интуитивно потянулась за ним вперед, сама толком не осознавая, что делает. Полог шатра был тяжелее и плотнее обычных, так что Мим с непривычки запуталась в нём и споткнулась. Сыграла ли её будничная неудача или нечто совершенно иное — не было особо понятно, да и особого значения тоже не имело. Мим кубарем влетела вовнутрь шатра и упала лицом вниз, совершенно нелепо выставив обе руки вперед. Бордовая ткань полога обмоталась вокруг её гетра и, похоже, не собиралась отпускать его так просто. Сморщившись от боли Мим тут же растёрла саднящий нос. Ну, крови не было, не разбила — и на том уже большое спасибо. Но в чувство окончательно её привёл скрип отодвигаемого стула и глухое бряцание железа. С расстояния меньше чем два в метра на неё смотрел улыбающийся молодой мужчина. Он только что встал и отошёл от арфы, на которой, по видимому, до этого и играл. Его кожа была мелово-бледной, а волосы — слепящими точно снег. Высокий и крепко сложенный в плечах, он выглядел на диво нетипично для местных низких жителей, как и его одежда: светлая с широким вырезом и рукавами, настолько длинная, что она скорее напоминала перевязанное алой тесьмой на поясе платье нежели рубаху. «Кажется, похожие носят торговцы пряностями из Сукхавати», — вдруг подумала Мим, совершенно беззастенчиво продолжая пялиться на незнакомца. Отчасти она понимала, почему цирковые могли его испугаться — эта жутковатая улыбка и слюдяные прозрачные глаза… но отчего-то Мим не чувствовала в его настороженном взгляде враждебности. Что же до лица, было такое ощущение, будто и сам мужчина не может перестать улыбаться. Даже если приложит к тому всю свою волю. И — боги, как же неестественно этот яркий человек выглядел среди тяжёлых, пропахших плесенью и влагой душных зонтопийский ковров. Но вдруг миг молчаливых гляделок прервала ругань по ту сторону полога — в их сторону кто-то быстро шёл. И шёл явно недовольный.       — Проклятая ты тварь! Почему я не слышу музыки?! Мим встрепенулась и подскочила на ноги. Она узнала этот голос. Это был господин Распорядитель собственной персоной.       — Я задал тебе вопрос! Мужчина сориентировался куда быстрее Мим. Без лишних метаний он схватил её за руку и, протащив до противоположного края шатра, вытолкнул за него. Тогда Мим бросилась бежать, чтобы никто не заметил того, что она нарушила строжайший запрет. Только у манежа, куда она не разбирая дороги попала, Мим вдруг вспомнила один пугающий момент, на который поначалу из-за шока не обратила должного внимания. А ещё потому, что её новый знакомый и в них невероятно тихо двигался. Ноги у их «циркового чудовища» были прикованы к шатровому столбу длинной массивной цепью.

***

В том что тот человек помог ей Мим не увидела никакой личной приязни или неприязни. Судя по тому, что ему запрещали покидать шатер (ведь для чего ещё там могла быть цепь?), не только Мим, пробравшейся к нему, но и ему самому было бы очень несладко если бы Распорядитель застал их вдвоём. Но кем же был этот мужчина? И почему Распорядитель так сильно разозлился, когда тот перестал играть? Загадка на загадке. Но Мим не могла и подумать, что встретится с таинственным обитателем цирка вновь так скоро. Следующее их столкновение также состоялось ночью, после восхода Луны. Немногим меньше пары дней от предыдущего. На этот раз Мим тоже припозднилась, возвращаясь из города, но заведомо и близко не подходила к крайнему шатру. В противоположность той ночи, она глядела не себе под ноги, а на мелкие крапинки, мерцающие на Куполе и изредка щурилась на моросящую сероту тумана, растворяющуюся лишь вокруг зажженных факелов. Эх, романтика-красота. Сперва Мим уловила скорее звук волочащейся по земле цепи, а не само чужое присутствие и обернулась. Теперь этот необычный мужчина стоял на улице, у самого выхода из манежа. Длины кандалов ему хватало только на то, чтобы приоткрыть полог шапито рукой и выступить за его край. Он, кажется, совершенно не замечал следившую за ним в оба глаза Мим, замершую и непроизвольно задержавшую дыхание.       — И ʚ эту прекрɐсную ночь чёрно-ƍелɐя леди решилɐ посетить меня? ʁ тронут. Его голос на зонтопийском наречии отдавался странным эхом в ушах, но в то же время звучал так чисто, будто бы он был единственным звуком во всём белом свете. Будто бы разговаривал не человек, а камень или Луна.       — Жɐль, wилоņ леди мой гоvос непdиʁтен и непонятǝн, — неверно интерпретировав смущение, застывшее на лице Мим, сказал он, — ʚпроҺем, всякоwу люду єтого wира он неприятен тɐкже как и ǝņ. Мужчина растянул уголки губ ещё шире и его улыбка из спокойной стала печальной, качнул головой и тут же — не дожидаясь ответа скрылся в недрах манежа. Наступила тишина. Мим опустила взметнувшиеся было руки и недовольно фыркнула. Ну вот что за человек! Разве не мог он дождаться её ответа? «Сбежал. Да он ведь наверное и не знает, что я немая», — сообразила вдруг она У Мим к нему был целый ворох вопросов, а ещё — пусть сдержанная, но благодарность, которую ей очень нерационально хотелось показать. Так что она твёрдо про себя решила — когда встретит его в следующий раз, точно не отпустит. До того как не выскажет всё самое важное.

***

Вся эта история случилась незадолго до премьеры нового шоу, которое в цирке готовили уже больше полугода. Для него подбирали тщательно всё — и реквизит и костюмы. Приглашали и новых людей на работу, переделывали даже сам манеж, укрепляя его более плотной и сбивчатой основой. Соразмерно стараниям и куче вложенных во всё это предприятие денег — росли и ожидания любопытствующей публики, околачивающейся в округе, и раздражение господина Распорядителя, у которого разве что на лбу не было написано, что он хочет отбить свои затраты минимум раз в десять. Реклама у шоу тоже была соответствующая: за несколько месяцев до открытия циркачи начали показывать в верхнем городе (в который неведомо как хозяин выбил им пропуска) укороченные версии своих лучших трюков. Мим тоже выступала там, но всего один раз. Тогда канат натянули на рекордной высоте — между двумя верхушками крыш купеческой гильдии — и она и лишь чудом смогла пройти такое большое расстояние не оступившись. История была бескомпромиссная: никаких шансов, если сорвёшься. И не то чтобы Мим действительно хотелось так рисковать — в цирке-то натягивали специальные тенты, которые в случае чего замедляли падение, но такие были условия контракта. Трюк должен быть зрелищным, а что как не риск завораживает больше всего, верно? Но пóлно о грустном. Заблаговременная реклама сделала своё дело: она создала ажиотаж и аншлаг. С самого утра и до вечера в месте, где расположилось шапито, теперь толпилось невероятное количество народу. И, хоть коллеги у Мим всё также ни с того ни с сего могли устроить истерику или скандал, хоть Распорядитель всё также вёл себя как последний крохобор и сволочь, всё равно атмосфера ярмарки, какого-то всеобщего зрительского предвкушения, замершего в воздухе… это было то, за что Мим любила свою работу. Много странного происходило в последнее время, но в тот день ей захотелось закрыть на всё это глаза и просто показать всем, на что она способна.

***

У них на манеже, под самым куполом шатра, была очень занимательная система противовесов. Две высоких пристройки с лестницами стояли по бокам арены. На них залезали те, кто выступал с воздушной гимнастикой. На колках между ними натягивали канат или иной необходимый реквизит. Вершиной одной из этих «башенок», вознесшейся над зрительным залом, была небольшая кладовка, в которой часто сиживал сам господин Распорядитель со своими ассистентами. Не то проводя какие-то свои мутные «совещания» вдали от чужих глаз, не то следя за тем, чем заняты работники цирка. Но такой боров как он ни в жизнь не залез бы на высоту по хлипкой лестнице, так что для его отдельного удобства сбоку у пристройки стоял небольшой гидравлический лифт. Ключ от него был только у самого господина Распорядителя. Поэтому на выступлениях Мим карабкалась наверх самостоятельно, но не то чтобы у неё это вызывало какие-то существенные затруднения. Ну так, пару раз проклятие заставляло руку соскользнуть с перекладин, пару раз сердце пропускало из-за этого удар. Ничего нового и занимательного. Единственное, что искренне беспокоило Мим — это то, что в отличие от старых цирков, высота здесь от пола до каната была огромная и что мало кого интересовали особенности её предыдущих выступлений. Забавно или нет, но создавалось впечатление, что никому толком и не было-то дела до того, сорвётся ли она вниз или нет. Но тогда возникал другой вопрос — если господину Распорядителю не было дела до актёров (видимо он с лёгкостью мог «купить» себе новых), то почему такого зацикленного на деньгах человека как он ни капли не волновали репутационные потери в случае смерти кого-нибудь на выступлении? Мим же уже «говорила», что этот цирк был до одури странным?.. Но мысли об этом быстро отступили, стоило ей шагнуть на канат. Под грохот аплодисментов, восходящих со зрительских рядов рядов Мим выполняла свои трюки. Откуда-то снизу раздавалась сопровождающая их музыка. В свете прожектора в новом костюме, Мим была похожа на бабочку, вспорхнувшую с ветки. Развевающиеся полы её жакета с большими чёрными пятнами дополнительно подчёркивали этот образ. Эх, знали бы только жители их мира, что такое насекомые… И вот вроде бы программа почти отработана, все самые сложные элементы — показаны, и Мим лишь оставалось дойти до противоположной стороны по канату, но тут и случилась осечка. Она оступилась и упала бы, но в тот самый момент Мим вдруг услышала тихий голос. «хdǝʚʚ», — сказал он и Мим и нашла неожиданную опору под соскользнувшей ступнёй. Её тело двинулось само по себе и совершенно без её участия выровнялось на веревке, сделав пару шагов. Мим не стала долго размышлять над всем этим и ловко, точно кошка перескочила на деревянный помост башенки. Благо, зрители были далеко и не увидели её секундного замешательства — прожектор в конце выступления отключили за ненадобностью, и их внимание перевели на следующий номер, что показывали на манеже внизу. Но если никто в темноте и не заметил пóлу длиной одежды и белоснежную руку, мелькнувшую на противоположной стороне второй высотной пристройки, то её заметила Мим.

***

Магия, вот что ей тогда помогло. Магией же, судя по всему, владел тот самый странный мужчина в белом. Скорее всего, именно из-за неё Распорядитель и посадил его на цепь. Две точки этой истории наконец сошлись воедино. Магов в Зонтопии можно было по пальцам пересчитать — это знал всякий. Причем магов настоящих, а не всяких шарлатанов, гадалок и фокусников, разводящих доверчивых людей на деньги. Да и то, тех, кто взаправду мог колдовать, сразу же прибирал к рукам главный министр. Люди такие в политике были на вес золота. Но если армейская или чиновничья цепь мага на шее не прельщала — то для него логично было скрывать свой дар, используя его редко и лишь себе на благо. Иначе им мог кто-то пожелать воспользоваться. Но тогда почему этот странный мужчина так явно открыл себя и помог ей совершенно ничего не страшась? Мим откровенно не понимала и уже на этот раз твёрдо вознамерилась дорваться до правды. Единственные два места, где они до сей поры встречались — это тот самый шатёр где он жил и манеж, где он однажды появился глубокой ночью. И раз таинственный помощник Мим был на выступлении, она решила дождаться его там. Когда из зала вытекли все зрители, все артисты и даже шайка Распорядителя, упившаяся вусмерть, Мим наконец скользнула вовнутрь и также как утром забралась под самый купол. Там, на краю деревянной пристройки, у натянутого каната сидел он, всё в той же чудной светлой одежде, всё также улыбаясь. Глаза мужчины были прикрыты и могло показаться, что он дремлет, но всё это было сущим притворством, которое не способно было одурачить того, кто хорошо разбирался в мимике человеческого тела. Мышцы его рук были слишком напряжены для спящего. Мим осторожно постучала ботинком по доске. Пугать человека, находящегося на такой высоте, прямыми прикосновениями казалось ей неразумным, а иные формы коммуникации были ей не доступны. Но она своего добилась — на неё обернулись и посмотрели. Тогда костяшками правой, сжатой в кулак руки Мим сперва прикоснулась ко лбу, затем — опустила их к подбородку. «Спасибо» Очевидно, она благодарила за сегодняшнее. Мим раскрытой ладонью с присогнутыми пальцами нарисовала круг у груди, после — указала на своего «собеседника», а затем — ладонями с оттопыренными большими пальцами постучала друг об друга и вернула указательный палец к себе. «Зачем ты помог мне?» Мужчина смотрел на неё ровно секунду и Мим уже было думала, что он не понял ни слова из того, что она показала, как вдруг он сощурился и улыбнулся ещё шире.       — Зачǝм? Хм, назовём это моей нǝбольшой пdихотью, Һёрно-ƍелая леди. Һто ж, еɔли это всё… Его прозрачные серые глаза неотрывно следили за Мим и она, нахмурившись вновь начала жестикулировать. «Ты смотрел представление. От начала и до конца» Она имела в виду то, что на внезапную прихоть это не тянуло ни капли. Мужчина на это вдруг тихо, но очень довольно усмехнулся.       — Ты напоwинɐǝшь мне о родине, uотому что искусство хождениʁ по канату зародилось иwǝнно там. Вот ʁ и помог, в честь своǝй ностальгии. Но как же занятно. Я пониwɐю твою речь, а ты — wою. И не похожǝ что тебʁ она зɐставляет стрɐдать так же как и всех остɐльных, кто её слышит. То же самое могла сказать и Мим. За исключением пары людей, за всю её жизнь после того как она покинула дом почти никто не знал жестовый язык. Большой проблемой также было и то, что широкой образности или маневров для общения он ей не давал.       — Однɐко для меня стало сюрuризом, что чёрно-белаʁ леди немɐ. Мне uоказалось, что онɐ сознательно не захотелɐ со мной разговаривать в прошлый раз. Как и все люди Рɐспорядителʁ. Мим поджала губы и зло дёрнула головой, отрицая его слова. «Я — не его человек. И люди здесь сумасшедшие, как этот жадный шар»       — ʚот кɐʞ, — взгляд мужчины потеплел и он вытянул согнутые колени, явно позволяя себе расслабиться больше чем в начале их разговора, — тогдɐ прошʎ у леди прощениʁ. «Не «леди», Мим»       — Это и иwя и твой образ жизни, не тɐк ли? Очень удобно подобdанные под стечением обстоятельств. Меня же… wожешь звать Родеф. Своего нɐстоящего иwени я, ʎвы, ʎже не вспоwню. Здесь на высоте, вдали от празднующих на улице людей казалось, что и не было за пологом шатра больше никакого мира. Казалось, будто странный человек с белыми волосами по имени «Родеф» и второй странный человек по имени «Мим» были всем, что осталось от внешней вселенной. Но молчание в этой замкнутой среде на удивление не ощущалось убогостью, мерой отделения «нормальных» от «ненормальных», как бывало обычно. Оно было комфортным.       — Впервые ʁ говорил с кем-то столь ɓолго, — нарушил тишину Родеф, — но, ʎвы, скоро придёт Распорядиɯель. А этого человекɐ злиɯь не стоит. Мим поднялась и коротко кивнула, решив не испытывать судьбу дважды за день. Но перед тем как начать спускаться, она вдруг подняла руки ещё раз. «Позже…»       — На твоёw месте ʁ обошеv бы менʁ стороной. Я — прокvятый судьбой этого мира человек и нɐходитьсʁ рядом со wной на дvительной основе опɐсно. «Проклят? Я тоже…»       — Я слышал, какая молва идёт о тебе срǝди vюдей. Но поверь магу, уwеющему видеть то, что сокрыто от глаз простых кvǝветников, — Родеф чуть наклонился в её сторону, — над тобой в отvичиǝ от wенʁ нет и никогда не было никакого проклятьʁ. Мим вздернула брови, рот её открылся в беззвучном восклике, но несмотря на весь шок и удивление ей пришлось поторопиться и сбежать оставшись без ответа на этот вопрос, потому что неподалёку и правда послышались чьи-то голоса.

***

За те пару недель, что прошли с их последнего разговора, они умудрились столкнуться ещё около десятка раз. Со стороны казалось, что их встречи были случайными. Иногда Мим видела Родефа около его шатра. А иногда и репетирующим на манеже или у той самой башенки. Такое случалось когда Распорядитель отсоединял длинную цепь от колка, оставляя на его ногах лишь кандалы. Мим заметила вот какую интересную деталь: Родеф, когда ему позволяли, мог по ночам ходить теми же дорогами что и другие циркачи, однако он всегда чувствовал их присутствие заранее и скрывался буквально за секунду-две до того, как его успевали заметить. Их «случайные» встречи были случайными лишь наполовину. Родеф привык к одиночеству за года, проведенные вдали от дома, но оно его тяготило. И Мим глядя на него гадала: тогда, когда он предупредил её о том, чтобы она больше с ним не разговаривала, в самом ли деле он хотел чтобы она его послушала? Кто знает. О его словах насчёт проклятия Мим так и не решилась ещё раз спросить. Она чувствовала, что это повлекло бы за собой очень серьёзный разговор, который в корне изменил бы её относительно спокойную (на данный момент) жизнь. Идея эта всё назревала и висела над ней как дамоклов меч, но Мим имела в себе силы сопротивляться её влиянию и отложила её решение. Пока что. Они оба быстро привязались друг к другу. Так, как могут привязаться только люди, стесненные неблагоприятной средой и обстоятельствами. И даже несмотря на то, что они оказались на диво разными — подвижная суетливая Мим и спокойный как гранит Родеф со своей вечной саркастичной ухмылкой — у них всякий раз находились темы для обсуждений. Мим с восторгом человека, на которого больше десяти лет никто не обращал и капли внимания, то и дело дёргала его за широкие рукава и спрашивала вообще обо всем подряд, но, кажется, Родеф и сам был этому рад. «Тебе не нравится Зонтопия?» В один из дней, когда она задала этот вопрос, он взвесил тяжелую цепь, которой был скован и сделал вид, что призадумался.       — В моей ɔтранǝ я был изгоǝм, но рабская цепь ʞоснулась меня лишь в этой. Здесь ʚоздух полон нечистот ɔ нижних уровней, тут много бедняʞоʚ и потǝрявших всяʞую честь людǝй. И єта ʚǝчная плǝсень и ɔыроɔть… ʚсё это отлично от тоɹо, ʞ чему я привыʞ. Страна дождей ему мягко говоря не импонировала. Более того, слушая рассказы Родефа о Сукхавати, обетованном крае среди гор, Мим понимала, что он разительно отличается от местных в плане восприятия жизни. У него на родине даже самих понятий «раб» и «сословие» не существовало. Все люди там так или иначе были равны в их свободе. Зонтопию Родеф, морщась на слякоть, перемешанную с песком, называл «варварской» и с кандалами на ногах он действительно имел на это право.       — Но ʚсё же… дажǝ ʚ ɹрязи порой можно отысʞать золотую монǝту, — добавил он тогда, хитро сверкая глазами.

***

История о том, как Родеф попал к первому своему хозяину, а потом — к господину Распорядителю, оказалась очень мутной и запутанной. По его же собственным словам — он и на пустоши Карточного Мира оказался-то совершенно случайно.       — На родинǝ ʁ был мɐгом, причём довольно извǝстным. А мой нынǝшний внǝшний вид и то, как ʁ пеdеместился через Кdɐсные горы — следствиǝ моего послǝднǝго єʞспериwǝнта. По Родефу действительно сложно было сказать, сколько ему на самом деле лет — выглядел он вроде молодо, но проскакивали в нём иногда повадки довольно зрелого человека. Те, что могли появиться в ком угодно лишь с годами. Сам же Родеф тоже затруднялся что-то на эту тему сказать — он не помнил большей части своей личности и жизни.       — Это — часть моǝго проклятьʁ. Оɓнажɓы я полез тʎда, куда простым смертным ɓорога закрыта и пожелал того, чего не ɓолжен был жǝлать. За это я и потерял память. Нʎ… почти. Но, хоть его прошлое и оставалось для Родефа загадкой, он мало молчал с Мим наедине: ему всегда было о чём рассказать помимо себя самого. Правда в рассказы его ей порой было сложно поверить. Он рассказывал о том, что за границу их мира есть ход, что слухи правда не лгут и за ней живёт одно очень сильное создание. О том, что вся магия под Куполом так или иначе связана с картами и эмоциями, о том, что все народы — это малые карточные масти, а правители стран — старшие и так далее, далее, далее… Мим, пожалуй, воспринимала Родефа соответственно его образу, присыпанному пудрой звёзд и тайн — как хитрого восточного сказочника, с которым и впрямь случилась беда в виде потери памяти и который из-за магии не мог противостоять воле Распорядителя, но вплётшего в свою историю сотни различных фольклорных небылиц ради красного словца. Про колоду, про Джокеров и королей с валетами. Про какую-то бесконечно ровную плоскость за границей их Мира и далёкий другой мир, в который верилось ещё меньше, чем во всё вышеперечисленное. Хоть Мим и правда нравилось его слушать, она то и дело фыркала на особенно неправдоподобных по её мнению моментах. Впрочем, на Родефа она сильно не давила, подозревая, что он облекал рассказы о прошлом в форму сказки не просто так и что было в них нечто схожее с её тяжёлым опытом из детства. «Для того, кто не помнит о себе, у тебя хорошо развита фантазия»       — Һто подǝлать. Бǝз памяти только и остаǝтсʁ, что заполнять пробелы фантазиǝй, — улыбался шире прежнего он в ответ. Они частенько разговаривали именно так: в полушутливой, ни к чему не обязывающей манере. Но что-то подсказывало Мим, что он действительно потерял память и не может по своей воле уйти от Распорядителя (может, у того в приближенных был второй маг посильнее, который блокировал способности Родефа? Но это как-то излишне усложняло его и без того непонятную схему нахождения в цирке).       — Vоɹично было бы прǝдположить, что ты пока ʚо ʚсё это не вǝришь потому, что ты — трǝфовɐя. Длʁ них типично сомнǝниǝ. Однɐко ты сvышишь мою рǝчь нǝ в тɐком искɐженном ʚиде, ɐ значит не так уж ты на них и похожɐ. Выходит, ɯıq тɐкɐя жǝ нǝʚошǝдшаʁ в спǝктр мɐгии… кɐк и ʁ. По его собственным словам, Родеф изначально сильно выбивался из концепта карточных мастей. Он не должен был искать ответы на вопросы в магии, однако он искал. Всё это и привело его туда, где он находился сейчас. Когда Мим спросила Родефа чем он занят в цирке, он не стал особо отпираться и подтвердил, что её догадки были верны. Последний трюк, всякий раз закрывающий выступление, был именно его авторства. «Что ты делаешь на сцене? Как это связано с музыкой?» — недоумевала она, всё косясь на арфу в углу шатра. На памяти Мим ни один из цирковых артистов никогда не играл на таких серьезных музыкальных инструментах. Клоуны, если и делали в своих номерах нечто подобное для развлечения толпы, то брали лёгкие инструменты вроде ручной гармошки или колокольчиков.       — Хw, ну, я ʚ неʞотором родǝ ʚизионǝр. Тɐʞ что wожно скɐзɐть, что публикǝ ʚ сɐwоw ʞонцǝ я покɐзыʚɐю… ȸоʞусы. Родеф очень неестественно улыбался когда это произносил и Мим понимала, что он очень крупно что-то недоговаривает. Это подтверждало и то, что всех цирковых на время окончания шоу выгоняли с манежа. Насовсем. Из работников оставались только Распорядитель с Родефом и Мим не было понятно, почему вокруг этого номера строилась такая жуткая конспирация. И вот опять — почти физически ощущалось, как секреты всех вокруг давят на неё, не дают нормально дышать, но на них приходилось закрывать глаза. Кто-то из коллег подворовывает из цирка? Плевать, не её это дело. Кто-то из ассистентов начальника пользуется своим положением? Тоже не её проблема. Сам Распорядитель как-то очень уж подозрительно набивает себе золотом карманы? Давайте поговорим о чём-нибудь ещё. На чьи угодно секреты Мим могла с чистой совестью плюнуть, но только не в случае Родефа. Ей было не безразлично то, почему ему становилось так плохо всякий раз после выступлений, не безразлично то, почему Распорядитель в разговоре с ним то и дело хватается за хлыст, словно боится его, не безразлично то, что… Пусть даже за такой небольшой временной промежуток, но они всё же успели крепко подружиться и теперь все беды, свалившиеся на Родефа, казались Мим и её бедами тоже. Она даже как-то раз предложила ему свою помощь в освобождении, но Родеф покачал головой и сказал, что дело было не в кандалах, совсем не в них. И что если бы даже Мим украла у господина Распорядителя ключ, то он всё равно не смог бы сделать и шагу за пределы шапито. Объяснять ей тогда свою мысль развернуто он не стал. Но было помимо секретов и тех грустных вещей, что Мим не была в состоянии поменять, в их общении и много хорошего. Складывавшегося, как водится, из повседневных мелочей. Мим, бывало, могла умыкнуть для Родефа где-нибудь булку свежего хлеба или даже притаскивала из города печенье, если удавалось сэкономить пару монет. Иногда, когда у них обоих было хорошее расположение духа, они могли в порыве баловства сразиться. Родеф частенько давал ей фору, но, так или иначе, как бы Мим не старалась, обычно всегда побеждал он. Родеф был сильным, хотя и не любил этого показывать. И хоть это было и не обязательно, но заботиться друг о друге на те крохи, что они в своём положении могли позволить, быстро стало для них обоих жизненно важной привычкой. Именно в порыве заботы о его стоянии Мим не послушала Родефа однажды и всё же решила взглянуть на то, что происходило в конце циркового выступления.

***

Толчком к действию послужила также сгустившаяся над цирком тревожная атмосфера. У Мим вообще давно возникло стойкое ощущение: случись что, и найти нового маленького клоуна господину Распорядителю будет проще, чем оплатить расходы на её похороны. Так было не только с ней, но и с каждым артистом труппы. Да и то, как много было у местного хозяина «ассистентов», у которых кулаки были размером с хорошие жестяные банки, тоже наталкивало на кое-какие нехорошие мысли. Да, никто и никогда напрямую не говорил, что хочет отсюда сбежать, несмотря на то, что денег давали на руки немного. Да, никто и никогда не думал, что с ними могут сделать за «разрыв контракта». Но чем дольше Мим жила тут, тем больше она понимала эти негласные правила. Люди здесь боялись друг друга не просто так, не просто так отчего-то Родеф сидел на цепи. Нет, что-то нехорошее и странное творилось в этом цирке, однозначно. Забавно, что только столкнувшись с лицемерим таких вот господ-богачей с причудами и понимаешь, как мало стоила в Зонтопии жизнь человека из нижних слоёв в то время. Прокрасться на манеж во время последнего номера оказалось почти непосильной задачей — охраняли все входы и выходы дай бог как. Но Мим всё же забилась в какую-то щель между трибунами на антракте, а там никто и не додумался посмотреть. Потом она, без грима, уже в обычной одежде, потихоньку прокралась в зал, в середину, в самые неприметные ряды. И поначалу всё было обычно — стих и удалился оркестр, который аккомпанировал на предыдущих выступлениях, поклонились и выбежали циркачи, прекратились последние аплодисменты. А потом вышел господин Распорядитель и кратко и очень довольно сказал, что зрители сейчас испытают такую гамму эмоций, что не испытывали ещё никогда в своей жизни. Во тьме вспыхнул яркий свет у противоположного края манежа. Там, облокотившись на его широкий бортик, с арфой, зажатой меж колен, сидел опустивший голову Родеф. В своей обычной, совершенно не подходящей для выступления одежде, ничем не примечательный для циркового артиста. По залу прошёлся шёпот и пара непонимающих смешков. Какой к чёрту в цирке арфист? Они же не в театр пришли. Но Родеф будто бы вовсе их и не слышал. Всё его внимание было сконцентрировано на инструменте. Он вскинул ладони в рукавах своего широкого балахона и заиграл. Зал тут же смолк. Музыка в мягком переборе струн была тиха и мелодична, как и голос Родефа, когда он начал петь. Голос его звучал так же как и в первый раз, когда они встретились с Мим, но люди на местах будто бы переменились. Мим с самого детства выступала и хорошо улавливала настроение толпы, она различала малейшие её оттенки, но сейчас впервые она не могла понять что происходит. Многие закрыв глаза покачивались в такт музыке, кто-то — напротив, подскочил и начал судорожно бродить между рядами, нелепо натыкаясь на таких же «ходоков». Беспокойство охватило Мим, когда она поняла, что среди огромного сборища народа она единственная, кого не захватил таинственный гипноз. Ей не было больно или плохо, просто очень-очень тревожно, но вот всем остальным приходилось на порядок хуже. Дети, женщины, мужчины — чувство было такое, будто они все впали в некое подобие транса. Некоторые плакали сквозь навеянный магией сон, некоторые корчились в конвульсиях. Но неужели лишь правильно подобранная музыка могла сотворить подобное? Мим вдруг вспомнила ту листовку многолетней давности, что как-то нашла в гримёрке.

«ʚоdɐwmоʞ qvǝɯиvǝʚоU»

И до неё дошло. Всё, что сейчас происходило — связано с магией. Люди в зале спали и видели худшие свои кошмары. Но зачем всё это было нужно, а главное — для чего? Мим вздрогнула и попыталась высмотреть Распорядителя где-нибудь на сцене или в зале, но ничего. Пусто. Не было также ни одного из артистов кроме неё и Родефа, ни его ассистентов. Рядом вдруг кто-то закричал в голос и Мим вздрогнула. Нет, это безумие надо было прекращать. Родеф, зачем он вообще?.. Она еле смогла выпутаться из своего ряда. Когда она шла по проходу люди то и дело цепляли её своими ледяными руками и чувство было такое, будто Мим безостановочно касались ожившие мертвецы. Но когда она она почти добралась до Родефа, он вдруг прекратил петь. Резко оборвал мелодию, словно так и должно было быть. Оставил её в высокой ноте полной неудовлетворенности. Когда он открыл глаза и посмотрел на Мим в первый раз, они сияли зловещим алым светом. В купе с темнотой на арене, его белыми волосами и заострёнными зубами создавалось впечатление, что перед нею сейчас был не её друг, а принявший его облик демон. Он тихо выдохнул, зажмурился ещё раз и вот тогда уже снова стал самим собой. Его серые глаза встретились с настороженным и напуганным взглядом Мим, ждущей от него объяснений, поджавшей кровоточащие губы. Шатаясь, Родеф встал с края манежа, схватился рукой за арфу и медленно покатил её к выходу. Люди же неподвижно застыли на местах, словно околдованные глубоким тяжёлым сном после череды мутных кошмаров. И казалось, что они ещё не скоро проснутся.       — Идём, — сказал Родеф, обращаясь к застывшей Мим, — тǝбя не должны здǝсь ʎвидǝть. Впервые, когда он смотрел на неё, то не улыбался ей.

***

      — ʎ нɐс ǝсть нǝʞотороǝ врǝwя до того, как сюдɐ явится Рɐспорядитǝль. Итɐк, ты нɐвǝрное хочǝшь услышɐть о тоw, чǝму стɐлɐ свидǝтǝльницǝй? Едва добравшись до своего жилища, Родеф, бледный как сама смерть, упал на подушки в углу шатра и устало прикрыл глаза. Сосуды в них полопались и выглядели они теперь и без алых зрачков довольно пугающе. Мим два раза постучала пальцем по его плечу, давая ответ на уровне тактильных ощущений, так, чтобы ему не пришлось следить за её руками. «Да»       — Нɐчнём с того, что єто — позорнɐя тайна и ıqɯ не ɓолжна былɐ о ней узнɐть. И не узналɐ бы, если бы люɓи Рɐспоряɓителя норwально ʚыполняли свою работу. Но что сɓелано, то сɓелɐно, — вздохнул Родеф. Ирония в его голосе ясно перемешивалась с неприкрытым чувством вины и болью. «Я пришла потому, что беспокоилась. Ты после выступлений выглядел так, будто собираешься отдать душу праотцам или чего похуже» Эту богатую эпитетами фразу ей пришлось показывать целую вечность, но это как нельзя лучше передавало всю серьезность настроя Мим. Теперь она рисовала слова по буквам пальцем на его плече. Со стороны подушек, в которые Родеф ещё сильнее уткнулся носом, раздался приглушенный смешок.       — «Выглядǝл плохо послǝ выступлǝний»? Зря ты так беспокоишься обо wнǝ. Обычныǝ vюди послǝ того, кɐк я пользуюсь wɐгией, wогут дɐже сойти с умɐ. ɓǝло в том, что… В начале объяснения Родеф вновь повторил то, что Мим и так уже знала — давным-давно он исследовал феномен магии в их мире и выяснил вот что: Магия под куполом была двух разных видов: «чистая» и «хаотическая». Хаотическая магия — необузданная и губительная — почти не проявлялась ни у кого из обычных людей, потому что вся она утекала за границу их мира. А чистая, в свою очередь, делилась по оттенкам разных эмоций. Какую человек чаще всего испытывал, к какой масти он принадлежал, той и мог по итогу пользоваться. Но за собой Родеф всегда замечал некоторые… так скажем, особенности. Ему магия хаоса с рождения давалась куда лучше чем обычная. Вместо того, чтобы исцелять людей — он мог проклясть их, вместо того, чтобы привносить в их мир что-то хорошее — он мог посмотреть с презрением и у других всё тут же шло наперекосяк. Такой силы сторонились. Родеф и сам уже не помнил, для чего он решил заполучить ещё более устрашающую.       — Я ǝжʎ ʎпоминɐл, что вǝсь нɐш wир сущǝствʎет тольʞо ɓля воплощǝниʁ оɓной ʞɐрточной ʞолоɓы? Так вот, однʎ из кɐрт ʁ сʎмǝл протɐщить сюɓа и отнял её силʎ. Но находитьсʁ тут ɓля нǝё противоǝстǝственно. Онɐ ɓолжнɐ былɐ ʚсегда быть в рʎках своǝго влɐдǝльцɐ. Родеф после этого долго щурился, думая, видимо, довериться Мим до самого конца или нет.       — Когдɐ иw пǝрǝɔтɐл быть чǝловǝк из рǝɐльного wирɐ, ʞɐртɐ… ɔлоwɐлɐсь. Еɔли рɐньшǝ ǝǝ ɔилой пользовɐлɔʁ только ǝё владǝлǝц, то тǝпǝрь любой, кто воεьмǝт ǝǝ в руки, ɔможǝт отдɐвɐть мнǝ прикɐзы. Им ʁ противиться нǝ ɔwогу. Нǝ ɔwогу ʁ ни ɔбǝжɐть от хоεʁинɐ, ни нɐврǝдить ǝму, каʞ бы ɔильно того нǝ желɐv… думɐю, ǝɔли бы ʁ выбрɐл ʞарту ноwинɐлоw поwǝньшǝ, то и отдачɐ, наɔтигшɐʁ мǝня, былɐ бы нǝ ɔтоль ɔуровɐ. Но имǝǝм Һто имǝǝм. «Твоя карта?..», — спросила его Мим. Только тогда Родеф открыл глаза, взглянул на неё и улыбнулся.       — Видишь ли, моʁ дорогɐʁ Мим, в молодоɔти ʁ был… нǝсʞольʞо мɐксимɐлистичǝн. Тɐк что ʚзʁлсʁ срɐзу зɐ ʞрупноǝ. Кɐртɐ, ʞоторую ʁ уʞрɐл — «Чǝрный Джоʞǝр». Ею всǝɹдɐ облɐдɐл лишь ʚлɐɓǝлǝц ʞолоɓы. Но вот онɐ ɯʎɯ. Сɓǝлɐлɐ мǝнʁ одним из сɐмых сильных мɐɹов в мирǝ, но в то жǝ ʚрǝмʁ и сɐмым бǝɔпрɐвным. Зɐ то, что ʁ поɔягнул нɐ нǝǝ, кɐртɐ рɐно или позɓно рɐзрʎшит моǝ тǝло и дʎшʎ, ɐ зɐтǝм — ʚǝрнётсʁ обрɐтно. Из-зɐ нǝпрɐвильности облɐдɐниʁ ǝй ʁ принял новый облиʞ. Протиʚопоvожный облиʞу хозʁинɐ ʞоvоды. А ɹолос мой vюди тǝпǝрь не ɔvышɐт без исʞɐжǝний. Тоvько ты можǝшь понимɐть мǝнʁ. Потому что тожǝ облɐɓɐǝшь мɐɹиǝй хɐоɔɐ. «Но что с цирком?»       — С цирʞом? Ах, ɓɐ… ɐ с ним всё очень прозɐично. Мɐгиǝй я внушɐю vюɓʁм мысль о том, что они ɓоvжны нǝсти Рɐспорʁɓитǝvю ɓǝньги. Это можно нɐзвɐть прокvʁтиǝм в своǝм родǝ. Но прокʞvʁтиǝ это нǝ тɐкоǝ гvʎпоǝ, ʞɐʞ у мǝстных гɐɓɐvоʞ и шɐрvɐтɐнов. Оно впvǝтɐетсʁ в эмоции vюдǝй кɐк крɐйнǝ нɐвʁзчивɐя мысvь, ʞаʞ нǝпрǝкращɐющɐʁсʁ трǝвогɐ, что возврɐщɐǝт их к состоʁнию кошмɐрɐ, который они виɓǝли, ʞогдɐ спɐvи во врǝмʁ моǝй игры. И ǝɓинственноǝ, что можǝт им принǝсти обvǝгчǝниǝ — это усvышɐть мою музыʞу вновь. Поэтому они рɐз за рɐзом приходʁт сюдɐ, поэтому Рɐспорʁɓитǝль тɐʞ внезɐпно и высоко поɓнʁлсʁ на цирковой ɐрǝнǝ оɓнɐжɓы, хоть и был понɐчɐvу никǝм со своǝй стɐрой труппой. И, хотʁ во ɓворцǝ нɐсчǝт нǝго что-то нɐчɐли поɓозрǝвɐть, у них поʞɐ нǝт никɐких вǝсомых ɓокɐзɐтǝvьств. Вǝдь в том, что vюɓям нрɐвитсʁ цирʞ, нǝт ничǝго ʞриминɐvьного, так?.. А ʞогдɐ на выстʎпления прихоɓʁт маги из министǝрствɐ, ʁ просто нǝ выхожу на ɐрǝну и они возврɐщɐютсʁ в свои пыvьныǝ ʞɐбинǝты ни с чǝм. Мим до глубины души поразил рассказ Родефа. Забавно, что в чём-то цирковые оказались правы — самое страшное чудовище, способное ломать людские судьбы одним разговором, сейчас находилось прямо перед ней. А схема, которую устроил Распорядитель, этот старый жирный боров, была очень простой и оттого рабочей. Когда Мим попросила рассказать и про него, Родеф выдал вот что:       — Рɐспорʁɓитǝvь? Он — нǝ пǝрвый мой хозяин. Мою ʞɐртʎ пǝрǝɓавɐли от оɓного чǝловекɐ к ɓругому и ʁ, чǝстно говоря, плохо помню, что стɐлось с изнɐчɐльными ǝǝ влɐɓǝльцами. До Рɐспорʁɓитǝvя в Зонтопии ʞɐртой влɐдǝл его ɓруг, с ним они проворɐчивɐли всяʞиǝ мутныǝ ɓǝлишʞи. Прǝɓыдущий хозяин нǝ был столь изобрǝтɐтǝлǝн и использовɐл мою магию топорно. Далǝко он на этом нǝ проɓʚинулся и Рɐспорядитǝль до поры до ʚрǝмǝни считɐл, что я нǝ болǝǝ чем его обычный слʎга. Но как-то рɐз друг ǝму проболтɐлся и ʚ пьяном спорǝ они рǝшили сыгрɐть на мǝня. Рɐспорʁɓитǝvь ʚыигрɐл и кɐрту пришлось отдɐть. Он срɐзу жǝ ʚыяснил что я умǝю и прикɐзɐл дǝлɐть то, что я дǝлɐю сǝйчас. А когдɐ ǝго прǝдприятиǝ с цирком пошло ʚ гору — ǝго друг понял, ʞɐʞую силу упустил и пришёл трǝбоʚɐть «своё» обрɐтно. Рɐспорʁɓитǝvь попытался от нǝго откупиться, но ʚ итогǝ у них завязɐлɐсь дрɐкɐ и qvǝɯиɓʁdоuɔɐd оɹǝ vиƍʎ. Тɐкɐя вот ʚǝсǝлɐя история. На последнем её аккорде Родеф устало прикрыл глаза и его натянутая улыбка стала почти нормальной.       — Знɐǝшь, ʞаʞ говорят? Моvчаниǝ — εоvото. Дуwɐю, это поɓхоɓит наw обоиw, нǝ так vи? Мим завороженно посмотрела в его бледные серые глаза и там, где другие видели лишь алую пустоту еле сдерживаемого животного гнева, ужасы проклятий и бог знает что ещё, она видела целые вселенные. Странно, но она не презирала его за правду, ту, что оказалась страшнее всяких надуманных историй. Но также Мим вдруг поняла вот ещё что: Родеф тоже знал про её прошлое намного больше того, что она ему рассказала. Знал и не возненавидел её, как все остальные. Он не посчитал её проклятой или приносящей неудачу. Но никто не мог рассказать ему об этом, как тогда? Мог ли он воистину быть «повелителем кошмаров?» Видеть её самые потаённые ужасы и страхи? Те, что преследовали её каждый божий день во снах? Она обняла Родефа и позволила себе миг слабости, первый за всё то время, что покинула отчий дом. Пара слезинок скатилась из её глаз. Родеф обнял Мим в ответ. Он знал цену каждому произнесённому им слову, знал, как сильно его речь влияет на обычных людей, но в ту самую ночь, после того, как Мим его обняла, он говорил с ней почти не умолкая. И каждая произнесенная им фраза выражала бесконечную заботу и любовь.

***

«Что значит «не проклята?», — спросила она на следующее утро. Конечно же, ещё одно его предупреждение о том, что им не стоило больше видеться и испытывать «иммунитет» Мим к хаотической магии, всё время витающей вокруг Родефа, она с лёгкостью проигнорировала. Родеф на мгновение сощурился.       — Хw. оɯє знɐчит тольʞо то, что ʁ и сʞɐзɐл. «Но я очень невезучая! Вещи, которых касаюсь — ломаются, а мой голос…»       — А ты нǝ думɐлɐ, что просто очǝнь удɐчно попɐлɐ помощникам твоǝго суǝвǝрноɹо отцɐ под руʞу? Рǝбǝнʞɐ просто запуɹɐть. А дурɐкɐ — прǝʞрɐтить искɐть истинных ʚиноʚниʞов проиεошǝдшǝɹо. Мим действительно много раз думала об этом с тех пор, как Родеф сказал ей, что с ней всё в порядке. Но одно дело — логически пытаться распутать давно оборванную нить прошлого, а другое — наверняка знать, что же произошло той роковой ночью.       — То, что ты нǝ wожǝшь ɹоворить, — Родеф осторожно коснулся пряди её черных волос пальцами, — скорǝǝ всǝго сɐмовнушǝниǝ и сvǝдствиǝ сǝрьǝзной душǝвной трɐвwы. А тот кɐнɐт, что потоw ɓостɐвиvи на стройку, видимо, нɐдрǝзɐvи. Есvи у учǝников твоǝго отцɐ были с ним счǝты иvи ǝсли им прǝɓvожили зɐ это ɓǝньги. Мим, собрав всю свою волю в кулак, вдруг раскрыла рот и попыталась хоть что-то из себя выдавить, но, ожидаемо, ничего так и не получилось. Родеф сочувствующе потрепал её по голове.       — Нǝ зɐстɐвляй сǝбʁ. Возможно, когɓɐ-нибудь uройдǝт сɐмо. Мим очень серьёзно кивнула. Она не могла в одну секунду сбросить с себя груз вины стольких прожитых лет, да и потом — Родеф только предполагал, а не знал о ситуации точно, но… Даже так Мим впервые за эти года ощутила какую-то робкую надежду на то, что всё-таки с ней всё было в порядке. На то, что когда-нибудь всё ещё может вернуться на круги своя. Хотя… Мим украдкой поглядела на Родефа и встрепенулась. Теперь ей тяжело было представить свою «налаживающуюся жизнь» без него. Он, конечно, был временами той ещё занозой в заднице, особенно когда не хотел о чём-то говорить прямо и ходил вокруг да около со своими пространными формулировочками, но тем не менее. Забавно, но любовь не захватила Мим целиком и полностью и не ударила её будто обухом по голове, как это описывают в дамских романах. Напротив — в жизни, полной неопределенностей и тревог, Родеф стал для Мим единственным островком спокойствия. Даже несмотря на то, что он был опасен для всех остальных. Мим просто приняла это как данность. Без лишних нервов и стрессов, которые, бывало, у неё случались и по менее значительным поводам. Приятно было от того, Родеф разделял её чувства. «Может, что-то придумаем с твоей картой?» К таким предложениям, поступающим от неугомонной Мим через раз после того, как она услышала его предысторию, Родеф относился крайне скептично.       — Мноɹиǝ хотǝли зɐʚлɐдǝть моими силɐми. Многиǝ пытɐлись уʞрɐсть ʞɐрту у Рɐспорядитǝvя. Поэтому мǝня изолировɐли со ʚременем и сковɐли цǝпью. Но вот что зɐбɐвно — нɐс ужǝ нǝсколько рɐз видǝли ʚмǝстǝ ǝго слуги, но тǝбǝ таʞ ниʞто ничǝго и не скɐзɐv. Видимо, мой нынǝшний хозяин не ʚоспринимɐǝт тǝбʁ ʚсерьǝз из-зɐ нǝмоты. Оттоɹо и не зɐпрǝщɐет ʞо мнǝ ходить. «Очень зря», — воинственно нахолилась Мим и Родеф, не выдержав, заключил её в свои объятия.       — Моя смǝлая маvǝньʞɐя птичкɐ. Нǝ ɔтоит мǝня жалǝть и пытаться мнǝ помочь. Нǝ хочу, чтобы ты пострадɐvɐ. Проɔто будь рядом ɔо мной так долго, как ɔамɐ пожǝлɐǝшь. Мнǝ этого будǝт достɐточно. Он немного помолчал, а потом добавил:       — В vюбом случɐǝ, ты дажǝ нǝ сможǝшь воспоvьзоваться wоǝй сиvой, потоwу что дvя этого нужно будǝт произнǝсти приʞɐз всvух. А бǝз wɐгии нɐw точно нǝ сбǝжɐть отсюдɐ, дажǝ ǝсли я и стɐну сʚободǝн.

***

      — Нǝнɐвижу ɐзартные игры, точнǝǝ, нǝнɐвидǝл… в прошvом. По ʞрɐйнǝй wǝрǝ, wнǝ тɐʞ ʞɐжǝтся. В них тɐк wного приходится ɔтɐвить нɐ ʞон, — как-то раз сказал Родеф Мим. Она коснулась его колена и начала показывать, когда Родеф взглянул на неё. Мим легонько ткнула указательным пальцем ему в грудь, затем — сделала круг широко раскрытой ладонью у своей и провела пальцем по щеке, будто прочерчивая дорожку от слезы. Покачала пальцем из стороны в сторону пару раз и обвела им по кругу лицо, а затем вновь указала на Родефа. «Жалеешь что потерял свою прежнюю личность?» Родеф посмотрел на Мим ласково, едва улыбаясь, но всё же — разговоры о прошлом и правда причиняли ему боль. Мим сложно было сказать, по каким именно жестам или изменениям в его лице она это понимала, но это было ясно как день.       — Кто знɐǝт, wоʁ дорогɐя Wиw, ʞто знɐǝт… Иногда Родеф мог прямо посреди их игр или разговора резко замолчать, остановиться как вкопанный. И даже улыбка его почти меркла в каждый из таких разов. Он будто бы вспоминал сам себя, выпадал из «здесь и сейчас» и на мгновение делался кем-то совершенно другим. Непонятным и незнакомым для Мим. В такие разы он смотрел на неё совершенно другими глазами. А затем — этот миг пролетал, и снова всё было как прежде. Порой Мим думала об этом. Размышляла над тем, что было бы, вспомни Родеф себя окончательно. Каким человеком он вообще был до превращения? Молодым ли, старым? Худым или толстым? Добрым или завистливым? Печальным или веселым? Улыбался ли он так же часто как и сейчас, или, напротив — был тих и несмел? По его словам, не только характер, но и внешность его сейчас кардинально отличались от изначальных.       — Поvɐгɐю, что чǝvовǝʞом ʁ был не очǝнь, рɐз рǝшиv, что wнǝ нужно уwǝть достɐвлʁть людʁw стрɐдɐния ǝщǝ боvьшǝ того, что ʁ умел прǝждǝ, — фыркал сам Родеф в ответ да и только. Буря над цирком тем временем сгущалась всё сильнее и сильнее. Однажды Мим заметила, что её коллеги сцепились чуть ли не на смерть из-за одной неосторожно брошенной фразы. Усиливались перестрелки косыми взглядами в гримёрках. Да и в целом, артисты по непонятной причине с каждым новым выступлением начали постепенно дичать. Из-за этого Родеф почти постоянно находился где-то неподалёку. Беспокоился и переживал, как бы и Мим не втянули в какую-нибудь скверную историю. «Какого чёрта они творят?» Мим стала откровенно и абсолютно невежливо избегать любых взаимодействий с другими циркачами. Даже теми, кто был с виду безобиден. (Она видела однажды, как одна девушка воткнула другой вилку в руку за то, что та лишь посмотрела на приглянувшегося ей парня)       — Это иε-εɐ wоǝй wɐгии. Я жǝ говориv, что на обычных vюдǝй онɐ пɐгубно вvиʁǝт? Тоvько ты и Рɐспорʁдитǝvь от нǝǝ εɐщищǝны. Ты — потому что тожǝ имǝǝшь к нǝй прǝдрɐспоvожǝнность, ɐ Рɐспорʁдитеvь — потоwу что он wой хозʁин. Он пытɐǝтсʁ отсыvɐть ɐртистоʚ подаvьшǝ во врǝмʁ моих выступvǝний, но мɐгия хɐосɐ, в отvичиǝ от гоvоса и wузыки — ʚсǝпроникɐющɐ. От нǝё нǝ укрыться ни εɐ кɐкими трʁпкɐми. И я wного рɐз ǝwу об этоw гоʚориv. Мим смотрела на усталое и виноватое выражение лица Родефа с сожалением. Ей откровенно не нравилось то, что она не в силах ничего изменить в данной ситуации. Он тоже, кажется, начинал всё больше чахнуть. То ли от бездействия, то ли из-за того, что его часто заставляли использовать столь разрушительную способность.       — Нɐ зритǝvǝй wɐгиʁ дǝйстʚуǝт нǝдоvгоǝ ʚрǝwʁ, ɐ ʚот нɐ ɐртистов, ʞоторыǝ жиʚут здǝсь — постоʁнно. И тɐк иvи инɐчǝ… их ʚсǝх это свǝдǝт с уwɐ. Vюбоwу прǝдстɐвvǝнию рɐно иvи поздно нɐстɐнǝт ʞонǝц.

***

Гром разразился осенним вечером, тогда, когда страну начали заливать первые холодные дожди. Родеф, прикованный своей длинной цепью к одному из сидений первого ряда у манежа, настраивал арфу и периодически отвлекался на разговоры с Мим, которая сидела за его спиной на втором ряду. Когда резко хлопнул полог ткани и на арену с улицы ворвалась буря, Родеф едва успел толкнуть Мим плечом, чтобы она упала между кресел и её не было видно. Сразу же после этого в помещение влетел Распорядитель. Родеф спешно шагнул ему навстречу, переводя всё его внимание на себя. Мим видела Распорядителя из-под кресел. Огромный мужчина в чёрном засаленном фраке с раздувающимися от гнева ноздрями. Он скорее был похож на мота, прокутившего всё своё состояние и побиравшегося по друзьям-беднякам, нежели на самого успешного шоумена Зонтопии. Того самого лоска, что был присущ богатым от рождения людям, в нём не было ни капли. Равно как и всяческих манер.       — Ты! Завтра будешь играть ту самую песню. С утра и до самого вечера. Я привяжу тебя на цепи, наверху, — выпалил он тоном, не терпящим возражений, тыкая пальцем в перстне в сторону Родефа так, словно пытался его из этого самого пальца застрелить. Родеф спрятал руки в рукавах своей просторной одежды и скрестил их на груди.       — Могу я поинтǝрǝɔоʚɐтьсʁ, ʞто жǝ на ʚыступvǝнии будǝт тɐʞой, рɐз ʚы рǝшиvи иɔпоvьзовɐть ɔтоvь опɐɔную мɐгию? Дɐ ǝщǝ и тɐк доvго. Одно дǝло — ʚнушить vюдям нɐ ʞороткоǝ ʚрǝмя ɔтрɐх. Другоǝ — поvностью пǝрǝпиɔɐть их ʚоɔпоминɐния. Распорядитель, пыхтя от злости, с силой впечатал в плечо Родефа руку. В ней было скомканное письмо с гербовой печатью, которое Родеф тут же подхватил и открыл. Ему не понадобилось много времени для того, чтобы с ним ознакомиться.       — О, ʚот знɐчит, кɐк. Сɐw короvь, который считɐǝтся vучшим сǝнсором ʚ этой стрɐнǝ, рǝшиv ʚнǝзɐпно посǝтить ʚɐше ɔvɐвноǝ зɐʚǝдǝниǝ, нɐскʚозь пропитɐнноǝ тёwной wɐгиеņ. Что ж, приwитǝ wои гvубочɐйшиǝ собоvǝзноʚɐниʁ, — Мим не видела лицо Родефа сейчас, поскольку он стоял к ней спиной, но явно слышала ехидные нотки в его голосе. Слишком непочтительные для такого неуравновешенного человека как его хозяин. Распорядитель, скрипнув зубами, зашипел:       — Можно подумать, у тебя есть идея получше?! Если он просто забудет то, что здесь видел… то точно отвяжется от меня. Родеф саркастически хмыкнул.       — «Поvучшǝ», чǝw поɔтɐрɐться пǝрǝиграть иɔтинную ʞɐрточную wɐсть нɐ поvе wɐгии?       — Ты — Чёрный Джокер!       — Нǝ нɐɔтоʁщий. Да и вы вǝдь прǝʞрɐсно знɐли с сɐмого нɐчɐvɐ, — Родеф сделал к Распорядителю шаг, сокращая между ними дистанцию, — что рано или поεɓно вся этɐ историʁ тɐк и оʞончитсʁ. Мɐгии в этом мǝстǝ стɐло ɔлишком много, люди от нǝё стаvи ɔтрɐɓɐть нǝ в примǝр чɐщǝ. Почти всǝ ɐʞтёры потǝрʁли рɐссудоʞ и это ʁвно зɐмǝтно дɐжǝ тǝw, кто ɔ цирʞом ниʞɐʞ нǝ свʁзɐн. Конǝчно, это зɐинтǝрǝɔовɐло дворǝц и ʞонǝчно, они отпрɐвиvи чǝvовеʞɐ поʞручǝ зɐурʁдных бǝздɐрностǝй ɔюдɐ нɐ провǝрʞу. И Родеф вдруг улыбнулся ещё сильнее прежнего. Торжествующе. Хотя очевидно было, что и его в случае чего Распорядитель утянет на дно.       — Но зɐбɐʚно однɐʞо ʚыходит. Откɐзɐть королю вы нǝ можǝтǝ, кɐк и нɐбрɐть зɐ ночь ноʚых ɐктёров, от которых нǝ будǝт рɐзить за ʚǝрсту испорчǝнной ɐуроņ. Очиɔтить это мǝсто от слǝдов остɐточноņ мɐгии — тожǝ. И сбǝжать, кɐк бы того нǝ хотǝлось… ʚǝдь цирʞ ужǝ дɐʚно подозрǝвɐют в чём-то нǝчиɔтом и ǝсли гоɔподин Рɐспорʁдитǝль рǝшит сорʚɐться с мǝɔтɐ, то кɐрдинɐл Алǝбɐрд ǝго и из-под зǝмvи другого короvевɔтвɐ откопɐǝт. Пɐтовɐя ситуɐциʁ, нǝ нɐходитǝ? И ʚ ʞонцǝ ʞɐждоņ дороги — бǝɔɔлɐʚнɐя ублюдочнɐя смǝрть. Тɐк, можǝт быть, просто признɐть ʚсе ɔвои грǝхи и ɔдɐться миvоɔǝрдному прɐʚитǝлю? Несмотря на то, что Родеф долгие года был прикован к чужой воле магией, он никогда не пресмыкался перед своим хозяином. Никогда не склонял перед ним головы. Но в то же время он не позволял себе обычно высказывать ему столько всего вслух. Но, как верно подметил Родеф, если бы Распорядитель сам упал Зонтику в ноги, мягкосердечный король может и не смог бы наказать его по всей строгости. А вот если бы Распорядитель решил со своей задумкой идти до самого конца и попытался бы навредить ему магией, то за такое в случае провала итог мог быть только один. И не факт, что быстрый. В подвалах святой инквизиции пытки при желании могли растягивать и на недели и на месяцы. Но Распорядитель, ожидаемо, не внял ни единому предупреждению. Такой как он даже перед страхом смерти не мог отказаться от своих алчных притязаний и желания выйти сухим из воды со всеми своими деньгами. Вены вздулись на его багровом от недовольства лице. Он схватился за свой пояс.       — Сдаться? Думай, что несешь, нелюдь! Завтра ты будешь играть, будешь, даже если в итоге подохнешь! Свистнул раскрутившийся кнут и его кончик щёлкнул Родефу по лицу, в кровь размолов щеку. Ещё один щелчок — и кожу на шее. Распорядитель на диво быстро орудовал хлыстом для такого грузного и неповоротливого человека. Хозяин цирка прекрасно понимал, что его после долгих хождений министерских магов вокруг да около наконец зажали в угол и что ему не оставалось больше ничего, кроме как дожидаться собственного краха. Поэтому в его преддверии он мог лишь вымещать бессильную злобу на том, кто не мог ему ничем ответить. Не мог Родеф, но вполне могла Мим. Она, пока никто не смотрел в её сторону, бесшумно выскользнула из-под кресел и бросилась вперед, вцепившись в руку Распорядителю. Она была в перчатках, поэтому просто очень сильно повредила ему запястье, но если бы их не было — то не только кровь Родефа пролилась бы сегодня вечером. Распорядитель завопил то ли от боли то ли от страха и попытался откинуть от себя Мим. Получилось у него только с третьего или четвёртого раза, да и то — лишь тогда, когда он втоптал в пыль арены свой хлыст и помог себе второй рукой.       — Ах ты мелкая дрянь! А ты какого чёрта тут забыла?! Охрана! Охрана! Покуда Распорядитель кричал, избивая своего раба, никто и носа не казал вовнутрь. Но стоило ему раскричаться от боли самому, словно резаному петуху — и в шатёр тут же насыпались люди. Мим молча смотрела на окруживших её мужчин, сжимая в руках отобранный хлыст. Брови её сошлись в очень недобром выражении. За ней медленно поднялся с земли и Родеф, утирая рукавом залитые кровью глаза. Но почувствовав перевес сил, Распорядитель внезапно пришёл в себя и успокоился. Он одёрнул задравшийся пиджак, вскинул подбородок и запустив руку в карман извлек оттуда карту с чёрной рубашкой. Всё это — демонстративно деланно и медленно.       — Выкинь эту девку за пределы цирка, а как вернёшься — с арфой наверх. А вы, — Распорядитель повысил голос и охранники повернулись к нему, — встать и от шатра ни шагу в сторону. У пропускной тоже. Всех, кроме тех кого лично не одобрю и эту помешанную обратно не пускать. Не хватало ещё, чтобы завтра тут мешались. Когда цепь Родефа отстегнули, он подхватил легкую Мим под руки и повёл на улицу. Совершенно не так жёстко, как того хотелось бы Распорядителю. Так, что это даже не выглядело как какое-то наказание или грубость.       — Тǝпǝdь у тǝбʁ иε-за мǝня нǝпdиʁтности, — тихо вздохнул Родеф, как только они чуть отошли. Выглядел он не в пример устало, но не останавливался ни на секунду, поскольку не мог управлять своим собственным телом. Мим посмотрела на него осуждающе. Ну неужели она по мнению Родефа должна была ничего не делать и не выдавать себя? Должна была позволить любимому человеку страдать ради сохранения их тайны? Нет уж, дудки. Распорядитель, этот свихнувшийся на жадности... человек, зашёл слишком далеко со своими гипнотическими играми. Спустя пару шагов и небольшую паузу, Родеф добавил, замявшись:       — Тǝбǝ лʎчшǝ уйти из Зонɯопии, доdогая Wиw. В оɯличие от меня, тǝбя тʎт мɐгия нǝ ɓǝdжит. Да и… чʎʚствую, что ʚся єта история с wǝстным ʞоролём очǝнь сʞʚерно ʞончиɯся. Так незаметно они и подошли к ограде цирка. Остались позади повозки, склад с реквизитом и разноцветные купола, тёмные в драпе под лунными лучами. Ночь сегодня была почти такая же, как и в тот день, когда Родеф и Мим впервые встретились. Сколь же многое с тех пор произошло. И если Родеф не мог, то его могла обнять Мим. В этих самых объятиях что для неё, что для него тогда было всё утешение мира. «Нет. Буду с тобой до конца», — это всё, что она успела ему показать, прежде чем Родеф развернулся и движимый магией зашагал обратно. Напоследок он улыбнулся ей бледной, бесцветной улыбкой, которая выражала что угодно, но только не страх за грядущее. «Благодарность», поняла Мим. Но благодарность абсолютно кладбищенская, которой благодарят тех, кто о тебе заботился перед тем покинуть их навсегда. За ними по пятам, след в след, шла парочка людей Распорядителя. Как только Родеф скрылся из виду, они встали у выхода, зло поглядывая на Мим. Да уж, к словам хозяина тут относились очень серьезно и дать ей поговорить нормально они точно не собирались. Но, с другой стороны, — Мим ещё успеет с Родефом наговориться. Она не собиралась так просто сдаваться и бросать его на произвол судьбы, так что надо было просто… дождаться удачного момента. Да и, как было однажды правдиво сказано, любому представлению, каким бы драматичным и ярким оно бы ни было, рано или поздно наступает конец.

***

Слуги господина Распорядителя серьезнее обычного приняли его указания насчет Мим. Они словно полудохлые шакалы таскались за ней туда-сюда до самого рассвета, пока не начал подтягиваться на выступление народ. Не пускали на территорию цирка. Лица у них были скучающие, а глаза — мертвецки-собачьи. Мим пришлось потратить непозволительную уйму времени на то, чтобы от них наконец отвязаться. Отвлеклись эти двое только тогда, когда зрители уже начали забивать проход и недовольно голосить. Им пришлось проверять билеты. Воспользовавшись этим Мим и скрылась из виду, просочившись вовнутрь через одну из дыр в заборе, после чего смешалась с толпой. Поначалу она просто двигалась в сторону главного шатра вместе с током людей, стараясь если не подавить перетряхивающую её тревогу, то хотя бы использовать её во благо. Даже если Мим до смерти боится за Родефа и себя — это не значит, что она станет сидеть сложа руки. Хватит. Эта выученная манера согласия со всем происходящим в её жизни должна была остаться далеко в прошлом. Но что могла Мим кроме бездумного порыва? Она судорожно искала возможные решения и находила их с трудом. Одно было понятно точно — надо было отнять карту у Распорядителя и сделать это до того, как тот прикажет Родефу помешать ей. Мим прекрасно понимала, что ему она в открытом противостоянии не ровня, значит нужно было… как там Родеф обычно насчёт своих выступлений говорил? Провернуть отвлекающий маневр. Пока ноги сами несли её, в голове хаотично вспыхивали различные образы. Но вдруг хаос сугубо мысленный сменился хаосом воцарившимся вокруг. До поры до времени Мим, глубоко погруженная в свои мысли, не замечала ничего и игнорировала одиночные выкрики в толпе. Она вскинула голову только тогда, когда её чуть не сбили с ног прущие в противоположную сторону люди. Толпа заламывала сама себя и вдруг пошла взад.

Запах гари ударил в нос.

      — Пожар! — выкрикнул кто-то и вместе с этим раздался свист фейерверка, но не в воздухе, где ему положено быть, а пришибленно, у земли. Тогда Мим побежала навстречу к главному шатру ещё быстрее, уже не скрываясь. А люди, крича и падая — от него. Марево начало волочиться по небу, а впереди всклубились искры.

Дым, огонь!

Причины происходящего принимались в расчёт лишь самые катастрофические. Неужели хозяин решил разыграть «несчастный случай?» Спалить свой цирк, чтобы избавиться от улик? Но Родефу… он же приказал играть наверху, на одной из двух башенок манежа. Мим лично это слышала. «Или это был только предлог? Он и Родефа решил убить? Чтобы окончательно обрубить все ведущие к нему от тёмной магии нити?» Мим как наяву представила себе Распорядителя, платком утирающего слёзы перед представителями чёрных папах на фоне разрушенного цирка. «Тёмный маг пробрался ко мне в труппу, ваше величество. Я человек простой и не смел знать, что он так вредит людям…» Что случится с Родефом, если кто-то попытается таким образом навредить ему? Поможет ему спастись карта или нет? Но, с другой стороны — приспешники Распорядителя сами позорно ретировались и их паническое поведение не было похоже на поведение тех, кто спланировал поджог. Мим видела парочку из них, перепуганных ничуть не хуже простых людей. Но что же тогда?.. Из воплей цирковых, судорожно выхватывающих свои небогатые пожитки, пробегавшая мимо Мим мельком расслышала, что они винили кого-то из своих же. Что кто-то двинулся настолько, что вдруг ни с того ни с сего облил себя керосином и чиркнул спичкой. Прямо посреди запасов пиротехники. Тогда набатом прозвенели в её голове слова Родефа, обращенные к Распорядителю прошлой ночью: «Wоʁ wɐгиʁ ʚсǝгдɐ сʚодит vюдǝй с уwɐ. И вы пdǝкрɐсно єто знɐǝтǝ» Оказался ли Родеф прав в очередной раз или происходящее было простым стечением обстоятельств? Мим было невдомёк, но если существовала мизерная возможность того, что Распорядитель сбежал, бросив Родефа умирать, Мим обязана была ему помочь. О том, что если бы Распорядителю было куда проще убить его заставив наложить на себя руки, Мим даже и не подумала. «Огонь всё делает зрелищнее», — ещё одна оброненная кем-то фраза так некстати пришила ей на ум. И правда — Мим может даже восхитилась бы зрелищем объятого пламенем высокого свода над манежем. В другом случае, но не сейчас, когда ей нужно было попасть вовнутрь. Её тело двигалось будто бы само по себе, но это не была магия контроля, которую однажды над ней провернул Родеф. Просто интуиция, наитие и абсолютное противоречие здравой логике. Мим влетела в шатер, рукой откинув колышущийся на ветру полог. У самого входа торчали несколько самых преданных слуг Распорядителя и он сам с выпученными от страха глазами, но Мим было плевать на них. Единственное что волновало её — это… Когда она присмотрелась, щуря глаза от слёз и гари, то увидела маленькую фигурку наверху. Родеф был там. Но почему Распорядитель не убрался, как сделал бы любой трус вроде него? Решил удостовериться, что Родеф не выживет? Нет, тут было что-то другое. Её дыхание перехватило, когда Мим поняла. Пиджак Распорядителя висел там же, у пристройки, наверху. А в нём, судя по всему, осталась и карта. Этот жирный боров частенько сидел там во время выступлений, но, видимо, до того как вспыхнуло пламя он отошел по делам. А Родеф до своей карты дотронуться не мог. Как и уйти, ослушавшись приказа нынешнего своего мастера. Что ж, это был шанс. Когда Мим пробежала мимо охранников и своего бывшего хозяина, те отмерли и попытались ей помешать, но их неповоротливость не играла им на руку. Стоило Мим схватиться за первые перекладины лестницы, ведущей наверх, в спину ей донеслось:       — Даже если и залезешь, даже если заберешь карту, всё равно вы оба сдохнете! Ты, немая дрянь, даже ничего приказать ему не сможешь! Распорядитель что-то продолжал орать снизу, но Мим всё равно не слышала его из-за рёва пламени, треска сжираемых им вещей и стука собственного сердца, заглушающего всё вокруг. Лезть ей пришлось не на ту башню, на которой сейчас находился Родеф, а на противоположную, потому что на первой лестницу раздробило в щепки упавшим сверху реквизитом. Страшно, господи, как же ей было страшно! Мим клялась себе всем на чём свет стоит, что больше никогда и ни за что не будет в жизни так рисковать, лишь бы в этот раз пронесло, лишь бы получилось спасти того, кто был ей дорог. Руки горели от того, как быстро Мим перебирала ими, грудь — от шипящего смога. Когда она преодолела половину пути, Распорядитель всё же смог пинками и криками заставить своих ассистентов залезть в дребезжащий и воющий лифт и кое-как запустить его. Только пошёл он крайне медленно — трос то и дело вело из стороны в сторону. Видимо, решимость Мим вселила в её оппонентов веру в то, что они смогут-таки выцепить свою несущую золотые яйца курицу из пасти смерти. Но Мим оказалась на вершине раньше них и теперь видела Родефа более отчетливо. Он стоял у самого края и неотрывно смотрел на неё. Мим просто физически не могла его слышать, однако она прочла по губам: «Ты не обязɐнɐ меня ɔпɐсать» Её внезапно пробило на истерический смех. Нашёл время вставить свои три копейки, когда она уже поднялась. Ну что за ужасный мужчина? Просто худший на всём белом свете! Осталось самое сложное. Перед Мим был канат и ей нужно было пройти по нему до конца. И сложность заключалась даже не в неудаче и не в проклятии — дым заполнил шатёр, дышать стало совершенно невыносимо. Ещё немного — и выше полыхнёт пламя, схватится самый верх. Тогда весь каркас шатра рухнет, и до этого остались считанные минуты. Сложно, но что уж поделать, таким Мим была человеком. Она всегда скорее рванула бы навстречу несущемуся к ней поезду, чем от него. Она ступила на канат. Сегодня — словно впервые в своей жизни. Ноги и руки у неё дрожали, как и вся её душа, но она продолжала упрямо идти вперед. Когда поблизости начали пролетать обломки верхотуры Мим побежала по верёвке почти бегом, а когда поняла, что канат уходит из-под её ног — прыгнула. Она взлетела над резко лопнувшей веревкой и кубарем перекатилась по деревянному настилу, вписавшись своим многострадальным лицом во что-то твёрдое. Руками больше по наитию чем осознанно Мим свалила треногу с чужой одеждой и нашарила в пиджаке карман. Когда она взяла карту Чёрного Джокера в руки, то почувствовала, что дышать на мгновение стало легче. Ощущение было такое, будто температура вокруг резко опустилась на пару градусов. Отчего-то стало спокойнее. Закончила жужжать катушка противовеса и из лифта вынырнули два слуги Распорядителя. В мрачной решимости один из них выхватил нож и двинулся навстречу Мим. Как только она с удивлением обернулась на них, пол под ней вдруг надломился и пошёл волной. Её выкинуло бы за край платформы, если бы в неё одной рукой не вцепился Родеф. Теперь сила прошлого приказа с новым хозяином его не сдерживала. Мим заторможено смотрела на то, как рука Родефа скользит по парапету всё сильнее, а каждая мышца в его теле дрожит от напряжения. Он держал её для своего шаткого положения на удивление крепко. Но им некуда было бежать. Лестница уничтожена, к лифту путь перегородили враги, а купол шатра вот-вот обрушится. Им катастрофически не хватало времени, а меж тем надо было срочно убираться отсюда. Самое время было что-нибудь сказать, попросить Родефа использовать магию, спасти их, сделать хоть что-нибудь, но Мим не могла произнести ни слова. Как и десять лет назад, так и сейчас. Проклятие или нет, но оно не изменяло своей силе. Родеф, увидев её слёзы, едва слышно произнёс:       — Нǝ εɐɔтɐвляй сǝбʁ. Он зарычал и подтянул Мим к себе, обернулся к двум другим людям на помосте, стараясь хоть немного извернуться так, чтобы закрыть её собой. Но один истощенный человек против двоих с оружием — явно неравные условия для боя. Мим зажмурилась на мгновение, коря себя за свою неполноценность, судьбу, магию и весь белый свет. Это было жутко несправедливо, что даже рискнув всем она не смогла добиться того, чего хотела. Что даже одного человека не смогла спасти. Она не могла ничего приказать, не могла помочь Родефу магией, но… внизу вдруг блеснул металл страховочного крюка и Мим невольно уставилась на него. Её глаза расширились. Вдруг вспыхнула искра озарения. Да, она не могла использовать магию карты, но ей ведь это было и не нужно. На самом деле, Мим уже знала то единственное, что могло помочь им. «Отпусти», — одними губами произнесла она и мотнула головой вниз. Родеф взглянул в её полные решимости глаза, перевел взгляд на слугу Распорядителя, занёсшего над ними клинок, а затем — выдохнул, обнял её и со всей силы оттолкнулся от бортика. Они оба полетели вниз. Двадцать метров, смертельная высота, но из-за специфики работы Мим и прочих гимнастов под верёвкой всегда натягивали несколько страховочных сетей. Про них Мим и вспомнила, их успели натянуть до начала выступления. Первая страховочная сеть не выдержала, вторая — тоже, но они обе замедлили падение. Мим всегда хорошо плела и перепроверяла верёвки — в конце концов, её учили этому с детства. И никакие надуманные проклятия не могли противостоять годам суровой практики. И хоть удар о землю и вышёл у них обоих жёстким, Родефу и Мим выжить позволило именно это решение. Обе башни сразу же обрушились после их прыжка, погребая под собой слуг Распорядителя. И хоть Родеф, в отличие от Мим, принял большую часть урона на себя, она всё же потеряла сознание и ему пришлось спешно подбираться, вставать и поднимать её на руки. Но стоило только Родефу выйти за полог, оставляя за собой инферно и грохот от падающего каркаса шатра, как перед ним тут же выросла чужая тень.

***

Распорядитель с раскатавшимся по земле хлыстом возник перед Родефом, широко расставив ноги. Несмотря на потерю всех своих помощников, он видимо всё-таки решил рискнуть и отобрать карту, глядя на то, в каком плачевном состоянии были его бывшие артисты.       — Ты ƍольшǝ не моņ хоεʁин, — предупреждающе бросил ему Родеф. Никаких больше почтительных «вы», никакой больше терпимости к чужим мерзким выходкам. Родефа хватало только на то, чтобы не марать свои руки об этого грязного выродка прямо сейчас. Ему пришлось бы для этого отпустить его дорогую Мим. Ему показалось, что после подобных слов этому человеку хватит мозгов отступить, но Родеф однозначно переоценил его умственные способности. Распорядитель вновь принялся плеваться ядом в своей излюбленной манере.       — Неблагодарный ублюдок! Ты ведь с самого начала это спланировал, да?! Специально выбрал эту девку, потому что она немая и если завладеет картой, то никогда тебе не прикажет. Ты ведь проклял её, чтобы она тебе помогла, проклял, да?! Родеф показал ему в оскале все свои острые зубы. Насмехаясь над чужой глупостью и тем, какой запредельной она могла порой быть.       — Ты, тот, ʞто убиv своǝго единственного дрʎгɐ, никоɹда не uоņмешь, отҺего vюди помоɹɐют дрʎг другʎ. Хотʁ в одноw ты и uрɐв, иногдɐ vюбовь и впрʁwь wожно принʁть зɐ прокvʁтье. Но от тɐкого uрокvʁтиʁ, в отличие от картоҺноɹо, я никогдɐ не откɐжʎɔь. Родеф не думал, что стоит продолжать этот бессмысленный диалог. Ему хотелось поскорее перенести Мим туда, где её больше не станут тревожить. Он сделал шаг в сторону, но у его ног тут же поднялся клуб пыли от взвизгнувшего хлыста.       — Лжец! Ты — чёртов лжец! Вы оба — моя собственность, я купил вас. И никуда ты c ней не уйдёшь! Щёлкнул кнут и второй раз, но тогда Родеф вдруг поднял ногу и, угадав момент, с нечеловеческой скоростью наступил на самый его кончик. Распорядитель дёрнулся от волны отдачи и чуть не увалился наземь, но своего оружия из рук так и не выпустил. Брови Родефа сошлись, когда он взглянул на него вновь. Это явно был недобрый знак. Он мельком взглянул на его дорогую Мим — а не потревожили ли крики этого ничтожества её чуткий сон? Голос его казался обманчиво вкрадчивым, когда Родеф начал свою речь.       — Кɐжǝɯся, ты зɐбыл, чьǝй ɔилǝ противоɔɯоишь, — он наступил второй ногой на хлыст и ровно по нему пошёл в сторону Распорядителя. Тот дёргал за рукоять, пока Родеф продолжал свой неспешный шаг, но не в силах был сдвинуть его ни на миллиметр. Кнут будто бы прирос к земле. В самом конце, когда они едва не столкнулись лбами, Родеф быстро крутанулся на месте и ударил Распорядителя ботинком так, что тот отлетел на добрый метр вперед. На подобную скорость ни один обычный человек не успел бы среагировать.       — …qʚdǝҺ. Из рассеченного лба хозяина цирка полилась кровь, а Родеф сощурил глаза в неземном отвращении, совершенно не обращая внимания на его причитания и вой.       — Я вǝдь дɐл тǝƍǝ ʚозwожность уйти по-хорошǝwу. Но рɐε тǝбя тɐк ɔильно интǝрǝсоʚɐло проʞлятьǝ… Сам Купол над ними вспыхнул и из дня наступила ночь. Чёрные бока его покрылись разводами созвездий, взвился вокруг хозяина и его бывшей марионетки бешеный порыв эфиря. Но для человека, не видевшего ни разу реальные звёзды, изумительное бесконечное небо выглядело ужаснее любой адской геенны. Распорядитель рухнул с колен на землю и возопил от страха, закрыв голову руками. А Глаза Родефа озарились кроваво-алым и он продолжил говорить:       — Всǝ ƍǝды, которыǝ ты принǝс vюдʁw, вǝрнутсʁ к тǝбǝ в дǝɔʁтикратном раεwǝрǝ. Всʁ твоʁ жиεнь стɐнǝт ɐдоw, тɐкиw, что ты будǝшь wолить о ɔкорой смǝрти, но сwǝрть к тǝбǝ нǝ придǝт. Никто и никогдɐ нǝ протʁнǝт тǝбǝ руку поwощи. So mote it be. Он топнул и звук этот разошёлся по всему пространству Карточного Мира, закрепляя только что сказанное, вплетая его в саму суть мира. Шляпа на Распорядителе и хлыст у его рук вспыхнули, обжигая ему пальцы. Его крики утонули в дымном мареве, а фигура ухмыляющегося Родефа, прижимающего к себе самую сокровенную часть его «фокуса», меж тем становилась всё дальше и дальше. В конце концов Повелитель Кошмаров, изрекший свое последнее проклятие, вовсе исчез за линией горизонта.

***

      — А я говорил вам! Говорил. Вот что бывает, когда вы решаете поощрять в начинаниях всякую челядь! На выгоревшем пепелище цирка среди рваных и витых шатров и их бренных останков помимо снующих по периметру чёрных папах находились три сильно выделяющихся из общей массы человека. Первый был хорошо известен всякому в этой стране. Высокий, жилистый как самая дрянная в мире бастурма, хмуро морщащийся на бардак вокруг седой старик. Его святейшество Первый Министр Зонтопии Архибрат Алебард. Он очень эмоционально жестикулировал руками, что-то доказывая двум молодым людям, замершим неподалёку от него. Один из них — зонтиец, примечательный лишь своим необычным цветом глаз, стоял потупив лицо нервно перебирая руками тесёмку дождевика, что давил ему на плечи. Второй — в забавном бирюзовом костюме с подтяжками, проглядывающим через точно такой же черный плащ, и перепачканными мысками светлых ботинок. Он слушал тирады священника куда более отстраненно.       — Они устроили выброс опасной магии! Учинили поджог! А что, если бы вы пострадали?! — Алебард корчил страшные рожи похлеще тех, что бывало рисовали на него в карикатурах и наворачивал круги вокруг до около.       — Но, господин, всё ведь обошло… — попытался встрять юноша с белыми глазами, но Алебард рыкнул на него и тот снова затих.       — Бога ради! Помолчи, Армет. Если бы я знал заранее, что ты втянешь его величество в такую авантюру! Прийти сюда, без охраны, предупредив одного только распорядителя этого… чёрт пойми чего! А ведь мне казалось что ты благоразумен и понимаешь как легко мещане дичают от скудоумия после того случая в церкви. Но перевести дух Первосвященнику не дали.       — Алебард, тебя, кажется, зовут, — вдруг подал голос второй молодой человек. Тон его был тихим и меланхоличным. Словно шум дождя, омывающего выжженную землю. Алебард вскинулся, посчитав было, что от его нравоучений хотят так легко отделаться, но вдруг его и впрямь позвали ещё раз, на этот — уже громче. Он фыркнул и скрестил руки на груди.       — По долгу службы пока откланяюсь, но мы с вами ещё не закончили. Сурово, будто на самом деле он тут был всем начальником, Алебард сорвался с места и скрылся из виду, с чувством шлёпая по лужам. Но перед этим он всё же успел почтительно склонить голову. Армет откровенно выдохнул от облегчения, когда тот ушёл и перевёл взгляд, полный неловкости и раскаяния на своего спутника.       — Кажется, обошлось. Тот повторил его слова невзрачным эхом.       — Да, обошлось. Зонтик привычно пропустил и все извинения Армета и всю напыщенно раздраженную речь Первосвященника мимо ушей. Его сейчас интересовало совершенно другое. Он стоял над тлеющим цилиндром, обожжённым по краям и лопнувшим в нескольких местах хлыстом и очень, очень пристально глядел на них, чего как правило не делал никогда. Обычные вещи, тем более принадлежащие другим людям, интересовали его не больше прогноза погоды в стране, в которой всё время шли дожди. Когда Армет наконец заметил его отсутствующее выражение лица, то осторожно дотронулся до плеча Зонтика.       — Ваше Величество?..       — …так странно. Ощущение такое, будто… — Зонтик, поджав губы, размышлял о чём-то своём. Он повернулся к своему спутнику только после пары таких же мимолетных прикосновений и еле заметно улыбнулся. Только тогда Армет повторил свой вопрос, кивая на испорченный реквизит.       — Вас что-то в них заинтересовало? Зонтик покачал головой.       — Тебе не стоит принимать произошедшее близко к сердцу, Армет. Жаль, конечно, что мы не попали на выступление, но я всё же смог разглядеть, — он покосился украдкой вбок, на хлыст, — нечто крайне занятное сегодня. На секунду мне даже показалось, будто я почувствовал магию кое-кого не из этого мира. Зонтик поднял голову кверху Купола, а затем неловко улыбнулся, будто бы извиняясь за такие глупые мысли, после чего поправил длинную наползшую на лоб челку.       — Но этого просто не может быть. Он уже столько лет не приходил к нам… сюда. Так что, возвращаемся в замок? Армет, напротив, после его слов не успокоился, а всполошился.       — Ой! А вот это нехорошо! Знаете, даже призрачным «ощущением» нельзя пренебрегать если дело касается… — он нервно обернулся по сторонам, глядя, не подслушивает ли кто и подойдя поближе на всякий случай подставил к щеке руку, зашептав, — …ну вы понимаете, да? Такого рода магии. Тем более, вы — самый сильный среди магов нашей страны, если уж «кажется» вам, то… вы не расскажете об этом господину Куромаку? Или, может быть, господину Алебарду? И как только люди с такой магией смогли пробраться в Зонтопию? Не думал, что «болезнь» после чисток в Пиковой Империи ещё хоть где-то осталась. Зонтик помолчал немного, честно не зная, что можно было ответить на тревоги Армета. Соврать ради его спокойствия? Не врать и не оставлять за душою греха? Куромаку мало интересовала магия и едва ли он стал бы про неё что-то выслушивать даже на собрании. А Алебард… у него и своих забот хватало. Зонтик прекрасно понимал, что это проблема долгоиграющая и что рано или поздно она ещё аукнется всем клонам вместе взятым. Но пока что он прагматично думал, что нет смысла поднимать этот вопрос прямо сейчас. Надо было… дождаться удачного момента. И Зонтик чувствовал нутром, что момент этот не за горами. Что-то тёмное назревало у границ их мира. Что-то подобное тому, что произошло в этом несчастном сожженном цирке. Приличия ради он выдал дежурное:       — Я подумаю. Но когда он утешающе потрепал Армета по голове, это было вполне искренне.

***

Вдали от пепла и останков прошлых лет, вдали от самой Зонтопии и всякой цивилизации Мим с трудом пришла в себя. И мир возвратил её в свои объятия не так мягко и трепетно как ей того хотелось бы. Стоило только Мим приподняться, её голова пошла кругом. Перемешавшйся с сажей грим здорово жёг ей лицо. Распахнув раскрасневшиеся глаза Мим вдруг судорожно вздохнула и на мгновение показалось, что сейчас она испуганно вскрикнет или позовёт Родефа, но с её губ так и не сорвалось ни единого слова. Она осторожно осмотрелась. Белая пустошь Карточного Мира, твёрдая как любая несокрушимая поверхность и такая же немилосердно холодная. Ничейная земля, неподвластная ни жизни ни разложению. Сюда не рисковал заходить никто кроме отступников, которых с позором изгнали из Восьми Великих стран. Мим передёрнуло от отвращения, когда она вспомнила истории об этом месте. Поговаривали, будто тела этих несчастных, умерших здесь без еды и воды, оставались в вечном покое. Их не трогали ни тлен, ни черви. Но тревога Мим не успела перерасти в панику — тяжелая тёплая ладонь аккуратно погладила её по спине и вернула обратно к чужим коленям. Родеф, протрёпанный не меньше её, с иссушенными от пепла волосами и опалёнными бровями, посмотрел на её кислое выражение лица со всей доступной ему теплотой в улыбке.       — Ну ʚот ʚсё и εɐкончиvось, wоя ɓоdогɐя Wиw. Ты побǝɓилɐ, wы сбǝжаvи. Тǝпǝdь, блɐгоɓаdя тǝбǝ я сновɐ сʚобоɓǝн. И несмотря всё произошедшее, несмотря на ломоту во всём теле и чувство, будто она разом вдохнула в себя несколько сот килограммов песка, несмотря на то, что идти им по большей части было некуда, Мим не могла не улыбнуться в ответ на эти радостные новости. Пусть и преодолевая некоторую физическую боль. Она тут же постучала его по плечу. «Как ощущения?» Мим имела в виду то, что Родефа больше не связывал с Распорядителем его дьявольский и бесчестный контракт. Что не было больше нужды из необходимости вредить людям магией. Но Родефа отчего-то её слова завели в тупик. Он удивленно вскинул брови, так, словно сам факт произошедшего был уже ему прекрасно известен, но вот само ощущение того, что он теперь свободен — ещё нет.       — Нǝ εнɐю. Я ужǝ и εɐбыл, что тɐкоǝ сʚобоɓɐ, но, думаю… — он замолк и на миг его выражение лица стало чуть серьезнее, несмотря на всё ту же не сходящую, одинаково удобную для любых ситуаций улыбку, — …дуwɐю, ʁ хочу ʚспоwнить это вwǝстǝ с тобоņ. Мим одними глазами выразила полное с ним согласие. Выражение её лица стало спокойнее, хоть оно и было усталым. «Что мы будем делать? Люди видели…»       — Кɐк wы нǝwного повεɓориvи с Рɐспорядитǝvǝw? — подхватил за ней Родеф, — и нɐвǝрнякɐ скинут всю вину зɐ проиεошǝдшǝǝ нɐ нɐс, дɐ? Знɐǝшь, покɐ wы wожеw отпрɐвиться к оɓному… сʞɐжǝм тɐк, не wоеwу знɐʞомому, но знɐкоwоwу тоɹо, чью ʞɐрту я поεɐиwствовɐv. Он будет рɐɓ любой ʞоwпɐнии. Родеф, судя по всему, знал что-то, чего не знала Мим. Но как сказал он сам — времени у них будет предостаточно и Мим ещё успеет разгадать его тайны, если это будет необходимо. А пока — она прикрыла глаза и расслабилась, полностью доверяясь ему и его интуиции. Родеф аккуратно погладил её по волосам и медленно поднялся, поднимая свою возлюбленную на руки.       — Но по пуɯи нɐвǝдаǝwɔя в Фǝлицию, wоʁ ɓороɹɐʁ Wиw. Зɐбǝрǝм оттудɐ пɐрочку εɐблуɓших ɓуш, — он улыбнулся, глядя на яркое солнце, что было видно за десятки миль от них, а затем добавил чуть тише, — ɓумɐю, wоих сиv хвɐтит на то, чтобы рɐεоʞ приоткрыть зɐвǝсу этого wирɐ.