Саргассово море

Роберт ухмыляется, наблюдая за Вирджилом. Тот суетится как рыбешка на мелководье, поминутно стукаясь о бортик жалкого фонтанчика своей любви к Клэр. Клэр. Имя отскакивает от языка десятипенсовой монеткой, ударяя по небу. В глазах Вирджила сквозит потрясение – его маленький, аккуратный, выхолощенный мирок отчаянно штормит, но уцепиться не за что, и переждать качку невозможно. Разве что броситься в нее с головой, грозясь потерять рассудок. Клэр. Роберт с любопытством ученого, изучающего новый подопытный образец, всматривается в Вирджила. Он видит, как дрожат руки этого старикашки, когда он приносит в мастерскую очередную найденную деталь: шестеренку ли, винтик или шуруп. Ловушка работает, петля затягивается все сильнее, и Роберт уже сам не уверен в распределении ролей. Потенциальная жертва бежит к пропасти с радостным криком престарелой, нелепой любви, по злой насмешке судьбы отчаянно настоящей при своей фальшивой сущности. Роберт помнит менторский тон Вирджила, с которым тот бросил ему фразу, что до сих пор звенит у него в ушах. В каждой подделке есть что-то подлинное. Да, так он и сказал, старый болван. И еще усмехнулся, как усмехаются лишь всезнайки. Дурак, он даже не подозревал, что о комнате с картинами уже все известно не только Билли. Не понимал, что его колесики уже завертелись. Свои первые часы Роберт собрал, когда ему было восемь. Часы всегда были его любовью – настоящей, искренней, и взаимной. Роберт ковырялся в мелких детальках, пачкая руки в машинном масле, и каминная полка ломилась от его изобретений. Часы с кукушкой. Часы с компасом. Часы с буквами вместо цифр. Он с легкостью мог отличить настоящий раритет от дешевой искусственно состаренной подделки. Он коллекционировал окончательно бесполезные в глазах других ржавые шестеренки, чтобы спустя несколько часов или дней создать что-то новое, уникальное и ни на что не похожее. Отец гордился им, друзья завидовали белой завистью, девчонки томно заглядывали в глаза и просили сходить с ними в кино. Мир принадлежал юному гению Роберту. Почти весь, за одним маленьким досадным исключением. Клэр Фортескью, да-да, тоже Клэр по иронии судьбы, смотрела на него с легким презрением законной королевы класса. Она недовольно кривила губы при виде очередной поделки, над которой ахали ее одноклассницы, и зеленые глаза под тонкими нитями бровей казалось, говорили «какой же ты дурак, Роберт Хокинс». Он старался, очень старался понравиться этой неприступной девочке с хмурым взглядом. Каждый день, проведенный в мастерской, Роберт тратил на поиски чего-то действительно достойного ее внимания. Шестеренки разбросанными жемчужинами валялись на полу, и он то поднимал их, бережно смахивая пыль с заржавевших зубчиков, то вновь с отчаянием бросал вниз. В пятницу, он хорошо помнит, что это была пятница, Роберт выловил Клэр на одной из перемен в бесконечных коридорах школы, чтобы протянуть маленькую коробку, подбитую голубым плюшем. Там, в тесном пространстве, на маленьком островке ткани, лежали часы. Тонкий, потемневший от времени браслет, римские цифры под помутневшим стеклом и изящная вязь гравировки на корпусе. Клэр вскинула тонкие брови. - Что это? – изумление в ее голосе превосходно соседствовало с презрением. - Вокансон*, - прохрипел Роберт, скрещивая пальцы в надежде на мимолетную улыбку. – каждой детали этих часов не менее трехсот лет. - Зачем они мне? – Клэр брезгливо дотронулась пальцами до браслета. – Они же совсем проржавели. Вечно ты подбираешь всякое старье, Хокинс. Слова острыми осколками проникли под кожу, но Роберт сдержался. Просто молча забрал коробку и удалился. Утром следующего дня Клэр Фортескью нашла на пороге своего дома еще одну коробку, на сей раз подбитую красным бархатом. Открыв ее, Клэр взвизгнула от восторга. На темно-винной ткани лежали изящные часики от Тиффани, которыми она так часто засматривалась в витрине магазина. Роберт молча смотрел из-за угла за реакцией еще недавно почти боготворимой девочки, и злая улыбка ядовитым плющом расползалась по его лицу. Он не сказал Клэр ни тогда, ни потом, почему с таким презрением оттолкнул ее, когда она кинулась ему на шею при встрече. Глупышка Клэр не смогла отличить подделку от настоящего – он просто заменил корпус часов. Море неспокойно. Море волнуется: грохочет волнами, прибивает пенную шапку к парапету, лижет и без того изъеденный водой берег, оставляя на память о себе неудачливых моллюсков и тину. Роберт и Вирджил прогуливаются по пристани, и песок мелкими песчинками пристает к подошвам ботинок, отскакивает от брюк и возвращается на землю. Вирджил кутается в пальто, и сегодня, замечает Роберт, он без перчаток. Руки у Вирджила сморщенные, перевитые канатами вен, но пальцы еще хранят некое аристократическое благородство и могут считаться красивыми. Он снова рассказывает о Клэр, и Роберту кажется, что это не Вирджил говорит, а волны рычат «Клееер», ударяясь о парапет. Роберту не терпится взглянуть в мутные белки глаз своего спутника, когда тот узнает об обмане. Увидеть отчаяние, сине-зеленым Саргассовым морем разливающееся в радужке. - Сколько моллюсков! – Вирджил поддевает землю носком ботинка. – Жалко их. Жертвы прибоя. Он усмехается. Роберт смотрит на него с минуту молча, что-то обдумывая. - Я читал, - говорит он наконец, - что когда у моллюсков раскрывают створки, они погибают потому что их ослепляет солнечный свет. Слишком большая доза, больше чем за всю их жизнь. - Это невозможно! – на губах Вирджила играет самодовольная улыбка всезнайки. – У моллюсков нет органов зрения. - Возможно, - Роберт задумчиво кивает, - я ошибся. Это всего лишь одна из теорий. Они продолжают свой путь молча. У «Клэр» пшеничные волосы, напоминающие ему о булочках во французской кондитерской на углу Пятой авеню и Бродвея. У «Клэр» платье из тяжелого шуршащего материала, муар наверно, но вообще Роберт в подобном не разбирается. Глаза у «Клэр» фиалковые, во всяком случае, так бы сказали те, кто умеет говорить комплименты. Роберт умеет. Но не говорит – дело не терпит отлагательств, вся лирика – потом. - Завтра вы обедаете в «Кларидже», - Роберт хмурится, - не забудь о каталоге. - Да, шеф. - «Клэр» рассеянно смотрит куда-то сквозь Роберта, и голос ее звучит приглушенно. - Эй, - он хватает ее за подбородок, - все в порядке? Если ты… - Все в порядке! – «Клэр» вырывается и сердито вздыхает. – Знаешь, мне его даже жаль немного. Я сама почти поверила во всю эту историю. - В каждой подделке есть что-то подлинное. – Роберт ловко подбрасывает монетку и та, перевернувшись в воздухе, плашмя падает на пол. – Он сам мне так сказал. «Клэр» молчит, лишь скользит пальцами по платью, перебирая складки. Руки у «Клэр» тонкие и очень цепкие, как лианы. Затянет – не выпутаешься. - За удачу! – Роберт поднимает бокал с шампанским, и она смеется, поспешно чокаясь с ним. – За наш успех. - За успех! – послушно повторяет «Клэр». Когда Вирджила отвозят в клинику для буйно помешанных, Роберт идет в самый дорогой ресторан и заказывает блюдо из морепродуктов. Раздирая острым ножиком створки раковин безжизненных устриц, он пытается почувствовать вкус удовлетворения. Ловушка сработала, и вот-вот должно прийти сладкое чувство победы и пьянящего успеха. Но не происходит ничего. Все, что чувствует Роберт - кислый привкус лимонного сока, которым заправляют устрицы. И еще маленькое, заползшее крохотным жучком в сердце, чувство опустошения. Подобное испытывает режиссер после триумфа пьесы – аплодисменты смолкли, зрительный зал пуст, и лишь призраки недавно живших на сцене героев неслышно скользят между кресел. Роберт смеется над собой, обзывая сентиментальным придурком. А через неделю зачем-то приезжает навестить Вирджила, заглянуть в потухшие глаза незадачливого влюбленного. В тусклом свете больничной палаты Роберт всматривается в две черные дыры – глаза того, что он недавно называл своим другом, и опустошение тонкой ниточкой тянется по телу, заставляя почти бежать из больницы, пугая медперсонал. Он приходит на пристань, где волны все так же гневно рокочут, споря с парапетом. Задерживает дыхание, сжимает кулаки, пытаясь успокоиться. Вода шепчет ему что-то доверительно ласковое, но Роберт не слушает ее льстивую речь. Он знает, он чувствует, как водоросли Саргассова моря сине-зеленой тоскливой плетью обвиваются вокруг его шеи. Намертво, и - Роберт теперь точно в этом уверен - уже навсегда. *Вокансон (Vaucanson) Жак де (24.2.1709, Гренобль, — 21.11.1782, Париж), французский механик. Создал ряд конструкций автоматов, основанных на использовании часового механизма для осуществления сложных движений.