Господа из Сан-Франциско

— И почему это девчонки всегда ходят в тубзик вдвоём? — вдруг раздаётся над ухом так громко, что они чуть не подпрыгивают от неожиданности. — Ой, а вы… Или вы… Вы чё, реально трансы?! Охренеть! Майкл привычно чуть виновато улыбается и поглядывает на хихикающих девчонок в очереди. Собственно, всё давным-давно скатилось в одну сплошную веселуху: и не таких видали, и даже пару раз удирали… Вот пристал-то: очередной эдакий двухметровый патлатый кретин, который почему-то думает, что ему в мире всё можно! Девочки тупые, но порой можно понять, чего это они всех подряд отшивают… — А в мужском ебутся, — наконец честно отвечает Сэми и принимает надменный вид. — Чё, прям видно? А можете прийти на наш концерт, а? Пиво за флаер! — И, прежде чем его успевают послать, суёт им в руки листовку. — Я Тодд Крю. Ещё увидимся, красавицы!

***

— С каких это пор восьмиклассницам стали наливать в «Виски»? — Эй, моему другу уже есть двадцать один! — кричит Тодд и оборачивается к своему новому приятелю. — Тебе ведь есть двадцать один? Чувак, да ты же меня сто лет знаешь! Твою мать!.. Сэми запоздало думает, что он совсем уж позорно упустил тот момент, когда успел растерять своих друзей, когда они все расцепились и заблудились, а он застрял неизвестно где… Впрочем, бывало и хуже… А на фоне остального ералаша это и вовсе кажется таким трогательным приключением… И вообще, Сэми давным-давно сам по себе. До завтрашнего утра всё равно ещё куча времени! А Тодд ещё и обещал показать ему город, ну, самые классные места… Они пересеклись ещё разок, в очередной суматохе. И похоже, что он специально караулил его, как какая-нибудь японская школьница, вот смех! И вот тогда-то этот Тодд, мать его, Крю, так аккуратно подвалил к нему, подхватил Сэми под руку и утащил в неизвестном направлении. Но, в общем-то, всё было совсем прилично… Они болтали о группах и о музыке, и Сэм даже расщедрился на впечатления о Калифорнии, и о планах на будущий год, да и вообще обо всяком… Потом ему, конечно, покажется, что в тот момент что-то легонько полоснуло внутри и прошелестело: «А ты не зарекайся!». Но это всё не сейчас. Сейчас-то Сэми во всю веселится, у него язык развязывается, и он вываливает, наверное, всё, что знает. Всё, за исключением той вещи, о которой говорить нельзя но все и так догадались. Ведь неинтересную хуйню про то, что волнует и мучает, Тодду знать незачем! Парочку слов про Тодда Крю. Он и сам оказывается ребёнком. Совершенно несерьёзным. Правда, он вовсе не понарошку возмущается, что его, кхм, коллеги недовольны тем, что у него слишком много друзей, а сам-то видит всё своё существование в том, чтобы пиликать на своём дрянном басу в этой своей группе и больше ничего не уметь и не хотеть в этой жизни. Впрочем, Сэми ли судить? Тодд так самонадеянно думает, что и лет через сто стенки этого бара будут хранить поистине великолепную историю «Я бухал с бас-гитаристом ханои рокс!» Ведёт он себя совершенно по-мальчишески. Бессознательно. Будто весь мир крутится вокруг него одного, и конечная цель — выкинуть что-нибудь эдакое, чтобы все окончательно слетели с катушек. И Сэми видит в нём то, чего не видел в других. Это не такая слепая болезненная отвязность, как у Энди или Нэсти, чьи протесты против мира скатывались в ненависть ко всему окружающему и даже к себе, пусть они бы никогда в этом не признались. И не та теплота и веселье, как у Раззла, с его придавленным чувством юмора и шутками на надрыве, будто он торопится прожить жизнь первее всех. Подумаешь тоже! И всё-таки это немножко приедается, впрочем, как и всё в последнее время, да и настроение какое-то унылое. Когда Сэми невзначай так намекает на это Тодду, он выдаёт такое, что хоть стой, хоть падай: — Да все в один голос твердят, что тут скучно, будто уже весь мир видели! А потом окажется, что они из какой-нибудь Финляндии занюханной… Подловил! Совершенно последовательно происходит то, что и должно было произойти. Потому что Сэми ловит себя в том самом моменте, когда этот Тодд так склоняет голову (он высоченный…) и поначалу коротко накрывает его губы своими. И так хорошо и спокойно, что даже непривычно. Вот уж убийственно честно. Стоят у стенки и целуются и прямо оторваться друг от друга не могут. Сколько ему там лет? Семнадцать? Ну, может, восемнадцать… Но это совсем не имеет значения, а важно, что вот, например, Тодд совершенно не умеет целоваться. Облизывает губы и их зубы постоянно стукаются друг об друга, он чуть царапается едва заметной щетиной над верхней губой — в общем, совсем уж непорядочно. И от этой нелепости веет зноем западного побережья, немного — свободой и ещё каким-то неуловимым духом. Это что-то, что заставляет в один момент променять крутой Беркли и жизнь в студенческом городке на разноцветные флаеры, дрянной бас, ну и бесплатное пиво по четвергам и отшибает всякое смущение. Тодд — будто бы тоже сам по себе, но как-то вместе со всем происходящим. Тодд Крю, с которым они знакомы пару часов, и который кажется уже кем-то вроде настоящего друга, и вот у него — серебряные серёжки в волосах, в них прячутся южные ветра и шелестят волны океана. А в рукавах потёртой рубашки спрятаны шутки и верные слова, которые он будто достаёт и держит-держит в руках, чтобы его запомнили наверняка… Ха-ха, но тут они зализались, и всё испортили! Он корябает телефонный номер и адрес на листовке своей группы, вручает Сэми в обмен на автограф (а то поцелуя было мало) и как все такие друзья на полночи обещает ещё как нибудь увидеться. Ещё и заставляет дать слово, что они обязательно встретятся! Весь оставшийся день, в который Сэми мечется в поисках уже своих коллег, его занимает вопрос: неужели это всё стоит пустых слов, потраченного вечера и поломанных заранее обещаний? И тогда он вдруг останавливается, сдувает чёлку со лба, глядит в бархатное калифорнийское небо, и понимает, что, кажется, вляпался по самое оно. Может быть, именно поэтому Сэми так самонадеянно думает, что седьмого декабря тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года будет здорово закинуться ещё впечатлениями, чтобы отвлечь свою дурную голову. Да так отвлечь, чтобы ещё на всю оставшуюся жизнь шарахнуло.

***

Если сейчас закрыть глаза и мысленно повторить весь день не сбиваясь, то получится, как будто бы ничего и не было. Не сдвинуть с места ни один предмет! Досчитать до тысячи… Не наступать на тёмные трещинки в полу, тогда точно ничего не произойдёт! Он ни за что не умрёт! Да Раззл — самый живой на свете! Ну проваляется недельку… Они могут дежурить в палате по очереди, чтобы ему скучно не было… Будут ныть, что он им всё веселье испортил. В шутку, конечно… Нэсти поворчит, что с ним-то никто так не носился, но это ничего… А когда Разз совсем поправится, они будут вспоминать об этом, как о страшном сне: «Ха-ха, да мы всю ночь проторчали в больничном коридоре, думали, ты совсем уже откинулся…» Майкл первый полезет с ним обниматься (и пусть Энди кривляется, сколько ему угодно) и заявит так трагично: «Я думал, ты и вправду умрешь»… И тогда Разз рассмеется, сделает смешное лицо: вывалит язык, выпучит глаза... Потом станет заливать, что он почувствовал, когда его душа отделилась от тела. Да он такое расскажет! Не хуже Маккоя наплетёт всякой чуши: как вылетел из тела и стал смотреть на операции и щекотать врачей. Потом пронёсся по всем коридорам, увидел, что у них уже глаза на мокром месте и снова вернулся в себя, чтобы они всегда были вместе ещё долго-долго… Он скажет: — Отличное лицо для похорон! И они покатятся со смеху. А Раззл ещё потом скажет…

***

Похороны. Похороны. Похороны. О боже! Сейчас-то совсем не до смеха. А хочется натянуть одеяло до ушей, зажмуриться и не думать, выдержишь ты всё это или нет… И этот ужас, преисполненный горечи и какой-то ненужной суеты, начавшийся с нестерпимого желания выкинуть блюющего за борт Нэсти в воду закончившийся непониманием, почему нужно разговаривать с цветами или вообще с кем угодно, в общем, вся та ерунда, что теперь заставит других говорить о Раззле в прошедшем времени. И не знаешь, куда деваться. И когда Сэми больше всего не хочется быть самим по себе, его стукают по плечу. Раззл заявляет, что если они и дальше будут киснуть, то он непременно устроит ему какую-нибудь страшную ерунду: будет звенеть цепями, выть и рыдать, ведь раз он умер, то что теперь и говорить… Он рассказывал какие-то истории из детства и перемывал кости всем, кто пришёл на похороны… И когда Разз оказался за спиной у, блять, пастора, и прямо перед ним начал корчить рожи, Сэми окончательно не выдержал, а может, у него наконец-то сдали нервы, и он чуть усмехнулся… А Нэсти ещё и по голове его стукнул, решив, что тот совсем умом тронулся. После этого Раззл совсем исчез — наверное, у него остались какие-то более важные дела. Надо вставать и петь какой-то жуткий псалм, а ему вспоминается только картинка с изображением бога, которая висела когда-то в доме, и он это помнил всё детство. И так вдруг становится жалко самого себя, из-за всего этого, что хоть в голос реви. И так жалко Майкла с Нэсти, которые сами как неживые с белыми лицами. И весь мир вокруг. И что смерть, блять, сопровождается всей этой ужасной вознёй, которая в лишний раз напоминает о том, что кто угодно может быть мальчишкой, который смешно коверкает слова и которого через какой-то ёбаный промежуток времени пихают в ящик. Но всё это, блять, не имеет никакого отношения к Раззлу.

***

И вот они сидят на обшарпанной кухне и пьют блядский бесцветный чай. В чёрных пиджачках, как какие-то английские лорды. Майкл держит-держит в руках чашку с сахаром. Она выскальзывает из рук, и они оба бестолково валятся на колени и собирают осколки и куски сахара. Он садится и облизывает палец в сахаре. Потом снова опустит в сахар и оближет. Опустит — оближет… Вот сластёна… — О, я в детстве так любил делать. Все зубы испортил, — говорит Сэми. — Зубы… Как думаешь, они, типа… остаются? Или… Майкл не в состоянии произнести «горят». Они, наверное, все тронулись немного. Беспокоиться о таких глупостях! Раззл присаживается рядом с Майклом и делает задумчивое лицо. Сэми зевает, переминаясь с ноги на ногу. Нэсти с Энди неожиданно отворачиваются, задирают нос, и даже глядеть в его сторону не хотят, будто это Сэми во всём виноват. Только Майкл, кажется, немного его может понять, да и то только потому что ещё не разобрался, на кого больше обижаться. А сам думает, что вот они сейчас так обнимутся и наревутся всласть… Кругом его обставляют виноватым: мол, это ты сейчас нас бросаешь, и в этом есть часть правды, и это наталкивает на определённые размышления… В общем, всё то, о чём Сэми потом будет говорить как о чём-то давно гнетущем и тяжёлом… Ему всё ещё хотелось спать. Он ничего не обещает и не остаётся вообще нигде. Потому что у него случилось такое, что гвоздями не прибьёшь и в гроб не заколотишь. Сэми уже давным-давно сам по себе. Его шмотки так и валяются неразобранными.

***

— Что-то не похоже, что ты прямо убит горем. Сэми уж точно тронулся — крепко так, вот как надо. Ну а что ещё заставляет снова брать билет в Америку, снова не высыпаться после всей этой пережитой круговерти и валить к, блять,… Тодду…? Не то, чтобы он очень уж относился к этому всему серьёзно.. Ну а то, что они зализались там когда-то — это и не всерьёз было! Да и какая уже сейчас разница… Не в этом причина. — В пизду это всё, — горестно произносит Тодд, будто это на него свалилось вселенское несчастье и кидает окурок. — Пошли лучше я тебе одно место покажу. Если получится, даже штуку одну провернём. — А почему ты сюда вернулся? Я бы после всего этого ни за что бы не приехал обратно. Валил бы в Нью-Йорк. Или в Малибу. — Ты живёшь в Лос-Анджелесе, а не в Малибу, — почти холодно отвечает Сэми. — Это флирт? — усмехается Тодд. Сэми не остаётся ничего, кроме того, как рассыпаться в отвлечённой болтовне о том, что ему просто совсем, ну совсем некуда деться. Вот он и решил зацепиться здесь. А не потому что ему важен Тодд или что-то в этом роде. Решил сгонять к своему американскому другу, что такого-то? Ну, то, что пару недель назад в этом городе помер его дружбан и коллега, что отбило бы желание возвращаться сюда снова, можно опустить. Может, это, типа, проверка на вшивость? — Эй, — машет перед лицом Тодд. — Ты вообще… Можешь разговаривать сейчас? — Ага. — Вот балда! — Тодд продолжает размахивать руками. — Сделай грустное лицо! Поплачь, что ли… Ну сделай вид, что переживаешь! Тебе ведь, наверное, тяжело… — Из-за чего? — Чёрт… Слушай, ну… Ты понимаешь, Сэм, да? Извини. Неудачная шутка. Тодд расползается в своём вечном «прости-прости-прости», будто его смешная мордашка стоит любых тупых шуток. Ему и правда хочется сказать что-нибудь очень хорошее и правильное, да только словами этого не выразишь. Он уже сам жалеет, что они вообще припёрлись на этот ржавый железнодорожный мост, где никого нет, откуда даже города почти не видно. А теперь Сэми будет думать, что у него тоже, как и у всех вокруг крыша поехала: ну кто в здравом уме будет отвисать на таком отшибе? В Лос-Анджелесе куча классных мест! — А куда отсюда ходят поезда? — интересуется Сэми просто, чтобы что-нибудь сказать. — А хуй его знает. Сан-Франциско? Сиэтл? Да это же всё в одной стороне. Когда под ними проходит ощутимая волна и шумит вдали, Сэми вскакивает с путей, а Тодд остаётся. Только встаёт посреди колеи, вглядываясь в приближающиеся огни. Испытывать судьбу — так глупо, по-пацански! Тем более сейчас, когда ощущение мёртвости рядом ещё не зажило, не затянулось… Даже сам Тодд понимает и чувствует, так же, как и старается не сворачивать в эту сторону шутки, не заговаривать о страшном, не пытаться принять сочувственный вид… Мысленно он отсчитывает метры, оставшиеся до встречи с поездом. Пятьсот, четыреста… Да он уже видит испуганное лицо машиниста в попытке предпринять хоть что-нибудь, пока одного восемнадцатилетнего идиота не размазало по путям на целый километр… Где-то совсем рядом мельтешит Сэми, да какая сейчас разница? Он ведь никогда не погибнет, если сам этого не захочет! Двести, сто, тридцать… Он глубоко выдыхает и спрыгивает с рельсов, обдирая коленки и ладони. Состав проносится мимо, обдавая лицо пыльной жаркой волной. Тодд отчего-то изможденно усаживается на землю, переводя дух, пока Сэми не схватит его за плечо: — Чувак, это было круто! Пиздец как страшно, но круто… — А… Жизнь скучна без риска, — философски отвечает Тодд. Вообще, когда он делал это один (да тысячу раз!), некому было его чествовать… Это был его секрет! А теперь Сэми, наверное, думает, что все эти представления с прыганьем по рельсам разыгрываются для него (а разве не так?). Сэми не хочет показаться занудой или портить веселье, но, типа, это было слишком! Ему-то точно достаточно игр на грани… Но он ничего этого не говорит, а только ещё раз толкает Тодда в плечо. И мгновенно получает: Тодд, с выражением крайней решимости, сбивает его с ног, и они, сцепившись, катятся под откос, почти невинно мутузя друг друга. Ну и кто теперь ведёт себя по-детски? Наконец, Тодд хохочет, плюхаясь на Сэми и бормочет что-то вроде: «А ты неплохо дерёшься»… — А если бы он не успел? Сэми вздрагивает и оглядывается, стряхивая с себя Тодда. Кажется, он видит очертания кого-то очень знакомого… И эта усмешечка… Да ну! Не может же Раззл заявиться сюда, просто чтобы пугать их или что-то в этом роде… Ведь его душа упокоилась… Призраков не существует! Да и с недосыпа не такое привидится.

***

— Добро пожаловать в моё холостяцкое логово! — гостеприимно разводит руками Тодд, широким жестом приглашая располагаться где и как угодно. У Тодда в его квартирке почти опрятно. Наверное, тяжело вот так в одиночку целый дом на себе тащить. Ага, а где же горы нестиранных шмоток, раскиданные жестяные банки и парочка угашенных приятелей под кроватью и в шкафу? Всего этого у Тодда не было. Но зато у Тодда были змеи. Он с гордостью показывает своих тварюг, «ну, вернее, они не мои, а моего другана Слэша, ну помнишь его, я ж тебе рассказывал…». И вот это выглядит как действительно опасное дерьмо. Примерно такое же, как прыгать по рельсам. Или садиться в машину к бухому водителю… Сэми так и не решается спросить, типа, а чё будет, если они выползут, они вообще могут задушить человека во сне, и чем их кормить… Все эти вопросы остаются за бортом нескончаемой бессонницы, ужаса и нервняка за последние несколько дней. Он всё ещё хотел спать. — Я обычно редко приглашаю гостей. Стесняюсь, что тут такой порядок. Но это до поры. Могу постелить тебе у себя. Хочешь? — Тебе не кажется, что это странно? Несколько секунд они смотрят друг другу в глаза. У Тодда верхняя губа чуть подаётся вверх, и это делает его мордашку слишком уж трогательной. Ну вот ещё, не хватало только каких-то отцовских чувств к нему. Короче этот Тодд — ещё дитя дитём… Сэми замечает стопку заумных книжек по какой-то сраной физике, когда Тодд смущённо прячет их на полку подальше: — Родители не хотели, чтобы я пригнал сюда полным недоумком. Даже не знаю, что я забыл в Беркли, — небрежно бросает он и по-взрослому возвращается в бытовуху. — Спать будешь на диване.

***

Проходит неделя или около того до момента, пока это окончательно не скатывается в бытовуху. Тодд гостеприимно уделяет Сэми всё своё внимание — вообще, они целыми днями от скуки смотрят эмтиви, пьют пиво и бездельничают. — Да, кстати. Ты, наверное, ещё не был в «Рокси». Прелестно! А Тодд, оказывается, мастер выдумывать развлечения. Поэтому они тащатся в сраный клуб, Тодд по пути подхватывает парочку своих друзей из группы, и пока они все перезнакомятся с Сэмом, проходит просто бесконечность. И кажется, что вот они-то точно охрененная компания. Будут цепляться друг за друга, даже если их всех будут тащить в разные стороны. Кстати о друзьях! Быть хорошим другом, оказывается — это звонить хотя бы иногда, просто быть в курсе дел и интересоваться через «не хочу». А не торчать на другом конце света и болтаться в чужой компании… Да и что он скажет? Что вместо того, чтобы бесконечно тосковать, как и, вроде, положено, он нашёл тут себе такого друга, развлекается и торчит на концертах групп, названия которых ему ни о чём не говорят, не берёт гитару в руки только потому, что это выглядело бы как бестолковый выпендрёж перед Тоддом, а не потому что это делает ему больно или что-то в этом роде. Что они с Тоддом прыгают по поездам и научились сворачивать отличные косячки, и слушают одни и те же кассеты, пока голова кругом не пойдёт? Что такой ерунды, такой распущенности и мудохуйства ещё свет не видывал? Вот и смейся над Энди и Нэсти теперь. «Может, в другой раз», — думает Сэми, убирая руку с трубки. — И через дружбу перешагнуть сможешь? Он вздрагивает и переводит взгляд на невесть откуда появившегося Тодда. — Чё? — переспрашивает Сэми. Наверное, у него лицо перекосилось, да и сам он побледнел, потому что Тодд встревоженно глядит и повторяет: — Там ребята ещё подтянулись, тебе оставить чего-нибудь? А чё ты тут? Я тебя потерял. Тодд обычно не спрашивает, а чего это он такой нервный сегодня, или почему он хочет остаться дома, или, наконец, что он вообще собирается делать дальше. Ну, зато всегда притащит выпить или устроит очередную веселуху. Сэм благодарен ему за это. Было бы хуже, если бы ему было дело, что совсем недавно у него всё было охуенно, а потом Раззл сыграл в ящик, ну вот всё и покатилось по пизде. — Ты с Майклом поговорить хотел? Дать монетку? Сэми вот-вот готов разораться по-настоящему от злости на Тодда. Будто это единственное, что вот осталось у него внутри, эта вселенская печаль и разочарование… Закрыть бы уши руками и вертеть головой во все стороны, выбивая мысли из головы: «ла-ла-ла, я ничего не слышу!!!». Словно Тодд нашёл в нём такого вечно печального дружка с кучей проблем, развалившимися надеждами и требующего помощи и постоянного внимания. Чушь! Вот и шёл бы выпивать со своими ребятами… Жизнь, блять, не кончена!.. — Не хочешь поделиться? Тебе ведь тяжело справляться в одиночку. Давай-ка выйдем. Да чёрт, да что тут рассказывать? Справляться со своими запоздалыми чувствами — полное дерьмо. Он бы ещё что-нибудь старое припомнил. Будто пара слов о том, как же всё было прекрасно до определённого момента, могут помочь забыть о том, что раззловы кишки наверняка так и не отодрали от днища той тачки. Если, по мнению Тодда, это называется «справляться», то пусть оно катится в пизду. Они выметаются на улицу. Тодд закуривает и вопросительно глядит на Сэми. Что, сука, он хочет услышать? Ничего он не понимает… И вообще, это слишком личное! То, что они были охуенной компанией против всего мира? Что Раззл мог всех рассмешить, даже в дерьмовые времена, даже когда Энди вёл себя как мудак? Что теперь Тодд, и эти Микки с Биллом, и вся их компания, и все эти моменты, когда они корябают песни на сет-листах или обсуждают девчонок, или обмениваются взглядами перед выходом (Тодд пошлёт ему воздушный поцелуй), да вообще что угодно, — приносят такую злость и зависть, что проще делать вид, что этого не существует? Что это заглушает всё остальное, а в некоторые моменты причиняет такую боль, что проще не думать? — Тебе, сейчас, наверное, очень нужен друг, — говорит Тодд на полном серьёзе. Ну уж нет! Ему нужен восемьдесят третий, а ещё новая гитара, ну, и, пожалуй, какой-нибудь тур по занюханной Швеции. А не Тодд, который лезет не в своё дело со своим «чувак, я так тебя понимаю». Не лез же раньше, так нечего и сейчас пытаться. Добро пожаловать во взрослую жизнь! Тодд выдерживает паузу, чтобы они снова перевели дух, чтобы собраться с мыслями и всё такое… Да бесполезно… Всё уже проёбано… И тут Сэми наконец-то прорывает. — Наверное, я всё ещё не привык, — просто говорит он. — Слишком много впечатлений. Жалко, что всё так вышло. Ему бы закурить для завершения образа, да не у Тодда же изо рта папироску выдёргивать. Тодд подходит совсем близко и чуть наклоняется. — Слушай, ну… Если ты захочешь поговорить или что-то в этом роде, я всегда рядом. Ну всё. Приехали… Хочется спросить: «Ты долбоёб? Мы ведь уже разговариваем» Но Сэм почему-то не спрашивает, а только почти благодарно кивает. — Мы живём вместе, вообще-то. — Ага, — рассеяно говорит Тодд. — Пора бы нам прекращать с этим говном, — он взволнованно кивает в сторону пепельницы с огрызками самокруток. — Предлагаешь попробовать что-то посерьёзнее? — криво ухмыляется Сэми. Кто-кто, а сам Тодд действительно напрягает с этим… Будто других развлечений нет, кроме как закинуться травкой и ловить глюки… Впрочем, могло бы быть и хуже — Тодд вполне способен выдумать себе какую-нибудь привязанность и прилипнуть к нему… В смысле, уже немного с другими намерениями, а не потому что он «просто хочет помочь». О существовании личного пространства он даже не догадывается. Всё-таки этот педиковатый город — не какая-нибудь тухлятина вроде Турку или Иматры, за пёстрые шмотки пиздить никто не будет. А за проявления чуть более нежного дружеского чувства не надают по морде. Хотя, Сэм бы этим воспользовался. Или он нафантазировал? Тодд ненавидит это молчание. Не знает куда деваться. Он и так сказал уже много чего! По крайней мере, Сэми действительно может на него положиться. В любой ситуации… Ну зачем он лезет к нему с этой дурацкой неловкой заботой? Они, блять, знакомы… Да они даже толком не знакомы! Тодд ведь как друган-раздолбай, который может достать алкоголь, даже если нет двадцати одного и мастерски убегает от копов, распугивая всех громким криком «шухер!» А то, что он ночует у него… Да если всех, кто спал на его диване, засчитать в потенциальные привязанности, Тодд бы давно всего себя вылюбил… Нечего и приближаться к Сэми с какими-то своими чувствами. Ну вот, признался. Пускай и не вслух… — Может, увековечим этот позорный момент? Напишем тут что-нибудь, — предлагает Тодд приличное развлечение. И сразу же достаёт фломастер и широким жестом мажет по стене, не зная, что изобразить. Потом всё-таки размашисто пишет: «То…». И едва он, высунув язык, пожирнее выводит первые буквы своего имени, перед глазами у Сэми уже стоит вся фраза: Тодд Крю будет здесь Взглядом он вперяется в надпись, выведенную кем-то чёрным маркером: Раззл был здесь Чёрт, ну что это такое? Столько уже времени прошло, а он занимается какой-то ребяческой рефлексией!

***

Тодд довольно быстро справился с тем, чтобы затащить Сэми к себе в кровать. Если быть точнее, в тот же вечер. Ну, в смысле, они сидят вдвоём, курят самокрутки с какой-то великолепной травкой, и почти ничего не говорят — так они увлечены. И поначалу всё идёт просто замечательно. Ровно до того момента, как трава оказывается полным говном. Кажется, он выбился из сценария. Иначе не высиживал бы на кровати с каким-то школьником, у которого, похоже, некоторые… нестандартные виды на него, не курил бы эту чепуху. Они теперь два сапога пара — слишком весёлые, даже причёски почти одинаковые, Сэми, правда, всё ещё чуть потемнее. Но это и не важно. А важно то, что они пялятся друг на друга. И тут Тодд снова заводит свою шарманку: — Слушай, я знаю… Да нихуя он не знает! Он знает, что самое дерьмовое, что можно сделать сейчас — это укатиться в наркотическую пелену от осознания, что тебе больше нечего делать, что часть твоей жизни померла, что тебя воротит от всего, да и вообще, жизнь почти что кончена… Кусками сознание, конечно, догадывается, что, может, оно всё и не так, да как себя убедить в этом?! А легче под руководством Тодда прямо сейчас потерять человечность и укатиться в чёртов туман опьянения, угара… Знает он таких! Но Сэми можно: у него, вообще-то, личная драма и кризис двадцатилетнего возраста. А Тодду всё это зачем? К чему прыгать перед поездами, глушиться отравой, напиваться до посинения — ради секундного удовольствия? Проверить самого себя? Поиграть со смертью? Ему что, скучно? Чего ему ещё нужно-то? Вот это да! Всё в жизни перепробовал, а вот смерть-то ещё не узнавал! У мальчишки же, блять, всё ещё впереди! Профессор Яффа сегодня даёт уроки сознательности… — Я в… те..бя очень ве…рю, — говорит Сэм и чувствует, как собственный голос звучит как что-то безобразно далёкое, будто это и не он вовсе говорит, а кто-то выкинул все мысли из головы и теперь зачитывает их. — У тебя всё по…лучится…, — икает он. — А тебя что-то слишком кроет для уровня твоей… бывшей группы, — с видом знатока замечает Тодд. — Вы же все торчали! Я читал! — Почему-то Эн..ди сов..сем не звонит,.. — невпопад отвечает Сэми, и ему кажется, что его мысли стали быстрее слов, а может, он вдруг научился предсказывать на фразу вперёд. Да и вообще, становится стрёмно. Какая-то странная дурь. Ещё получится как с кислотой: сначала видишь цветной потолок, потом он падает на тебя, и ты умираешь от сердечного приступа. Тодду просто не верится, что с пары косячков может так унести! И при виде вот этого вот всего ему ещё больше хочется снова поцеловать Сэми. Что он, собственно, и делает. Наверное, Сэми окончательно ударяет в голову, иначе он бы и не ответил на этот поцелуй. Получается так, что глупее не придумаешь: Тодд не даёт ему даже дух перевести, как снова подаётся вперёд. Чуть вздыхает, хватает за руки, пытаясь опрокинуть. Ну просто, чтобы удобнее было. Тодд наваливается, касаясь губами, целует долго, неумело совершенно, но до ужаса и крика нежно, чуть кусается… А после они усаживаются так на кровати, Тодд приобнимает Сэми, который пока что раздумывает, врезать тому сразу или ещё подождать, что будет. Потому что надо будет ещё что-то говорить, смотреть ему в лицо, да и вообще… На душе так заскребли кошки, что хоть вой. Да уж… Ну и что там дальше? Романтические комедии до утра на диване? Ебаться на заднем сидении автомобиля? Ну, от этого дела Тодда ещё можно отговорить, а вот что делать дальше — Сэми не совершенно не представляет. Тодд — один из тех тихих (или не очень) ребят, которые вполне способны совершенно неожиданно устроить такую глупость, что никто потом не разгребёт. Тодд с нежностью глядит на него… Словом, положение совсем бедственное, чуть ли не до слёз. Всё наоборот: вроде как обещали каникулы и отдых, свалившийся с плеч камень, а становилось только тяжелее. Вся эта мелочёвка с несерьёзными играми, с фотками в автомате, когда он кладёт голову к нему на плечо, когда врубает музыку так, что слышно на всю улицу и прыгает по комнате от своего нестерпимого счастья, когда, кажется, любит так, что даже скулы сводит… У Тодда, наверное, такое в первый раз. И никак не хватает сил сказать, что всё совсем не так. Не к тому, что он не так уж переживает из-за всего, что было, как раньше, а из-за того, что… это всё меньше походит на какое-то дружеское чувство. По крайней мере, так однажды ночью говорит сам Тодд, когда они тащатся домой и виснут друг на друге. Прямо так и говорит! «Мне ка-а-ажется… чт-то мы с тобой… ну, типа… ну ты понял, Сэм… Может, надо рассказать кому-нибудь?..». И теперь вот… Но у них обоих то ли не хватает смелости, то ли они оба забыли уже, в любом случае, никто даже не спрашивает, что же будет дальше… Всё-таки они болтаются тут уже слишком много времени. И Сэми уже не может придумать, чем ещё заняться. Никто даже не знает, где он! Впрочем, обзвонить всех вокруг можно и потом. В конце концов, он же никому не обещал, что будет торчать в Лос-Анджелесе всю жизнь! И он всю неделю хочет поделиться мыслями с Тоддом. Но сначала они решают провести утро на улице и валяются в парке под деревом — Тодд захватил одеяло, а потом они собрали кое-что из остатков еды, лопали сухие завтраки и запивали колой.       Потом получилось, что они проторчали весь день на репетиции, и обратить внимание Тодда на себя и рассказать ему всё значило бы ранить его, поэтому Сэми снова дожидался более подходящего момента. Портить настроение ни себе с Тоддом, ни ребятам из группы не хотелось. На следующий день к ним с утра вломился Слэш, который наконец-то вернулся за своими змеями. Они до темноты болтали без умолку, в общем-то, всё без толку: временами было почти скучно. Когда они выпихнули его за дверь, то успели пообещать прийти на концерт его группы. В общем, день снова улетел в трубу. Для Тодда это всё, кажется, привычно. В смысле, бездельничать, а не проводить время как какая-то парочка. Вот дуралей! Было бы в тыщу раз легче, если бы он, наоборот, заскромничал, только смотрел украдкой из-под чёлки, специально, чтобы Сэми стало стыдно, чтобы он сам догадался! Сэм как-то от нечего делать рисует их с Тоддом — Тодд непомерно высокий, глаз не видно из-за волос, а руки татухами загажены. А Сэми, как всегда серьёзный и недовольный. И они держат за руки одну бас-гитару. Тодду так понравилось, что он прилепил рисунок на холодильник и пялился на него каждое утро, когда варганил завтрак. Ну кто же знал, что этот разпиздяй так мастерски готовит? И встаёт пораньше, чтобы выдумать какую-нибудь вкусную мешанину из того, что найдётся в холодильнике. Находится мало чего, но его предки иногда подкидывают ему немного денег, которые он никогда не откладывает, а спускает на еду. Инвестирует в говно. В другой день они уселись смотреть этот древний фильм «В джазе только девушки» и Сэм просто не смог ничего сказать Тодду, особенно когда у него и так глаза на мокром месте были на том моменте, когда героиня Мэрилин Монро рассказывала ту грустную историю, как ей никогда не везло с саксофонистами… Потом они потащились на выступление группы, в которой играют Слэш с Даффом, и всё было некогда, потому что Тодд — настолько до чертей общительный, что успел перекинуться парой слов со всеми, кто там был… В общем, они так напились, что сил хватило только на то, чтобы доползти до дома. А в одно утро Тодд напёк вафель и залил их шоколадом так, что зубы чуть не слиплись. А рассказывать что-то грустное под вафли с шоколадом — самое последнее дело. «Мы стали уставать друг от друга?» Может быть, и вовсе не должно, чтобы быть вместе двадцать четыре часа в сутки, совсем-совсем неразлучно. Кажется, любая фраза Сэми звучит для Тодда как очередной тупой намёк, который что-то обещает: «Да, Тодди (фу!), конечно, я пригнал к тебе, потому что влюбился в тебя с первой же секунды, как только увидел тебя….» Дерьмово… Но Сэм всё равно берёт себя в руки и как-то со всей ответственностью выдаёт: — Нам нужно с тобой что-то делать. Тодд смешно вытирает нос после дорожки и медленно поднимает на него взгляд, преисполненный обожания: — Прокатимся сегодня на великах? — Нет, Тодд. Вообще. Что мы с тобой. Будем делать. Видимо, он не совсем понимает. — Ну я буду играть с ребятами, а ты можешь рисовать свои комиксы… Или флаеры для наших выступлений! Обожаю твои рисунки, — и скалится всё на тот же листок на холодильнике, рассыпая ещё дорожку. Дрянь — полный отстой, дураку понятно, что ему не вкатит. Невозможно же сказать ему, что имелось в виду другое. — Тодди… Чёрт, да кто вообще додумался так тебя называть? — отшучивается Сэми. — Я имел в виду, что я… Не могу же я всю жизнь прожить здесь. С тобой. — Почему это? А, ты про квартиру? Да не думай даже, это всё родители хотели, чтобы я жил по-человечески. Мы бы с тобой и в палатке уместились. Слушай, а давай правда переночуем в парке?! — …Тодд. Мне нужно что-то решать, понимаешь? — Ну я же не могу тебе уступить своё место в группе! — …Найти свой дом. Работу. Вся вот эта хуйня, знаешь. Вся та хуйня, которая заставляет чувствовать себя успешным?! Тодд просто не понимает, как можно полжизни откатать в турах, играть, да и вообще заниматься всякими интересными вещами, а потом в один момент заявить, что это всё, оказывается, ерунда полнейшая, а вот тухнуть в таком месте, которое можно назвать «своим домом» за теликом и унылой работой — вот это настоящая жизнь. — Да ты бы никогда не стал этим заниматься, я тебя знаю, — говорит Тодд с разочарованием в голосе. Да и вообще, разве можно представить Сэми, который ищет работу, протирает штаны с утра до ночи, а потом возвращается домой к своей какой-нибудь унылой семье? А если он себе и детей настругает, то они будут крайне разочарованы вот всем этим. Тодд уже вон заранее расстроился. Это ведь надо ещё постараться! Найти место, где он будешь нужен (что маловероятно), потом осознанно утонуть в семейной бытовухе (что практически нереально), ну а потом, забив жирный такой хуй на определённые наклонности к распиздяйству и не только, сознательно обязать себя кучей детей и, блять, единственной в жизни тёлкой (что практически нереально, думает Тодд). Неплохо, а? Вообще, сам Тодд собирается дожить до старости. А те, кто торопятся и думают, что самые умные, раз успели всё попробовать и почувствовать в этом мире, просто ничего не понимают! Так уж они и пробовали быть эдаким батей или дедом с руками, изрисованными татуировками и ржавой тачкой, в которой всегда играет какое-нибудь забытое всеми старьё, который рассказывал бы шутки и истории, а ему никто не верил, втихомолку собирался со своими друганами в гараже, как будто им всё ещё по семнадцать, где они бы записывали самый классный альбом ушедшего десятилетия… Когда ты уже слишком взрослый, чтобы перелезать к друзьям через окно по ночам или убегать из дома с какой-нибудь девчонкой, которой ты наобещал всяких глупостей, но всё ещё слишком ребёнок, чтобы бояться терять и прощаться… Умереть бы в старости от счастья или от разрыва сердца на каком-нибудь панк-фестивале! Он думает как-нибудь рассказать об этом Сэми, они бы посмеялись, а потом, может, сгоняли в парк и посмущали там всяких старушек. В прошлый раз, когда они устраивали там пикник, Тодд разбил свой любимый чайник. Наверное, сейчас там поселились лягушки… Только всё это чуть-чуть позже, а то Сэми наоставлял за собой недоделок, поломанных мыслей и обещаний, некрасивыми горками раскиданные на его небольшом пока прошлом, а за ним всё ещё волочится Тодд. Он пока что не ломается, не горит. Он склеивает неправильные кусочки из всяких случайно оброненных слов и использует слишком много клея. Он берёт Сэми за руку и пытается забрать весь гнев. Обращается порой до скрипа бережно, зовёт мягким голосом и предлагает принятия и утверждения. Только вот Сэми это всё нахуй не сдалось.

***

Наступили унылые времена. Ребята разругались с лэйблом и устроили по этому поводу грандиозную тусовку. Вернее сказать, внеочередную репетицию, плавно перетекшую в полный отстой. Тодд с Сэми на данное мероприятие не явились — были заняты запуском самодельных фейерверков из ржавых банок. В итоге им чуть не оторвало пальцы, они разругались и испортили друг другу всё веселье.

***

— Они твоя семья, знаешь, — говорит Тодд, когда они с Экслом Роузом курят у «Рэйнбоу». — Будет жаль, если всё это развалится из-за какого-то дерьма. Вы классные ребята. Тодду бы хорошо поинтересоваться, когда Слэш собирается забрать своих змей, а то у них вечно то одно, то другое. Но Эксл и слушать ничего не желает, у него своих проблем гора, его душит другое, да такое, что даже Тодд разгрести не сможет. У самого Тодда Крю дома полнейший разлад. — Спасибо, чувак, — наконец говорит Роуз. — Ты мой лучший друг. «Все так говорят», думает Тодд, но вслух только кидает: — Ладно. Звони, может, зайду.

***

Когда Тодд наконец-то сваливает, у Сэми находится совсем немного времени, чтобы придумать, как вообще дальше жить. Он горестно усаживается на продавленный диван, оглядывая раскардаш вокруг. Змеи тупо скалятся на него, и он подумывает смыть этих гадин в унитаз. Собственно, следует покидать пару шмоток, стянуть что-нибудь у самого Тодда, раз у них все вещи теперь, оказывается, общие, и свалить в закат. Может быть, позвонить… блять, и кому он собирается звонить?! За всё это время он не познакомился ровным счётом ни с кем, кроме Тодда и его дружков. Вот околачиваться у них — точно не вариант. Будто родители в разводе, и ты теперь живёшь у каждого по неделе. Раз уж совсем беда, можно и на улице пару дней как-нибудь, да только теперь это уже как-то несолидно. Видите ли! Снимать номер в гостинице — выяснится ещё какая-нибудь хуйня с паспортами, и тогда проблем будет намного больше… Вот потеха будет, если его зажопят в каком-нибудь участке: сиди и доказывай, что ты не сраный иммигрант. Словом, положение оказывается совершенно дерьмовым. Но больше так продолжаться не может, поэтому Сэм всё равно хватает какие-то вещи, глядится в зеркало, — в общем, поддаётся секундному порыву и на полном серьёзе раздумывает, что же делать дальше. Собственно, долго раздумывать не приходится, потому что звонит телефон, а Тодд вообще ничего не говорил про звонки и надо ли на них отвечать, дела у него вполне могли быть мутные, а может, это кто-нибудь из своих узнал, где Сэми сейчас болтается и на него снова навесят чувство вины и всё такое… Вот проныра Маккой уж точно способен достать кого угодно из-под земли… Но Сэми всё равно отвечает на звонок: — Слушай Сэм, я освобожусь в одиннадцать и забегу за тобой! — тараторит всё тот же Тодд. — Тыщу лет не гуляли по Санта-Монике, понимаешь? Всё, давай, целую! — и притворно чмокает в трубку. О, чёрт.

***

Тодд признаётся, что его каникулы в Лос-Анджелесе подходят к концу, что осенью ему нужно будет заявиться домой, потому что он обещал предкам отучиться в Беркли, если, конечно, поступит туда. Они с ребятами, может, отыграют парочку концертов, ну а дальше как кривая выведет. Может, они даже успеют за это время смотаться куда-нибудь недалеко — в общем, успеть переделать ещё кучу дел. Поэтому они наконец-то отрываются по полной: до хрипоты горланят песни по ночам, высиживают в кино по несколько сеансов, пока их не выгонят, катаются на великах по Санта-Монике и отвисают в парке. Сэми торчит на репетициях его группы, чтобы Тодд как-нибудь бросил на него взгляд и спросил: «Ну как?». И всё-таки Сэми перенимает эту привычку желать всего и сразу. Он даже временами забывает, что он сам по себе. И хочется закончить каникулы совсем по-особенному. Поэтому как-то раз, уже совсем обнаглев, он заявляет Тодду: — Давай свалим отсюда. На парочку дней! — Зачем? Он пожимает плечами. Всё-таки они имеют право считать, что воспоминания о Лос-Анджелесе всё ещё слишком дерьмовые… Можно уехать, чтобы отдохнуть от каких-то недомолвок, призраков и прочей ерунды. Покидать кое-какое барахло, шмотки, одежду, которая давно одна на двоих, захватить с собой Тодда, раз он всё равно увяжется, прыгнуть в машину и укатить далеко-далеко (туда, где уж точно никакие твари не достанут). Устроить веселуху, ну совсем как раньше: забрасывать тачки банками, ночевать под мостом или в полицейском участке. Писать на стенах непотребщину и курить косяки, не потому что здесь так все делают, а может, из-за настоящей жёсткой зависимости… Вот это настоящее саморазрушение! — Я думал, тебе захочется. Ну, знаешь, типа, как Бонни и Клайд, только мы, — невзначай бросает Сэми с едва заметной обидой. Вообще-то, он почти всё придумал! Даже карту изучал. У Тодда на стене огромная карта страны. Так вот Сэми подолгу пялился на неё. Тодд пожимает плечами: — Садись на автобус да поезжай, куда захочется. — Только с тобой. — Ты заигрываешь, Сэми, — вкрадчиво констатирует Тодд и тут же получает по голове. — Чё я там один буду делать? Одному стрёмно. Давай, соглашайся. Прямо сейчас. Немедленно! Сию же минуту. Тодд как-то особенно горестно оглядывает комнату, которая в два раза быстрее стала захламляться всякой ерундой, ну а унылой уборкой, конечно, никто себя не утруждает… Может быть, им нужен перерыв, не друг от друга, так хоть от окружающей обстановки. Он валится на кровать спиной, раскидывает свои длиннющие руки и смеётся: — Как Бонни и Клайд, да? Я тебя из участков доставать не буду. На выходных попробую одолжить у Даффа тачку, договорились? Ты ведь не был в Сан-Франциско?

***

Сэми в жизни так сильно не ждал выходных! Тодд, правда, неожиданно ворчит, что они никого не предупредили, и что Микки до него не дозвонится, и что у него наверняка будут проблемы… Ну надо же, какая ответственность! — Да брось, чувак, — лениво отвечает Сэми, поправляя солнечные очки на носу. — Я скажу, что это из-за меня. Что они, без тебя альбом запишут? Тодд хмыкает и бросает ему на коленки дорожную карту. Пусть изучает. Ну кто бы мог подумать, что он вдруг захочет рвануть в закат? Ну ничего себе! Ещё и Даффа (как назло!) не пришлось долго уговаривать, он в две секунды согласился после данного обещания не разъебать эту старушку на трассе (неловкая шутка получилась). Тодд чуть щурится на солнце и всё равно не понимает, зачем им вдруг пришлось срываться в другой город. Ну, он догадывался, что за этим стояло что-то покруче, чем просто желание посмотреть Америку, с которой так хуёво вышло; но всё-таки приятно, что Сэми первый всё это предложил. Правда, именно Тодду потом пришлось решать всякие вопросы где взять тачку и денег. Но это ерунда. Как-то у них получилось сойтись в нежелании возвращаться домой. И если Сэми мог торчать в любой точке мира и бездельничать, то Тодду время от времени совсем не хотелось никуда мотаться. В любом случае, у них кое-что да было: два пакетика травы… Тодд серьёзно проверяет всё по куче раз (а позвонить-то кому-нибудь забывает!), внимательно следит за дорогой, пока город с искусственными пальмами сменится песчаными долинами, и из-за горизонта не покажется кусок океана… Вот солнцем чмокнутый, с выгоревшими волосами и глупыми мечтами…

***

Едва они проехали час, а уже переплюхиваются на заднее сидение, и несколько мгновений они просто сидят и пялятся друг на друга так долго, что хочется уже немного поторопиться. Потом, правда, прилепляются, хватаясь за запясться-ладони-пальцы-локти, чмокаются в щеки и в лоб, и в губы — всё без разбору. Тодд перелезает к Сэму на коленки, шарит руками и пальцами, а от нелепости и глупости хочется то ли разрыдаться, то ли захохотать. Больше они не знают, что делать, поэтому продолжают без конца, долго-долго целоваться. И это — самое тупое, что можно только сотворить друг с другом. Не потому, что всё это так по-детски (в конце концов, им же не по тридцать!), и не потому, что это, вообще-то, неудобно, когда коленки тычутся друг в друга… Наверняка Тодд будет потом вспоминать о нём в этом несерьёзном ключе. Впрочем, с Сэми из ханои рокс он теперь не только бухал, думает Тодд, когда поцелуи становятся чуть развязнее. Сэми думает, что неправильно будет сидеть бревном, пока Тодд тут так старается, но он всё равно ничего не может придумать и просто дышит чуть более сорвано. На самом деле, в машине так душно, что уже ничего не хочется. И Тодд наконец-то чуть останавливается, потому что не может больше вынести этой духоты, потому что до конца идти он точно не сможет, ему ещё машину вести. Так что это всё — обещание чего-то большего. Тодд наконец-то не знает, что говорить. — Представим, что этого не было? — предлагает он. — Чего именно? — Того, что мы пытались… — «Нет ничего лучше секса в машине», — дразнит Сэми, хотя на самом деле ему хочется зареветь. — В следующий раз мы посвятим эту сраную песню тебе. Тодд возвращается на водительское место и нетерпеливо ждёт, пока Сэми натянет штаны. От скуки и какого-то пустого разочарования они молчат. Потом они хлестают колу в придорожном кафе, вернее, только Сэми, потому что даффова тачка — полное дерьмо, и Тодду приходится долго-долго торчать на жаре и копаться в двигателе. Они — полные дураки, потому что не проехали и половины пути, как начали опускаться сумерки. А вести тачку по темноте — та ещё развлекуха. Наконец, Тодд плюхается на пластиковый стул рядом, весь мокрый и измазанный в машинном масле. Говорит, что эта старушка долго не протянет, и им остаётся только не убить её окончательно до возвращения домой. — Мы можем продолжить и потом. Знаешь, тут должна быть куча мотелей. Тодд приподнимает бровь. Дешёвая романтика! Бросить тачку у мотеля, взять любую комнатушку, можно даже с одноместной кроватью, — они бы уместились — и наконец-то получить то, что он так давно желал. Нет, не секс… Типа, долго-долго изучать его, касаться, целовать, где он только сам захочет, просто слушать и смотреть… Тодд настолько тронулся, что готов отдать Сэми все богатства мира. Только это не секс! — Я бы всё же потерпел до дома. Не думаю, что трахаться в придорожной гостинице — то, что нам нужно, — отшучивается он. Теперь Сэми глядит на него, как на идиота: — Вообще-то, я имел в виду дорогу… Ну, типа, темно… Мы можем продолжить путь завтра. Это определённо не про секс.

***

Тодду совершенно всё равно, был ли этот мотель самым дешёвым, или они понапрасну переплатили за душ и халаты в комнате. Они как дураки пялились в эмтиви по телику. Учились жить заново и немного по-другому. И через какое-то время начали вести себя просто ужасно — по сравнению с прошлым занудством. Да, точно, у них была какая-то трава, кислота, птичья порция порошка — это всё Тодд подготовился. В общем, заканчивается тем, что они стоят голышом на балконе и глядят на край океана. А впереди ещё куча веселья и приключений. Что ещё такого интересненького в Сан-Франциско? Тодд понимает всё слишком хорошо. Что в их нынешних отношениях проскакивает такая безнадёга, что хоть в петлю лезь. Что пора что-то решать со всем этим. Что дела у них и впрямь не очень хороши. У Тодда сносит крышу от того, что Сэм сейчас так близко, и что он может коснуться его в совершенно любом месте. Тодд порой так любит его, что даже скулы сводит. Это всё ещё кажется ему неправильным по многим причинам. Ему бы подцепить какую-нибудь девочку на выпускном вечере, а потом всю ночь гулять — ты в нелепом костюме, а она в принцессином платье, ну и любовь на всю жизнь. Вот это было бы правильно. А этот неправильный Сэми со своими неправильными словами и жестами, нелепыми шмотками. У него было какое-то своё ебучее прошлое, о котором они мало говорили. У него были друзья и хорошее отношение к Тодду, всегда, пусть и с налётом эдакого похуизма. Впрочем, сейчас на нём не было ни шмоток, ни похуизма. И никаких загадок. — Погоди минутку, — отрывается Тодд и ушлёпывает в ванную. Вот мудак, ещё и в душ хочет залезть! Тупее момента, когда надо снять носки, только ожидание кого-то из душа. Тодда нет так долго, что Сэми ударяет в голову дурь позвонить кому-нибудь и наговорить гадостей. Если бы у него под рукой был бы пистолет, он бы заставил Тодда сыграть с ним в русскую рулетку. Но пока он может только колотить в дверь ванной: — Я уж думал, ты там захлебнулся. — А? Нет, сладкий, всё хорошо, — ворочает языком Тодд. Тодду кажется, что он отстаёт. Всего на одну голову, сбавляет ход перед финишной ленточкой… Гоняется вечно за какой-то хуйнёй, а в итоге оказывается — разочарование и ерунда. Тодд проваливается под этим гниющим полом, вода заливает всё вокруг, он захлёбывается, бездна тянет вниз. А у него уже воздуха в лёгких нет… Пальцы вцепляются в плечи… Тодд еле шевелится, даже встать не может. И Сэми с великим позором приходится поднимать его. Он, блять, поехал окончательно и бесповоротно. Да и шприцы на полу не вызывают больше сомнений. — Ёб твою мать, Тодд, мудак тупой, — чуть ли не вопит Сэм. Откуда он знает, чё надо делать? Они, конечно, кое-как доползают до кровати — Тодд виснет на Сэми, еле волоча ногами, плюхаются — Сэм шлёпает, бьёт, колотит Тодда по лицу, пока тот еле откроет глаза и попытается как-то отвернуться. — Уёбок, отстань от меня, прекрати… У Тодда, оказывается, вообще никогда не было мозгов! И всё это сложилось в отвратительную картину: стянутая откуда-то тачка, наркота, ночь в мотеле, отсутствие паспорта — да они набрали целое бинго! Сэми хватается за голову: ему на постоянной основе было, по большому счёту, плевать, но вот это дерьмо спускает все тормоза. Они проводят ночь, спасая Тодда. Его колотит и рвёт, и это просто ужасно, не годится ни в какие рамки даже самой отъёбанной рок-н-ролльной жизни, а выглядит как очередная тупость. Сэм не даёт ему уснуть или хотя бы запереться в душе и не показываться оттуда ближайшие сутки, и вместо разговоров суёт ему очередной стакан воды из-под крана, пока Тодда снова не прочистит. В итоге он разбивает нос о край толчка и в довершение ко всему заливает кафель кровищей. — Слушай, я-я-аа-а.. не знал, что… — воет Тодд, размазывая сопли с кровью по роже. — Заткнись. Нахуй это всё, — отрезает Сэм, не желая слушать и видеть его лицо. Но когда Тодд снова выползает из ванны, Сэми дремлет, свесив голову. Тодд тихонько подходит к нему, но тот всё равно вздрагивает и просыпается, а всё равно не глядит на него. Тодд виновато бормочет: — Мне уже лучше. Молчание. — Я бы без тебя не справился. После очередного молчания Тодд придвигается ближе и коротко целует Сэма. — Фу, от тебя воняет, — только и отвечает он. У этого чокнутого даже романтическая поездка пошла по пизде. Хотелось отдохнуть и отвлечься, может, даже переспать, но никак не откачивать его от передоза. Тодд — славный чувак, но на этот раз всё зашло слишком далеко, чтобы просто посмеяться. И Сэми просто противно было бы смотреть, как разваливается ещё один человек. Он никогда не был занудой, он не был прочь напиться со своими приятелями, а может, даже занюхать дорожку или что-то в этом роде. Был рядом с Нэсти, когда он ломал свои руки-ноги, свалившись с лестницы. Отлеплял от себя Энди, когда он вдруг становился приторно-тошнотворным и пытался развалить перед каждым свои глупые мысли. Весело упороться, потыкать в небо и в друг друга, смеяться до колик в животе — всё это были нехитрые развлечения. Но Тодд умудрился испоганиться быстрее, чем кто-либо. По дурости и неопытности, видно, решил, что прикольно будет наширяться, и уж тогда всё будет замечательно. И вот они сидят без штанов на этой кровати. Романтика! — Я сдохну нахуй, — вдруг говорит в пустоту Тодд. А вот это было ошибкой. Сэми вообще ненавидит думать об этом. А то Раззла ему более, чем хватило. Что, блять, Сэм знает о злости, думает Тодд. О волне, поднимающейся из желудка и бьющей в череп? О той безнадёге, после которой веселья не добавит даже если он перепрыгнет перед всеми поездами в сраном штате, даже если закинется ещё тонной говна? Каково жить с расковыренным сердцем, м? Нихуя он не знает. По их возвращении в квартире Тодда в Лос-Анджелесе что-то ломается.

***

Сэми не привыкать таскаться с место на место. Больше его ничего здесь не держит. Он смахивает со стола мусор, пепел, выгребая что-то, что может показаться ему важным. — Ты что, меня бросаешь? — интересуется Тодд. — Чёрт, Сэм, да когда мы так друг к другу привязались? Да тебе же некуда идти! Хочется зареветь от тупости Тодда, от осознания того, что совсем недавно всё было замечательно, и он так скучает по этому времени. Карма — та ещё сука, вне зависимости от того, сука ли ты сам… Вот почему всё опять полетело в пизду? — Может, останешься ещё ненадолго? До дня рождения? Тодд не понимает, что до осени ещё полгода.

***

Но Сэми всё равно сваливает через неделю или даже меньше, вырываясь из бесконечного мутного потока пьяных разговоров, концертов и репетиций, жарких вечеров. У него остаётся ещё меньше вещей, поэтому он пытается собрать какой-нибудь ерунды, чтобы хоть что-то взять на дорогу. Берёт каждую вещь и подолгу разглядывает, вспоминая, кому она изначально принадлежала. И всё-таки они не спят всю ночь и пялятся на змей в террариуме. Тупое расставание — с дорожкой кокса на двоих, фотками, в которых можно будет прочитать «о, нифига, а мы были близки!», с кривым чернильным тигрёнышем на руке у Тодда, престарелые мечты о новой группе и домике у озера, сломанные и некрасивые планы. Они молча жуют тосты с джемом. Тодд рассеянно глядит на часы. Скорость, с которой пытается гнать Тодд, наверное, соизмерима с желанием Сэми поскорее убраться отсюда. Тодд пытается выдавить улыбку, они только обнимаются, когда приходит время сморозить какое-нибудь дерьмо вроде «Спасибо за всё». В последний момент Сэм не вопит, не выбегает из самолёта, и они не целуются до одурения на взлётной полосе. И Сэми чувствует себя ещё более уставшим, чем до всего этого. Он наконец-то предоставлен сам себе. Сэми, наверное, торчит в Лондоне, забирает кое-какие инструменты, потому что всё опять надо начинать по новой. Он звонит только по привычке заокеанскому Тодду, сказать, что всё, типа, в порядке. С другого конца мира можно почувствовать, как тот улыбается. Он говорит, что, наверное, и сам скоро будет путешествовать по своей навороченной студенческой визе, так что пусть Сэм его ждёт. Может, он возвращается домой, никому ничего не объясняя и просто наконец-то высыпается.

***

Нью-Йорк, июль 1987

— Эй, чувак… Он весь синий… Находясь за пределами тела, Тодд наблюдает за всем тем хаосом, который остался позади. Он видит, как Слэш дёргает его за руки и как сильно трясутся его собственные. Тело Тодда падает лицом в воду в ванной: но захлёбывается-то уже не он. Тодд видит, как Сэми ждёт его. Сигарета обожжена достаточно, чтобы коснутся кончиков пальцев. Сэми продолжает проверять автоответчик, как обдолбанный. Мама Тодда звонит всем подряд. Потом она раскладывает тарелки и зовёт всех к столу. Члены его семьи ужинают, как изголодавшиеся люди. Последняя открытка от Тодда висит у них на холодильнике. Всегда легче написать, чем позвонить… Это длится день. Тодд будет скучать по светящимся глазам Сэми, и по тому, как он показывает свои смешные зубы, когда улыбается. По тому, как Слэш с Даффом играют каверы на старые песни из отцовского радио, и как круто это у них выходит. И по Ферни с Биллом он будет скучать. И по блинчикам своей мамы, которые она жарит по выходным… Всё это больше не имеет никакого отношения к Тодду Крю. Слэш как-нибудь будет будто специально смаковать подробности смерти Тодда, как его тащили в ванную, бессмысленно окунали в воду, а он не мог сделать ровным счётом ничего. Наверное, это защитный механизм — всё то, что было внутри, просто взяли и завернули в чёрный полиэтилен. Прямо как тело Тодда. Он, блять, этого не заслужил! Сэм знает, что, наверное, Тодд хотел бы, чтобы хотя бы у него наконец-то была долгая и счастливая жизнь. Чтобы Сэми, типа, смотрел бы в будущее и никогда не боялся мечтать и всё в этом духе. Но какое будущее может быть без Тодда? Тодд так мало оставляет в этом мире, что Сэми на его месте заполняет собой трещины и пробелы. Неплохо, а? Будто по-новому разгадывает его послания и нелепые обрывки, всё ещё полный совсем другими воспоминаниями и даже каким-то другим домом прирученный. Тодд всё ещё болтает с ним через бессмыслицу и похабщину на стенах, переплёскиваясь с чужой тенью. Пусть дальше Сэми сам по себе.

***

— …Я передознулся и провалялся в коме пару дней. И прикиньте! Выхожу я оттуда, и первый человек, который появляется после этого… Это был чувак по имени Тодд Крю. Он раньше играл в Джэтбой… И его выгнали… Джэтбой — сраное дермьище! Они сказали, мол, он тусовался с нами. Не было у него друга лучше, чем я, во всей его ебаной жизни. И вот, когда я выписался из больницы, я встретился с Тоддом, и вообще-то, больше никого не хотел видеть, потому что не знал, остались ли у меня вообще кореша. Тодд появился, обнял меня и заявил: «Старина, они ж твоя семья». Ага, ребят. А теперь мы сыграем песню Knocking on Heaven’s Door для Тодда Крю…