14 января 1945
Русские уже освободили Варшаву. Скоро и Будапешт возьмут. Вот-вот, и Берлин будет взят! Я в этом не сомневаюсь! Дай Бог, чтобы весну мы встретили свободными! Храни Господь всех погибших и даруй сил всем живым!***
Марьям сегодня, очевидно, смягчилась. Видимо, решила, что вины Бошковича в этом нет. Она рассказывала, как командир передал её в подчинение Андрею, и как он учил её снайперскому искусству. А тогда, в сорок третьем… На их пути была целая батарея, и они вызвались снять наводчиков. Стояли по колено в ледяной воде, прямо так, в горах, рискуя поскользнуться, они делали свою работу! Потом Марьям ранило осколками, и она упала, и если бы не Бошкович, умерла бы, захлебнувшись, или от потери крови. А он её протащил на своей спине, прямо под огнём! Я убеждена: он честно заслужил свои звёздочки. И ордена — тоже. Стоит ли его за одну-единственную ошибку теперь проклинать?***
Ещё вчера написала Бошковичу ответ. Скоро отправлю ему. Я не знаю, ответит ли вам Марьям, но лучше это сделаю я и сделаю сейчас. Не люблю мучить людей неизвестностью. Командир наверняка всё рассказал о ней, и мне, по сути, нечего и добавить. Она была в ярости, и это была самая настоящая, неподдельная ярость. Она чувствовала себя так, словно её предал самый близкий человек. Но ваше признание… У меня чувство, будто вас публично отхлестали по щекам. Бог нас рассудит, а я не в праве. Но я считаю, что вашей вины в этом нет. Нам случается ошибаться и выбирать между лёгким и правильным. Это вам пишет та, кого четырёхлетнюю разлучили с матерью, и разлучила сама же мать. Я думала: почему она не со мной? Мне было грустно и тяжело одной, среди незнакомых людей. Я плакала и тосковала о маме, а потом, вернувшись, узнала, что её убили. У меня не осталось ни дома, ни семьи. А для вас ещё ничего не потеряно. Это очень хорошо, что вы нашли в себе силы признаться. Жить с этим камнем на душе нелегко. Но надо. Если богу было угодно, чтобы вы жили, значит, он бережёт вас для будущих подвигов. Тех, которые искупят вашу вину. Самое сложное — простить себя самого. Храни вас Господь! Йована Перкович 13 января 1945»15 января 1945
Марьям написала ответ и попросила принести конверт. Вроде пронесло: она простила напарнику проявленную слабость. Я тоже перепишу ответ. Сюда, в дневник. «Скажу тебе честно: вчера я была готова придушить тебя, желала тебе подавиться этими звёздочками. Приди ты ко мне, я бы не сдержалась. Такая я… Но сегодня, остыв, я поняла, что ничего уже не исправить. У тебя на решение была доля секунды. Каждый солдат рано или поздно окажется в ситуации, когда надо делать выбор: поступать по приказу, или по совести. Да, я ждала подхода Шкрели, отдала тебе снаряжение и стала на несколько дней Ами — невестой Хасана. Лишь бы у меня никто отметины на руках не разглядел… Знаешь, подстрели ты кого-то из эсэсовцев, не факт, что я успела бы убежать. Единственное, что — наши товарищи полегли напрасно. Раз уж мы в одном отряде, то и отвечаем за всё сообща. Могли ли мы предупредить Шкрели? Может и могли бы… Дороги были перекрыты, но вот в горах ещё можно было. Главное, что Цыган смог наших вывести. Я не сомневалась в нём. Ни на секунду. А ты был мне самым близким человеком после Сретена. Ты честно заслужил свои звёздочки. Как и всё остальное. Кто из наших ещё жив? Напиши мне. Мне бы сейчас только бумаги и карандашей. А больше пока ничего не надо. Береги себя. Тебе уже нечего терять, но живым ту нужен, в первую очередь, всем нам. И соотечественникам — тоже.»***
Я только сейчас обратила внимание на эту странную фразу: «нечего терять». Что же это значит? Что произошло с Андреем, что ему больше нечего терять? Я спросила у Марьям, что это значит, и она рассказала мне всё. Это было в Крагуеваце, в ноябре сорок первого. Жена Бошковича, Станка, работала учительницей в школе. К ним прямо в разгар дня пришли немцы и потребовали собрать всех учеников. Было ясно, что сейчас их либо отправят в концлагерь, или убьют. И учителя решили разделить судьбу детей. «Закончить уроки», — как они сказали. Станка нашла в толпе своих детей и до последнего успокаивала их. Их было трое, младшему — всего три года… Новость сломила Андрея. Командир даже отобрал у него оружие, опасаясь, как бы он не натворил дел. С тех пор он говорил: «Погибну сам, но парочку гадов с собой заберу». А перед боем смотрел на небо и говорил: — Я скоро буду, ждите! Он знал, что каждый день может стать последним, он знал, он готовился к смерти. И я думала о том же… Но у меня ещё есть надежда, что мой сын жив, а у Андрея уже никого не осталось. Как он теперь вернётся домой, зная, что его никто не ждёт?