8 апреля 1945
Проводила сегодня Марьям и её бабушку. Девочку назвали Малика. Марьям отказывается держать её на руках, смотрит тупо и отстранённо. Она как будто вернулась на несколько месяцев назад, когда её не волновало ничего из того, что происходит за стеной. Они собираются в Черногорию. В строй Марьям уже точно не вернётся. Она теперь лейтенант запаса. Солидно для такого юного возраста. А мне как-то грустно стало. Я успела сродниться с ней. Так тоскливо сразу… Она много рисовала в последнее время, и тем помогала нам забыть, что идёт война. Вот и сейчас я вспоминаю её рисунки. Часть даже опубликовали в газетах. На политпросветы хожу редко. Но я и так беспартийная — мне простительно. Хотя я не отказываюсь от мысли, что красное знамя объединит всех нас ради общей цели. Как объединяет сегодня.9 апреля 1945
Комендант намекал заведующему, что надо чаще отдыхать. Я и сама это вижу — не молод уже доктор. У него от переутомления порой сердце прихватывало. А он отказывается всё — кто ж будет людей-то лечить? Сейчас всё более-менее наладилось, есть кого и кем заменить. Выходит, скоро и меня… «Попросят»…10 апреля 1945
Заведующий будто прочитал мои мысли. Он сказал, что моя помощь была бесценна, и спрашивал, где я жила раньше, кто остался из друзей, родственников. Честно, не поручусь ни за кого: слишком многих зверьё убило… А вроде и хочу домой, в Лепосавич…***
Я невольно расплакалась. Я вспомнила наш дом. И как в восемнадцатом году застала на том самом месте лишь бурьян в человеческий рост. Как не тяжело мне было жить в лагере беженцев, вдали от дома, возвращаться оказалось ещё тяжелее. Мне было семь лет, и я не знала, куда себя деть. Я просто без цели моталась по улицам Лепосавича, пока меня не поймала полиция. Много нас тогда осталось таких… Потом объявилась Божена, моя родственница. Я её видела один раз, и почти не помнила. Даже сперва подумала, что меня хотят украсть… Кто бы мог подумать, что двоюродная тётя, не видевшая меня столько времени, вдруг сорвётся в Косово, чтобы найти меня! Она — женщина религиозная и любит во всём порядок. Считала меня дикой, необузданной. Поначалу даже слишком строга была ко мне. Прямо как злая мачеха. Но потом привязалась, стала ласковее. Но заменить маму так и не смогла. Жили небогато, я ходила в школу, возделывала огород, помогала следить за курами. Наверное, то же ждало бы меня, если бы не было войны. Крестьянкой родилась, крестьянкой и умру. Судьба, ничего не поделаешь.14 апреля 1945
Это решение далось мне нелегко, но я уезжаю. Заведующий уверял меня, что так и должно быть, что я имею право, наконец, оказаться дома. Но мне морально тяжело бросать больных. У меня чувство, будто я их предаю. Ещё доктор намекал мне, чтобы я сама обследовалась. И правда, что-то я часто кашляю в последнее время. Замёрзла, наверное, ночью.15 апреля 1945
Попрощалась с персоналом и с больными. Заведующего не оказалось на месте. Вроде уехал на время. Только перед самым выходом мы с ним пересеклись. Я попрощалась и пожелала ему крепкого здоровья, а он как-то странно посмотрел на меня. Он явно чем-то озабочен. Чем — неведомо. Вроде он ещё что-то сказал мне на прощание, но я не расслышала. Дай Бог ему здоровья и сил! А мне пора домой, в Лепосавич.18 апреля 1945
Я дома. Никакой радости по этому поводу у меня нет. Наш дом разграблен, загажен, всё поросло бурьяном. Как и двадцать с лишним лет назад. А у кого-то всё дотла было сожжено. Некому, да и некогда всё это строить. Это город вдов — одни только девки, да старики остались. Ну и несколько калек ещё. А мужчины — все до одного на войне. Кто ещё жив, конечно. Нашла Настасью, подругу детства. Поговорили с ней, поплакались о нелёгкой доле. У нас похожие судьбы, но сейчас между нами как будто вырос барьер. Сытый голодного не разумеет, а партизан гражданского — подавно. Хотя какой из меня партизан…***
Только что от Наски. Оказывается, она сумела спасти часть наших семейных реликвий! Не может быть! Раньше бы я расцеловала её в благодарность, но теперь мои чувства притупились, уже не тянет на сантименты. Да, я сильно изменилась. В лучшую или худшую сторону — не знаю. Где та прежняя, романтичная и мечтательная Йована? Нет её. Её убили тогда, четыре года назад. Теперь на её месте совершенно другая женщина, сполна хлебнувшая собственной крови. А вот Наска пороху не нюхала. Теперь постоянно говорит о том, что же будет, когда коммунисты победят. Боже мой, ты делишь шкуру неубитого медведя, остановись, наконец! И чего бояться тебе, ходившей всё детство в одежде с чужого плеча? Мне решительно непонятно её поведение. Кажется, нет больше той Настасьи Вукич, которую я помнила и любила. И нет больше той Йованы, которую знала и любила она. Что же, конец нашей дружбе? Вряд ли. Мы просто теперь разные, совершенно разные. Тем более, я уеду из Косова. Не могу больше здесь жить. Здесь всё напоминает мне о семье, которой больше нет. Слишком много горя здесь осталось. Что-то мысли разбегаются. Находилась за день… Завтра надо бы сходить в церковь. И… Синиша… Ты жив? Я найду тебя. Обешаю. Нас уже никто не разлучит.