11 мая 1945
Вечером вместе с Наской сходили в церковь. От неё остались только рожки, да ножки. Стены разрушены, колокольня — подавно, но служба идёт. Прихожан довольно много. Снова молилась за упокой погибших. Сходить бы к моим родителям, мужу, детям, да где они теперь? Там, где лежат мои малютки, наверняка теперь бурьян, или деревья. А где теперь Владо? Его тоже не отыскать. И не отпеть. Чувство радости от победы рассеивается при мысли о миллионах искалеченных судеб, о тех мальчишках, что умирали в окопах за всех нас. Тысячи и тысячи юнцов вставали под пули, чтобы мы жили. Неужели теперь мы сдадимся? Наска будто угадала мои мысли, и мы, не сговариваясь, поклялись быть сильными. Война позади, надо учиться жить заново.12 мая 1945
Удивительное дело — даже пресные лепёшки на воде кажутся мне пищей богов! Опять я покашливаю, но это пустяки. Работа кипит, мы на огороде с утра до вечера. Только ближе к сумеркам могу писать. Письмо от Андрея в этот раз дошло быстро. Точнее, это была открытка. Вот он, с товарищами, на улице Триеста! Война для него окончена, он ждёт разрешения ехать домой. Точнее, ко мне… Опять я что-то черкаю в дневнике… Нет-нет, нельзя так… Нельзя… О чём я вообще думаю?13 мая 1945
Время собирать камни. Надо узнать, жива ли моя тётя. Да, Божена не заменила мне родителей, но я видела, что она искренне привязалась ко мне, она многое для меня сделала. На нашей с Владо свадьбе она была первой гостьей. Не знаю почему, но я уверена, что она жива. Я обязательно приеду к ней. Хотя бы просто в гости. А может, ещё повезёт, и мы с сыном останемся у неё. В тесноте, да не в обиде.21 мая 1945
Сегодня проснулась от визга Наски. К ней вернулся муж. С первых дней на фронте. А сегодня явился. И карточку принёс с собой — они с товарищами в Триесте. Трещала Наска с Миланом всё утро, а я чувствую, что закипаю сильнее. Вот почему я раньше не замечала, что моя подруга такая клуша? Всё о себе, да о себе! Сколько можно? И опять тараторит, что вот коммунисты отберут всё, оставят ни с чем. Да пусть забирают, господи! Может хоть твой хлам, что ты вечно с дом тащила, в дело войдёт! Всю жизнь ходила в заплатках, а теперь тебе что, хуже станет? Пусть бы обобрали до нитки, тебе будет полезно.***
Господи, зачем я так… Хорошо, что я вслух всё это не сказала, иначе быть беде… Вот её муж, дети скоро вернутся… А где мои? В земле. Все до одного… Это… Да, надо сказать, что я завидую ей. Завидую, что у неё есть всё, что отняли у меня. Кажется, я поняла, почему так сильно привязалась к Машке… Надо бы узнать её адресок. Может, приеду потом, поплачемся вместе о нелёгкой женской доле…25 мая 1945
К Наске сегодня вернулись дети. Четверо так рано повзрослевших малышей. Смотришь в их глаза и не веришь, что им едва ли больше двенадцати. Столько сейчас должно быть моему Синише. Наска вся в слезах от радости, даже стол накрыла. Где же она умудряется столько еды доставать? У кого она всё это покупает? Вот теперь дома шумно. Прежде мы вместе картошку сажали. Глазки сажали и всё надеялись: взойдёт. Взошло. Не знаю даже, переживём ли мы это время, или съедим, пока даже не дозреет… Пишу о картошке, а у самой мысли о детях. Вот Вера. На годик младше моей Аники. Она умирала у меня на руках! Мы слышали, что зверьё придёт к нам, и стремились уйти сами. Только так мы могли спастись. Но нас нашли. Аника запаниковала, и… Бедняжка мучилась потом почти сутки! Я не знала, как извлечь эту чёртову пулю! И никого рядом. А ночью у неё был жар, она бредила, а наутро её не стало… Похоронила в лесу. Теперь наверняка ни креста не осталось, ни малейшего напоминания о моей дочке. А потом и Деян дорогой заболел… Только Синиша и остался. Наска видела, как мне больно, пыталась подбодрить, успокоить, заверить, что мой сын жив… А я чуть не накричала на неё… Господи, я не могу, я чувствую себя настоящим зверем! Почему, когда я вижу её дочь, мне обязательно кажется, что сейчас её застрелят? Почему, просыпаясь по утру, я вижу, будто дети не дышат, что у них синие губы и бледные лица? Звучит дико, но я боюсь к ним приближаться.3 июня 1945
Наске теперь не до меня. Я и сама не хочу тут больше жить. Мне невыносимо смотреть на то, как Наска часами разговаривает с детьми, как хлопочет рядом с мужем. Я должна бы радоваться за подругу, ведь я бы даже заклятому врагу не пожелала того, чтобы на его руках умирали его дети. А теперь я прямо хочу взять и повалить забор, который мы с грехом пополам чинили! Я не могу и не хочу тут оставаться! Мне невыносимо просыпаться под детский смех! Мне кажется, что вот-вот за этим последуют выстрелы! Я не знаю, как дальше быть — мне некуда идти.4 июня 1945
Я теперь понимаю раздражение Мары своими товарками. Особенно Татьяной. Счастливая молодая мать, пусть и вдова, постоянно говорит о семье, о том, чего уже не вернуть, и вот она, потерявшая по собственной неосмотрительности сына… Я бы тоже загоняла её в нарядах. Так, чтобы голову поднять не могла и даже «му» сказать. Слишком уж мягко обращалась с ними товарищ Краньец, слишком мягко. Очистить бы свою душу, сходить бы на могилы родителей, мужа, детей… А где они? Не к кому идти. Там, у Колубары, есть множество безымянных холмов, поглотивших столько солдатских жизней. Там и отец лежит. Уже тридцать лет прошло… Что бы он сказал, увидев всё это? Знаешь, Наска, лучше бы ты не возвращалась в Лепосавич! Вообще!7 июня 1945
Каким-то наитием я сегодня вместо обеда пошла на вокзал. Вчера нашла у Веры целую коллекцию гильз. Собирала их всю войну. Я как-то нервно расхохоталась и предложила Наске сделать из них бусы. Не знаю, что на меня нашло. Я как будто пьяная была… Или с ума схожу? А сегодня я вспоминаю об этом с улыбкой. Тем более, он, наконец, приехал! Вот он, мой Андрей! Почему «мой»?.. Не знаю. Я узнала его сразу. Он был одет с иголочки, при погонах, при орденах. Майор запаса. Звучит солидно! Я с трудом удержалась, чтобы не броситься ему на шею. Господи, я же его едва знаю, а встречаю, как будто мужа своего… С ним рядом мне надёжнее. Я помню, как он писал, что поможет найти моего сына. Почему-то он уверен, что Синиша жив. И я… Верю ему. Иначе и быть не может. Я найду своего сына, и мы заживём новой, мирной жизнью.