Первый подарок

Первым подарком охотнику становится имя — Рябинка. Имя его ласковое, нежно-звонкое, не уступающее в мурчании обладателю. Охотник — кованный в пламени, дрожь раскалённого воздуха в крошечном теле слизнекошачьем, слишком уж агрессивный комочек пламени-меха; он с детской потешной гордостью носит сладкое имя миру дождей незнакомой ягоды. Какова сама она на вкус, охотник не спрашивает — забывает от счастья. Нет Значимых Забот в подарках хорош, как никто другой. Хотя Рябинка других и не знает — пока что. Слизнекотёнок плутает в стальной кровеносной Беззаботного, отрезанный от поверхности. Ему туда незачем; их нервные ещё не срослись воедино. Рано. Инфраструктура шепчет в ушки пушистые о тёплых макушках городов, где рассветы цветут над дождями, чтобы маленький не скучал в потёмках. С немеханической лаской Нет Значимых Забот носит Рябинку в беспечности комплекса и закаляет металлом своих систем; связь предстоит наладить железную, такую, чтобы выдержала и дожди, и марево. Охотник — образцовый дисбаланс, рождённый эталоном природы со всей её дикостью, какую итераторы укротить не смогли за тысячи циклов; по иронии, именно отпрыску неукротимости Беззаботный вручает единственный шанс спасти Старшую и их заодно — обоих. Это первый и последний портативный носитель массивов его программы. Богоподобный не хочет пугать подопечного и уверяет, что это, конечно, не так, шанс найдётся и ещё на пару попыток. Богоподобный точно знает, кто сражается с его гнилью и почему вдруг кармический механизм сломил свои зубы о шкуру охотника с неохотничьим именем. Вторым его подарком становится миссия. Напоследок Беззаботный просит Рябинку передать Смотрящей привет. * Пустоши вне региона носят его равнодушно. У охотника горло саднит от молчания, но речь по пути — ненужное из бесценности его ноши. Миру дождей просто дела нет до того, кто он, куда спешит и с какой целью; у мира дождей шестерни слишком большие, чтобы заметить провалившуюся сквозь них песчинку и тем более — признать её вообще чем-то. Эта мысль злит охотника поначалу, но в его дисбалансе логика превосходит принципы; стоит принять собственную незначительность — и кованному в пламени открывается подлинное вдохновение мира дождей. Мир дождей бесподобно невинен, до ожогов и боли красив в своём безразличии и пугающей монументальности, полон тайн, ни для кого не предназначенных, и кипит жизнью на уровнях от величайшего до ничтожнейшего. Мир дождей совершенно ненамеренно жесток и с тем великолепен в своей инстинктивной последовательности от и до. Мир дождей (не) признаёт охотника, и потому становится лишь интереснее. Когда охотник прибывает в точку исполнения миссии, у него двадцать с текущим циклов, сформированный фенотип хищника и твёрдое намерение распробовать тайны этого места до того, как придёт время нырнуть в темноту подземки и не вернуться больше никогда. Ещё в его распоряжении безнадёжно устаревшая карта из блоков памяти Беззаботного (теперь уже — из их общих блоков). Эту карту создавали, когда в железном теле Смотрящей шли и не снившиеся младшим братьям процессы, когда новорождённое тело Пяти Галек делало первые вдохи и выдыхало пар в атмосферу, когда всё было так, как должно было быть. Если в подгнивающем теле Пяти Галек старая карта ещё могла помочь хоть немного, то в теле Старшей, обвалившемся под чередой засух и жестоких дождей, бесценный клочок памяти Беззаботного был практически бесполезен. Ещё бесполезнее, наверное, были увещевания самого Беззаботного в том, что Гальку винить не стоит, что никого из них вообще винить не нужно, ведь во всём, по сути, виноваты Древние, подарившие этому миру богоподобных и обрёкшие их же вечностью. Рябинке ещё тогда слабо верилось, когда он это своими пушистыми ушками выслушивал, потому как в срастающейся нервной читалось что-то болезненно ненавидящее, и он точно знал, что это что-то — пока не его. Рябинка с высоты отключённых солнечных панелей чужого «богоподобного» видит мёртвый город чуть менее мёртвой богоподобной и медленно, но очень уверенно тонет в чём-то болезненно яростном — уже его. У него только имя сладкое и нежно-звонкое, думается кованному в пламени. У кованого внутри гниёт жалость к «богоподобному», и «богоподобный» это удивительно хорошо понимает. Жалость всё равно ранит сильнее. * По мёртвому городу снуёт живность, которой нет никакого дела до произошедшего. В мёртвом городе охотник сталкивается с исследователем, которого только произошедшее и интересует. Незнакомая ему особь его же рода до того странно с ним контрастирует, что он сомневается даже, — а действительно ли перед ним слизнекот? Исследователь в два раза крупнее, клеймён незнакомым Рябинке богоподобным в защиту от ему же знакомых и с тем лишён брони роскошного меха — отталкивающего не только воду, но и клыки с когтями. Исследователь не молчит, но напрасно того же ждёт от охотника, решившего, что с немых спросу не будет, даже если немой он только для незнакомца; его имя — Черника — кованому кажется на слух горьким или в лучшем случае пряным. Меж представителей одного и того же рода ни капли схожести, но зато почти осязаемо пощёлкивает напряжение. Рябинка не знает ещё, отчего незнакомец... отчего Черника настолько легко отказывается от молчания. Расходятся они почти с миром, демонстративно выпустив пару раз когти, — охотнику расспросы о зелёном нейроне и жемчужине, тоже подарках Беззаботного (только не для него предназначенных), приходятся весьма не по нраву. Он до гиблого первозданен даже в модификациях итератора, в то время как Черника ничуть не менее до гиблого переписан — тоже итератором. Они оба — модифицированные, но настолько по-разному, что у Рябинки ни секунды в голове не держится понимание природы его нового знакомого — до чёртиков проницательный исследователь того же рода, только уж слишком другой породы. Воистину, пути богоподобных неисповедимы. Проблема молчания до дремлющего в тёплом убежище Рябинки докатывается запоздало. Даже теперь, когда перед охотником с именем сладким сложилась картина, не сладкая от слова «совсем», горе богоподобных существует всего лишь промеж титанических механизмов дождливого мира. Рябинка мается где-то рядом; он, такое же непостижимое воплощение хрупкой красоты этого мира, как и ящеры, как и стервятники, как и чёрт-её-раздери-даже гниль, должен быть шестерёнкой поменьше и гармонично вращать шестерни побольше, но у него программные массивы богоподобного в голове и ритм сердца написан на языке стали и разума. Ему бы стоило с головой окунуться в жизнь, какую дарует цикл, какую живут все ему подобные. У него фенотип хищника, а не добычи, и он отдыхает на макушке мёртвого города, высматривая таинственные рассветы, о которых баял его итератор. Он отдыхает, чтобы чуть попозже снова нырнуть в темноту чужой кровеносной и попытаться найти там хоть что-то, близкое к его цели. Ему, признаться, одиноко. Сознательное, ещё один подарок Беззаботного, крайне неоднозначно. * Охотник блуждает в кровеносной не такого уж мёртвого итератора от одного логова до другого, костеря разруху и дренажные механизмы про себя уже вынужденно, — под водой не шибко-то поругаешься вслух, — и просто надеется на хоть какое-то везение. На таймере Пяти Галек нынче слишком короткие циклы, а в шаге от цели охотнику захлебнуться кровью богоподобной что-то не улыбается. Однажды, впрочем, он чуть не утонул по собственной глупости; засмотрелся на льющийся через проломы в металлических стенах свет (и как это чудо сюда прорвалось?) и едва не забыл вынырнуть, чтобы вдохнуть. Лучи бликовали на воде по ту сторону сквозь прозрачную толщу, приводя его в недоумение, и точно так же отражались от поверхности снаружи. С плеском, проскрежетав когтями по металлу и чуть не свалившись обратно, он буквально выбросил себя из воды и увидел, как солнечные близнецы волн затанцевали на стенах. Обернувшись, Рябинка, жалкий и мокрый, облепленный потяжелевшей шерстью, с искренностью восторга в глазах рассматривал стену до тех пор, пока рябь на воде не утихла. Тогда, наконец, он вскарабкался на устойчивую поверхность и посмотрел наверх. Свет поступал сюда уже какое-то время, площадка под ним приятно нагрелась, хотелось прилечь здесь и вздремнуть хотя бы на пункт текущего цикла — плавание отнимало много сил даже у такой сильной особи, как охотник. Сильная особь встряхнулась от всей души и подумала, что выглядело это очень глупо и что Черника бы наверняка посмеялся. При чём тут Черника?.. Почти со злостью охотник со сладким именем ныряет обратно, мало не вгрызаясь в безвкусную воду, ударяет хвостом и позволяет потоку принести его к следующему подъёму, где можно перевести дух. Он чувствует вину за то, что позволяет себе задерживаться. Смотрящая наверняка даже не знает о его существовании, но, может, всё-таки ждёт ещё помощи. Или не ждёт, тогда его прибытие будет ещё желаннее! Рябинка представляет, как расскажет ей о лучах солнца, танцующих на прозрачной поверхности, и даже в воде у него шерсть на хвосте встаёт дыбом, — настолько он взбудоражен. Он не имеет ни малейшего понятия, зачем богоподобной знать о его забавной истории, просто это так... так хорошо, что было бы неправильно не поделиться. Рябинка скребёт когтями по заваленной мелким мусором земле в нетерпении, глядя, как зелёный нейрон слишком медленно поднимается в воздух, сканер слишком долго нащупывает в пространстве органическую куклу итератора, споткнувшись о силуэт припавшего к полу охотника, а сама богоподобная остаётся слишком неподвижной для того, кого сейчас вернут к жизни. Он чуть не отпрыгивает назад, в воду, когда поломанное шасси конвульсивно дёргается и со скрежетом замирает в приподнятом положении, еле заставив куклу сесть относительно прямо. Белые искры родных нейронов, — как же их мало! — выныривают из воды и окружают куклу Смотрящей. Сама она жутко смотрит перед собой пустыми глазами, упрямо пытаясь заставить свои системы сделать хотя бы один вдох прежде, чем позволить памяти вернуться к работе. Рябинка ждёт, затаив дыхание и вздыбив ещё не просохший мех, и льющееся в пробоину наверху тёплое свечение делает его больше похожим на живой костёр, чем на слизнекота, одинаково готового кинуться как прочь, так и на помощь. Дрожь проходится по полу под его лапами, а затем вся инфраструктура медленно и мучительно отзывается протяжным гулом где-то вдалеке и отовсюду, и Смотрящая На Луну, наконец-то вдохнув, смотрит на Рябинку неожиданно ясными глазами. В них цветёт закат над дождём, такой ласковый, нежно-несладкий и благодарно печальный, что кованный в пламени забывает о танцующих на воде бликах. Пригладив шерсть и пугливо навострив ушки, он подползает несмело ближе, со всей осторожностью вкладывает в слабую-хрупкую ладонь жемчужину Беззаботного и от молчания хрипло мурлычет, чуть не пугаясь, когда эхо подхватывает его голос, отражаясь от стен и воды. Смотрящая другой рукой неощутимо чешет его меж пушистых ушек, и мурлыканье становится чуточку громче — благодарность. Сил у Смотрящей нет ни на что, но даже так она сильнее обоих богоподобных, которых до неё видел своими глазами Рябинка, сильнее тех, о ком ему рассказал Нет Значимых Забот. У Смотрящей На Луну имя не сладкое и не горькое, не кислое и не пряное; оно чище прохладной воды, теплее нежного солнца и мягче юной травы. По нервной Беззаботного робко пульсирует что-то, рождённое только что в сердце охотника. Что-то безраздельно его, а не богоподобного. — ...привет. — В тихом голосе Смотрящей явственно слышится что-то очень схожее с голосом Беззаботного. Улыбка? — Зверёк... ты это сделал? Погоди... моя память не отвечает. Инфраструктура шепчет в пушистые ушки вместо куклы богоподобной, шелковисто касаясь сознания. У неё самой голос ещё слишком слаб. [ если всё так, как мне кажется... спасибо тебе ] [ тебе отведено так мало времени, и я не понимаю... почему ты тратишь его, помогая мне. но знай, что я глубоко благодарна ] [ мне были знакомы очень немногие существа, способные на такое самопожертвование. ты чудесное создание ] [ . . . ] [ как бы мне хотелось сказать, что я всегда буду помнить тебя ] Смотрящая На Луну снова делает усилие, чтобы выдохнуть и вдохнуть, и продолжает самостоятельно куда увереннее: — Маленький друг... наверное, ты уже знаешь, и... мне неизвестно, станет ли тебе от этого легче, но ты встанешь вновь. Таймер Гальки предупредительно мерцает на карте Беззаботного, и заметно пострадавший наблюдатель Смотрящей, поднявшийся кое-как из воды, нервно встряхивает в воздухе проекцию предупреждения. Рябинка неохотно отползает от богоподобной, и... ему бы сказать хоть что-нибудь, но он может только грустно мурлыкать, не зная никаких нужных слов. — ...это неприятно, но я уже привыкла. Я буду в порядке. Иди, дружок. * Охотник ещё дважды навещает богоподобную — и оба раза распугивает пришедших зачем-то мусорщиков, но Смотрящая лишь тихо посмеивается, вводя в ступор всех присутствующих. Воины негодующе трясут копьями, поднимая их над головой, и замирают в шоке, глядя, как Чтица Жемчуга бесстрашно ласкает приползшего к ней опасного хищника. Они-то Рябинку запомнили, как «Огненного Зверя», от которого чёрт разберёт, чего ждать, копьё в глотку или редкий жемчуг. Не такой уж он и Огненный, надо сказать, просто... ну, дурной немного. Сознательное в нём с ума сходит по разумным контактам, но он так ничего и не говорит итератору вслух, только мурлыкает звонче с каждым визитом. Пусть лучше Старшая считает его обычным слизнекотом. К неразумным сложнее привязаться. Так, во всяком случае, думает Рябинка. В третий визит к разомлевшему на солнышке и под рукой Смотрящей охотнику подползают детёныши мусорщиков и боязливо почёсывают роскошную гриву. Рябинка лениво шевелит хвостом и пофыркивает, но прочь их не гонит. Смотрящая переговаривается с гостями на их языке, а те, в свою очередь, приносят ей жемчуг и копошатся в хламе. К четвёртому визиту охотник с неохотничьим именем замечает, что в центре управления стало заметно чище и суше, а пробоина наверху будто уменьшилась даже, неумело прикрытая подручными вещами. Мусорщики решают, что Огненный Зверь им не враг, и иногда угощают какими-то своими лакомствами. Рябинке и на один зуб не хватает, но он не против. Идиллия. ...и не то чтобы Рябинка не был рад увидеть ещё и Чернику в пятый визит, просто что-то в нём заставляет ревниво пофыркивать и следить за переговорами, вальяжно развалившись меж итератором и исследователем. Черника, похоже, тоже в замешательстве. Они не так часто пересекались, но, наверное, приятно знать и ему, что новый знакомый пока жив-здоров. Рябинка может судить лишь по себе. Когда тон разговора подозрительно повышается, — он слушает краем уха, но знает, что речь идёт о жемчужине, о последнем, что связывает Смотрящую с Беззаботным, — охотник обманчиво лениво поднимается. Он встряхивается, позволяя полюбоваться слитным движением мышц под роскошной шкурой, а затем с вызовом смотрит в глаза исследователю с пряным-горьким именем. Он не поднимает шерсть дыбом, не выпускает когти и не показывает клыки. Угрожать по-слизнекошачьи он не умеет. Мусорщики, полукругом обступившие куклу, откровенно побаиваются исследователя с печатью богоподобных на хищной голове, но их много, у них оружие, им нужна Чтица Жемчуга, а Огненный Зверь явно не на стороне гостя. Повисшая в воздухе угроза красноречивее всяких слов, и Черника уходит ни с чем — на сей раз. В рациональности он ничуть не уступает пушистому визави. * По иронии, наверное, самой Кармы следующие несколько циклов охотник и исследователь проводят бок о бок. Иногда они переругиваются откровенно на звериный лад. Черника, глубоко убеждённый в исключительной неразумности невольного спутника, прибегает лишь к инстинктивным слизнекошачьим повадкам и жестам. Рябинка, сроду не имевший дел с неразумными сородичами и выросший под опекой итератора, откровенно потешается над флегматичным (обычно) исследователем, всякий раз ухитряясь вывести его из себя (Галька, наверное, позавидовал бы ему), и лишь шутливо замахивается когтистыми лапами, чтобы после приняться убегать. Легколапый и маленький, охотник удирает молниеносно и всякий раз возвращается, чтобы спустя минуту возобновить перепалку. Всерьёз драться они начинают, только когда речь заходит о необходимости переубедить Смотрящую На Луну. Исследователю необходимы все доступные богоподобной сведения. Охотнику больно видеть закаты в её глазах и слышать плачущий шёпот порушенной инфраструктуры. И оба они, чёрт возьми, слишком упрямы, чтобы уступить другому. — Ты знаешь, это становится уже глупым. «будто у тебя хоть раз получалось меня убедить» «будто твои слова что-то изменят» «будто я этого не знаю» Ничего из этого вслух он не говорит. Хватка становится чуть полегче, и фыркающий от смеха Рябинка буквально выскальзывает из чужих когтей. Очередная их особо ожесточённая драка началась на опасной высоте — опасной больше из-за, собственно, высоты, нежели из-за стервятников. Стервятники старались держаться подальше от бешено хрипящего, шипящего и рычащего вихря из клыков, когтей и шерсти. Черника был очень силён, и Рябинка знатно уступал ему в росте; но охотник не зря был охотником, и в воздухе летали клочки шерсти как нежно-алого цвета, так и металлически-серого. Впрочем, как раз благодаря роскошному меху Рябинка ещё не был ни разу хоть сколько-нибудь травмирован. Да и Чернику всерьёз ранить ему не хотелось, как бы он ни отпирался от этой мысли. Последние драки становились всё ленивее и заканчивались настолько же ленивой игрой. Никто из них не понимал, чёрт возьми, что вообще между ними творится, и оба думали, что уж второй-то наверняка знает, что и зачем делает. Естественно, оба ошибались. Над ними вот-вот зацветёт рассвет; облака здесь ходят по небу так близко, что кажется, можно шагнуть на них — и не свалиться. Иные проползают и вовсе вровень, похожие на туман, только куда нежнее. В сумерках неба что-то светлеет и золотит кудри причудливых облаков. Перекатившись на спину, охотник смотрит на лежащего напротив исследователя снизу вверх, и оба они, взъерошенные и помятые, переводят дух, пофыркивая. С каждым разом Рябинке всё тяжелее восстановить дыхание, да и голова у него кругом идёт, а от нехватки кислорода иной раз темнеет в глазах — но он, конечно, не скажет об этом. Это его решение. Безраздельное. * — Ну и зачем?.. Охотник со сладким именем неопределённо поводит плечами и отворачивается в другую сторону с такой лёгкостью, будто не обидно ему ничуть. Исследователь с именем погорше вздыхает показательно и поднимается вслед. В искристых глазах Рябинки блуждает самодовольство — в них знание, что сработает. Это так по-детски. Это так хорошо и правильно, что повкуснее их имён по отдельности взятых на пару порядков. Цикл отмеряет дни пунктами, и пункт первый текущего пахнет мёдом, малиной и рассветами высоко над далёким пока дождём. Охотник не знает, что такое мёд и малина, но звучит это осязаемо вкусно. Охотник спрашивает у исследователя, и ответы приходятся ему по душе. Черника рассказывает ему зачем-то о ягодах дальше, о том, что имена их прямо противоположны вкусам. Мир дождей в объективе сознательного, дарованного Беззаботным, изменяется и измеряется знаниями, и неохотничье имя охотника начинает горчить, а имя исследователя становится чуточку слаще. Малиновый мёд рассвета льётся по небосклону, выхватывая случайные силуэты стервятников из беспокойного облачного океана, и заставляет Чернику замолчать. К красоте дождливого мира он был обыкновенно равнодушен, всё своё внимание посвящая миссии, порученной его богоподобным. Охотник с горьким именем, будучи истинно частью этой дикой, невинно жестокой красоты, незаслуженно игнорируемой, но тоже заложенной в исследователе, непроизвольно притягивал его внимание к тому, к чему раньше он не присматривался. Конечно, наблюдение было важнейшей частью исследования, но Черника исследовал наследие мира стали и разума, где место Кармы занимало понятие морали и справедливости — самых, пожалуй, странных нематериальных изобретений Древних. Охотник с горьким именем, порождение этого наследия, до болезненного иронично носил в себе откровение несправедливого, восхитительного мира, руководствующегося своей собственной тайной, которую он не был обязан никому открывать. Это откровение носило в себе всё живое, подчинённое Циклу. Это откровение не было доступно богоподобным. — ...много тебе осталось? Охотник ложится на нагретую панель и опускает голову на лапы. Вздыхает он с ощутимым хрипом. «будто тебе есть дело» «будто это повлияет на что-нибудь» «будто я могу переубедить смотрящую на луну» Рябинка впервые заговорил с ним вслух ещё цикл назад, случайно, со злости и немного от страха. Даже накричал, а не заговорил. Сказать, что Черника был тогда в шоке — ничего не сказать. Голос у Рябинки был хриплый, рычащий почти, но очень уж звучный. Безраздельно его. Не богоподобного. После Отголосков, Пяти Галек и Смотрящей На Луну у Рябинки осталась последняя цель, Черника уже знает. Не знает только, сколько ему осталось. — Если решишься... — Черника подбирает слова, но не может договорить, переминается с лапы на лапу и ложится рядом. — Ты всё-таки хочешь?.. Охотник с наигранным раздражением приваливается к тёплому боку исследователя, заставив его замолчать от неожиданности, и расслабленно закрывает глаза. — Да не волнуйся, я не буду надоедать тебе напоследок, — потягивается, — пойдём, нам ещё со Смотрящей нужно поговорить. Так многословен он не был ещё никогда. * Черника навещает Смотрящую На Луну ещё несколько раз — даже ей не под силу за один разговор отформатировать и передать необходимое количество данных. Мусорщики с любопытством рассаживаются вокруг них; трогать исследователя так бесстрашно, как трогали они охотника, не решается никто, но копья их убраны за спины или вовсе валяются как попало. Богоподобная... не очень, мягко говоря, относится к похищенным у Пяти Галек нейронам, но с тем, что функционировать стало значительно легче, она поспорить не может. Иногда к ним присоединяется ещё несколько местных особей, привыкших к Рябинке и сделавших вполне закономерный вывод, что Черника им тоже не чужой. Они сидят поодаль, греются в редких лучах, пробивающихся сквозь почти залатанную пробоину, и тихо мурлыкают. Иногда раздаётся всплеск, когда кто-нибудь уходит или приходит. Сам Черника никого не ждёт, но перестать прислушиваться не может. Он заканчивает сбор необходимых сведений и готовится к тому, чтобы покинуть регион Старшей и Гальки — впереди ещё полно неизученных им территорий, а миссию никто не отменял. Черника говорит об этом в свой последний визит, невзначай, уже уходя. Ему вообще незачем тепло прощаться со Смотрящей — она так к нему не привязана. Смотрящая смотрит ему вслед и хочет что-то спросить, но... сама, наверное, не совсем понимает, что тут спрашивать. Она же читала жемчужину Беззаботного. Сигнал тройного подтверждения, отправленный из угасшей сразу после этого инфраструктуры, был последним подарком Беззаботного; шутливый, очень в его духе привет для чужих богоподобных и ценнейшие сведения, записанные на свежей жемчужине, Черника унёс с собой. Жемчужина была первым подарком охотника.