Последняя ночь Помпеи

Киран трёт ладонью заднюю часть шеи уже, кажется, раз в двадцатый. Давно затянувшиеся шрамы нарывает, остывшие раны печёт. Но невозможнее всего его изводит жжение в ладонях. Чувство такое, что ещё чуть-чуть и они, на нём же истлев, опадут наземь. Золотые нити хлыстами обвиваются кругом запястий, ползут вверх, опоясывая шею, и душат, душат, душат. Этими самыми руками он нёс обмякшую, практически бесчувственную Лорен к себе домой. Эти руки избавляли её от насквозь пропитавшейся пылью, потом и кровью одежды, пока губы шептали в висок «прости меня», пока продолжение отдавалось в голове мучительным набатом «я бы всё отдал, чтобы раздевать тебя в порыве страсти, пока ты произносишь моё имя. мне жаль, как же чертовски мне жаль, что у нас никогда не бывает по-другому». Он бережно, так осторожно, как никогда не поступал со своими ранами, омывал её. Ссадины на висках, щеках, мелкие ранки на подбородке. Хлыстовые следы на этих тонких, нежные плечах, которые лишь целовать, шепча в кожу ласки. Те же — по всей спине, на пояснице, животе и груди. Его бедная девочка. Как кто-то вообще посмел сотворить это с ней. Внутри у него всё ломалось и скручивалось от чужой боли. Его тело и душу они могли истязать как угодно, но её... Никто не имел права касаться её. Человек, который отдал этот приказ, сожрёт собственный язык. Те, кто его исполнили, лишатся рук. Его Лорен... Его бедная милая Лорен... Целый рой вшивых мыслей методично и целенаправленно сводит с ума. Тело подыгрывает разуму: и Кирана ломает на тысячи мелких частей. Вода в ванной окрашивается сперва в серый, а затем в бордовый. Поначалу, когда Киран укладывает её на диван и ножницами разрезает остатки лохмотьев на ней, Лорен пытается сопротивляться. — Нет. Не надо. Не надо. Вымученно, едва-слышно — оставшихся у неё сил кое-как хватает, чтобы держать глаза открытыми. Киран, чьи руки страшно дрожат, оставляет ножницы на столе и льнёт к ней в объятии. Прижимает её к себе так бережно, как способен в своём состоянии, так недостаточно, что сердце у него расходится по швам. — Лорен, — он дожидается, пока замутненный взгляд сфокусируется на нём. — Ты веришь мне, моя милая? Кирану кажется, что земля под его ногами вот-вот разверзнется и поглотит его. Потому что Лорен, его дорогая Лорен, слабо и вымученно кивает, и взгляд её при том так нежен, что он, не сдерживаясь, касается губами угла её губ. Он не замечает, как начинает плакать, глядя на неё, и она, едва живая, тянет руку, чтобы стереть слезу с его щеки. Киран целует её ладонь, костяшки пальцев, бормочет в кожу то, в чём и самому себе признаться страшно. А Лорен, его Лорен улыбается ему, и он совершенно уверен в том, что причина того — лихорадка. Её кожа горячая. Смыв с неё, расслабившейся, но по-прежнему моментами сжимающейся то ли от боли, то ли от смущения, остатки застывшей грязи и впитавшейся крови, Киран поднял её из воды и укутал в махровое полотенце. К тому времени, как он обработал и перемотал её раны, переодел её в белую рубашку (давно ожидавшую случая вновь быть одолженной ей) и уложил в свою постель, Лорен уже мирно и необычайно крепко для самой себя дремала. Но, стоит ему убедиться в том, что ничто ей не угрожает, Киран едва не бегом удаляется в свою мастерскую, захлопывая дверь из последних сил. Рывком. Ударом. Он падает на колени, стискивая пальцами дверную ручку. Повинуется желанию рассыпаться на осколки, падает, не слыша треска внутри себя, и плачет так горько, словно все прожитые им за целую жизнь страдания решили вырваться наружу слезами в этот самый миг. Лицо промокает так, словно он вышел на улицу в разгар ливня. Он рычит, кричит, умоляет, чтобы всё это закончилось. Обещает, что не сможет больше всё это терпеть. Пускай внутри себя Киран с горечью сознает, что думал так уже тысячи тысяч раз. А затем, когда слёзы стихали, как ни в чем не бывало поднимался и продолжал идти. Но в этот раз всё... Тяжелее. Выносить собственную боль он научился, практически усмехаясь ей на последнем вздохе. Но стерпеть страдания, причинённые ей... Да и, ко всему прочему, из-за него? Он давно уже возненавидел себя. Образ человечности, за которую он отчаянно цеплялся все эти годы, и тот зло усмехался ему, вонзая осколки собственного отражения глубоко под кожу. Он рыдает, скрючившись на полу, не чувствуя боли в теле, пока сбитые кулаки отчаянно кровоточат. Ему смертельно больно за неё. Все причинённые ей по его вине страдания множатся на нём, сводя с ума. Если бы он не появился в её жизни, она была бы невредима. Если бы он с самого начала пресёк собственное влечение, если бы ушёл сразу же, как заподозрил, что любит её, сейчас бы она продолжала жить своей прежней спокойной жизнью. Но их обоих подвёл его эгоизм. Его слабость. Всё человеческое в нём, что сумело сохраниться. Продолжая закапывать себя всё глубже, он не обратил ни малейшего внимания на скрип распахнувшейся двери. Едва ступив внутрь, Лорен ужаснулась: в незнакомой ей комнате царил беспорядок. Груды разбросанных коробок и сваленных в кучу рисунков. От количества сюжетов у неё сиюминутно начинает кружиться голова, но всё тело деревенеет, стоит ей опустить взгляд на пол. Она никогда не видела Кирана таким разбитым — почти уничтоженным. Упав следом за ним на колени, в отчаянии попытавшись достучаться до него, она позабыла о том, что всё её тело мучительно ныло от долгих истязаний и пыток. Главное — вытащить его из этого кошмарного состояния, ослабить боль. Она льнёт к нему, укладывает голову к себе на колени, прилаживая руками вихры волос, баюкая его демонов, рвущих и мечущих, жмурясь и стирая локтями собственные горькие слёзы. — Киран, — она звала его шёпотом, совсем тихо, чтобы не испугать. — Киран, Киран, Киран, — мантрой, мольбой. — Киран! — громче, дрожащими губами, ещё и ещё, пока щёки пульсируют от слёз отчаяния и безысходности. Она барахтается на грани вместе с ним. Они — единое изувеченное целое, и каково же желание исцелить его, прижаться ближе, помочь... — Пожалуйста, Киран... Послушай, мой дорогой... Его всего прошивает токовыми ударами, он чудовищно содрогается, рыдая в голос, но льнёт к ней вслепую, на звук голоса и нежность перемотанных рук. — Мой милый, тише, тише, — в висок, в самое ухо. — Киран... Ш-ш-ш-ш... — обрывками касаний к коже, неоформившимися поцелуями, неопознанными признаниями. И она в самом деле, не зная как ему помочь, в полнейшем отчаянии, позволяет себе последнее, на что может решиться в трезвом уме и памяти: припадает губами к его губам и глушит поток страдальческих стонов поцелуем. — Киран, услышь меня, — словно он тонет под толщей воды, и её вдох в его губы — единственное возможное спасение. — Пожалуйста, прошу тебя, Киран, — она не замечает, как сама начинает плакать, утирая с щёк его слёзы. Его отчаяние сливается с её болью, они становятся единым целым, жадным до последнего доступного сердцам утешения, до того самого сладкого и горького вздоха, после которого не жаль и умереть. — Лорен, — бормочет он ей в губы. — Ло... Рен... — глупо повторяя про себя, перекатывая её имя на языке, смакуя его вкус на губах. — Лорен, — едва тлеющий огонёк пламени робко танцует, пока он приходит в себя. — Лорен, — оживают его руки, жадно лаская её лицо, обвиваясь кругом её плеч, прижимая ближе, ближе, ещё. — Лорен, — движения рта смелеют, и теперь он и сам целует её, терпко и голодно. Лорен трепещет и слабеет под властными касаниями языка и ладоней. Киран нежен, насколько способен на то одичавший зверь. И этот танец безумия и страсти так нужен им обоим, что они растворяются в нём, молясь лишь об одном: чтобы миг удовольствия и искреннего счастья никогда не заканчивался. Прилив адреналина застилает глаза пеленой, и Лорен совсем не чувствует боли, отдаваясь ласке, но Киран, забираясь ладонями под ткань рубашки, с ужасом осознаёт, что пальцы утопают в крови. — Тише, тише, — самому бы разобрать, кого он просит о том. Когда страсть уступает место рассудку, становится и неловко, и боязно, и странно. Кто из них инициировал... Это? Как они могли позволить этому произойти?.. — Твои... — едва подбирая слова, бормочет он. — Раны... — провалиться бы под землю! Лорен его смущение смешит, но сил смеяться у неё нет. Она улыбается углом губ, устало приваливаясь к нему в причудливом, странном объятии, положа голову на плечо. И её спокойствие отрезвляет его. Она ведёт себя так, словно ничего необычного меж ними не произошло — и это, впрочем, и есть так. Он так давно мечтал о ней, что уже перестал верить. И реальность, пускай и оставалась похожа на сон, была ему желанная. Так пусть будет так. — Одна из твоих ран кровоточит, — бормочет он ей в висок, на окончании каждого слова делая паузу мимолётным поцелуем. — Пойдём, осмотрим тебя, — он привстаёт, легко подхватывая Лорен на руки, и она поражается тому, сколько силы в этом теле. А затем он касается губами её виска, и мысли взвиваются в голове песочной бурей. — Я знала, что ты придёшь за мной, — говорит она глухо, тихо, невпопад. — Знаешь, пожалуй, пробудь я там месяц или год, всё равно не перестала бы верить и ждать. Киран чувствует, как от этих слов у него внутри всё умирает и возрождается. Голова идёт кругом, а дурацкий трепет в животе сшибает с ног. — Спасибо тебе, — продолжает она всё также тихо и спокойно. Чертовски непохоже на саму себя. — Спасибо, что спас. Снова. И... — она обрисовала круг рукой в воздухе. — За всё это, в общем... — Не нужно, — он, как мог, отмахивался от ощущения тепла, поражающего наотмашь. Попытался было придумать связный ответ, но мысли разбегаются, стоит её рукам обвиться кругом шеи. Как вообще она умудрилась дойти до мастерской?.. С такими-то ранами... Но стоило Кирану вспомнить, как упряма и воинственна душа, заключенная в этом с виду хрупком теле, всё встало на свои места. При желании она бы пешком и до собственного дома дошла. К счастью, бежать от него ей больше не хочется. Киран укладывает её на постель, присаживаясь на край. Почти мгновенно тянется к пуговицам рубашки, чтобы осмотреть раны, но тут же смекает, как именно этот поступок выглядит в свете всего произошедшего между ними. — И-извини меня... — он не отпрянул, скорее отлетел на полметра, тщательно спрятав свою поалевшую физиономию за вихрами спавших на глаза волос. — Я просто хотел осмотреть твои раны. — Всё хорошо, — Лорен мягко, самую малость смущённо улыбнулась. — Я всё понимаю, — она самостоятельно выщелкнула пуговицы из пазов, спустив рубашку с плеч. Отвернулась, сделав вид, что происходящее не заставляет её краснеть и ничуть не бросает в дрожь. — Осматривай. Кирану Уайту, видевшему за свою жизнь множество женских тел, понадобилось несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Что ж. Ни одну из тех женщин он не любил. С Лорен всё во сто крат сложнее. Ему достаточно было подумать о ней — и тело уже отзывалось. Но смотреть на неё, касаться... Ох, боже. Он поднял на неё взгляд, и у Лорен в груди оказался задушен вдох. Низ живота потянуло, дышать стало тяжело. Но каково было её удовольствие, когда она, встретившись с ним взглядами, поняла, что ему в разы хуже, чем ей. Ей приходилось видеть проблески первородного огня в этих синих-синих глазах. Случалось, что они оба теряли самообладание, и это было заметно в сущих мелочах — расширенные зрачки, таинственный блеск радужек, тон голоса или дрожь. К счастью, до этого самого дня им удавалось скрывать друг от друга эти слабости достаточно тщательно. Но сейчас... Какая к черту разница сейчас? Она не уверена, что им суждено пережить эту ночь. А о том, что будет после, и думать страшно. У них есть один лишь миг, и ей ничего не нужно — лишь бы он и дальше её целовал. Лишь бы касался её, и весь жар, что виделся ей в отражении зрачков, излился ей на тело. — Чего ты ждёшь? — она не пыталась скрыть тяжёлое дыхание — Киран завороженно наблюдал за тем, как вздымается и опускается её грудь. Разумеется, ему нравилось то, что он видел. — Что происходит? — он не рисковал приближаться, скорее наоборот, едва держался, чтобы не отпрянуть. Что-то не так. Так не должно быть. Это не может происходить на самом деле и, боже, как же отвлекает она вся. Разметавшиеся рыжие волосы, искусанные губы, вздымающаяся грудь. От желания попробовать её на вкус у него болело между ног. Опускать взгляд ниже он себе не позволял, но от одной лишь мысли уже кружилась голова. — О чём ты? — она не шевелилась, не пыталась сделать шаг навстречу. Замерла и ждала, прекрасно сознавая, кто из них двоих жертва, а кто хищник. — Ты хотел меня осмотреть. О чём же ещё? — она смеётся над ним — так вкрадчиво и тихо, что Киран верит, ему мерещится. — Х-хорошо, — бормочет он неверяще. Осмелевает настолько, чтобы в самом деле приблизиться и приняться осматривать её. Лорен дрожит, и дрожь эта лишь усиливается, когда она чувствует на коже его дыхание. Он бережно отводит за плечи её волосы. Стягивает по рукам рубашку — и вся она оказывается открыта его взору. — Коснись меня, — так тихо и покорно, что Киран не находит в себе сил спорить. Она завораживает — и красота, и душа, что скрыта за ней. Самыми кончиками пальцев он водит по коже так осторожно, словно неосторожным касанием может её сломать. Плечо, фрагмент спины, причудливый рисунок по ребрам, чтобы окончательно замереть на талии. Ему хотелось бы чертовски многого, но разве он имеет хоть какое-то право касаться этими руками её? Он угробил сотни ни в чем не повинных душ, и испачкать кровью нечто столь святое не мог. — Должно быть, дело в том, что я случайно задел одну из ран, и она стала кровоточить. Сейчас всё хорошо. Тебе лучше ещё немного отдохнуть. Он хотел было встать и сбежать. Скрыться как можно дальше, запереться и унять нужду самостоятельно. Как делал всякий раз с тех пор, как встретил её. Но стоило ему подняться — и её ладонь сомкнулась кругом его запястья стальной хваткой. Он опешил. Мягко говоря. — Сядь, — почти приказала она. И он, сам себя не узнавая, тут же послушно опустился на постель. — Что происходит? — она смотрела ему прямо в глаза, не оставляя ни малейшего шанса вырваться из хватки. Она полностью обнажена, и эта мысль продолжает выедать ему мозг. Он чувствует её дыхание кожей, и от этого ему самому дышать становится чертовски тяжело. — Почему ты сбегаешь? — Потому что ничего не понимаю, — и он сам пугается того, что говорит. — Я хочу этого, хочу больше всего на свете и... Ты даже представить себе не можешь, как давно. Но... Не так. Это неправильно. Впрочем, со мной это в любом случае будет неправильно. Тебе нужен не я. Кто-то получше. Кто-то, с кем будет спокойнее. Кто-то... — Перестань! — она сжала его лицо руками, заставляя смотреть в глаза. Всякий раз, как он пытался бежать от неё, лгать или юлить, Киран отводил взгляд. В этом была его слабость. — А теперь произнеси это, глядя мне в глаза. Он открыл рот, словно рыба, безуспешно глотающая воздух на суше. И понял, о чём она. — Я не могу, — задушенно, крепко сомкнув глаза. — Почему, Киран? — её взгляд помягчел, она жалела его, как жалеют лишь тех, кого любят. — Потому что я хочу быть тем, кто достоин тебя. Сама мысль о другом... мужчине... выводит меня из себя. Я хочу, чтобы ты была моей. Только моей. Я хочу дать тебе всё то, чего ты достойна, но я... — бравада осыпается — ему страшно. Не за себя, за неё. — Но я не в силах дать тебе это. — А теперь послушай меня, — она отпускает его, но лишь за тем, чтобы сомкнуть на нём более жестокий капкан. Поднимается, шипя и вздрагивая, и садится к нему на колени, обвивая руками шею. — Ты не посчитал нужным спросить у меня, чего я хочу? — Чего ты хочешь? — на выдохе, едва слышно. — Тебя. Я хочу тебя, Киран. Он деревенеет. Холодеет. А потом его и вовсе бросает в жар. — Что ты имеешь в виду? — Я никогда не попрошу ничего сверх того, что ты способен мне дать. Мне попросту это не нужно. Я хочу тебя. Мне нужен ты. Что ещё тебе непонятно? Стоит молчанию протянуться стальной нитью — и злость сменяется сожалением. Он не виноват в том, что его посещают подобные мысли. И она не может его в том винить. — Подожди, давай по порядку, — он прокашливается, но голос всё равно дрожит и хрипнет, стоит ему заговорить. — Ты хочешь меня? — Да. Слава богу, что не пришлось самой повторять в третий раз. — Это значит...? — Боже, Киран, — Лорен вполовину раздражённо, вполовину совершенно очарованно вздыхает. — У тебя когда-нибудь были отношения с женщиной? Киран возмутился: — Что именно заставляет тебя сомневаться в этом? — Твоя неловкость, пожалуй. — Ах... А-а-а... Просто... Не пойми меня неправильно... Смотря на него, неловкого и чертовски смешного, Лорен не могла перестать думать о том, что эта его ипостась ей нравилась куда больше напыщенно-уверенной в себе. Она устроилась локтями у него на груди, очень внимательно слушая. — У меня были отношения с женщинами. Множество раз. Но сейчас я чувствую себя абсолютным девственником. У меня даже руки дрожат. И поджилки. И вообще всё, что может и не может дрожать. — Хм-м-м... — она издевалась над ним нарочно, то выдыхая ему на ухо, то обдавая жаром шею. — Как думаешь, почему так? — Ну... Я... — Тише, ну же, что с тобой? — Лорен прошлась дорожкой поцелуев по его вискам, щекам, носу и подбородку, дразняще обходя подступ к шее. — Ну, знаешь, женщина, о которой я не мог перестать думать каждый день и каждую ночь на протяжении полугода, вдруг с того ни с сего решила раздеться при мне и забраться мне на колени. Как ты думаешь, что я чувствую? — Много всего? — Ты выразилась уж очень мягко, дорогая. — Хм-м-м, — она показательно поёрзала бёдрами на нём, и не пытаясь скрыть собственное возбуждение. Пара сорвавшихся с губ вздохов — и дышать Кирану стало ещё тяжелее. — Я чувствую. — Ты чертовка, — он поддел пальцем щеку, мягко журя её, и следом же ладони повели по плечами, нежно-нежно, невесомо, чтобы опуститься на разведённые бёдра стальной хваткой. Лорен отчётливо ощутила, как от одной этой малости рассудок погрузился в полнейший мрак. — Просто невозможная. Невыносимая. Сегодня ты не заслужила нежность. Но, боюсь, мою грубость в этом состоянии ты не осилишь... В размен своим словам Киран оказался весьма грубо схвачен за шею и втянут в поцелуй, похожий больше на череду непрерывных и весьма безжалостных укусов. — В следующий раз думай, с кем и как ты разговариваешь, — проворкала она ему в самые губы. — Да, моя госпожа, — произнёс он благоговейно. — Так-то лучше, — она поднялась, наслаждаясь тем, как он на неё смотрит. Словно вот-вот вцепится и не оставит живого места. Но животное уступает чему-то иному. Она почти уверена, что, поцелуй он её сейчас, в этом жесте не окажется ни грамма похоти. И он, словно слыша её мысли, поочерёдно целует её колени, бёдра, живот. — Ни одна из женщин не была для меня божеством. А ты стала. Ей почудилось, словно на этот раз поалели не одни лишь её щеки. Румянец разошёлся от макушки и до кончиков пальцев на ногах. Захотелось спрятать лицо в ладонях — но это ниже достоинства Лорен Синклер. А потому она, опускаясь к нему, вновь цепляет пальцами шею, и утягивает его в умопомрачительный поцелуй — в нём страсть мешается с благодарностью, смущением и едва оформившимся, но давно пустившим корни. Демоны берут верх, и тела сплетаются так жадно, словно от этого зависят их жизни, будто, оторвись они друг от друга хоть на мгновение, и воздух кончится, сердце перестанет биться. Они целуют друг друга в агонии, а касания жалят хлыстами. Это их судьба — делать друг другу больно. И в этот самый миг, полный отчаяния и мнимой надежды, они не готовы спорить с судьбой. Если Лорен не ощутит его всей собой сию же минуту — она рассыпется на части и утащит его за собой в ад. Она ревностно стягивает с него тряпки, злится, рычит и шипит, словно дикая кошка, а Кирана это лишь сильнее распаляет, она нравится ему такой, жадной и напрочь потерявший контроль. Но он помогает ей счищать с себя одежду, озорно смеясь в назидание её злости. — Я обожаю тебя, — в суматохе обравочных касаний и украденных вдохов-выдохов, в миг, когда земля под ногами вот-вот пошатнется, а дальше — открытый космос. Невесомость. И остаётся только сойти с ума. — Ты слишком много болтаешь, — грязно, злобно и против правил. Он хотел взять её нежно, осторожно, опасаясь сделать больно и ранить, пускай даже невзначай. Но ей это не подходит, это чужая история — Лорен хочет, чтобы горло болело от крика, а всё тело саднило наутро после. И плевать она хотела, что у неё и без того всё ноет и болит. Если это их последняя ночь, она возьмёт от неё всё. Если наутро их будут ждать казнь на площади или две пули из-за спины, сейчас, пока он в её руках, пока она в его власти, они выпьют друг друга до капли. Лорен подмяла его под себя и насадилась на всю длину рывком, отчаянно, совсем не жалея себя. У Кирана под сомкнутыми веками заблестели звёзды. У неё всё в черте взгляда потемнело от боли. Но и этого ей было мало — она задвигалась, не давая себе привыкнуть, и хлынувшие по щекам слёзы лишь подсказали: ты всё делаешь правильно. Ещё, ещё. И она в самом деле могла бы так долго, но Киран не похож на прежних её любовников. Он перекатился, умудрившись, не выходя из неё, бережно уложить её спиной на постель. — Что бы ты ни делала, прямо сейчас ты это прекратишь. — Т-ты... — она давится собственными слезами. — К-как ты... смеешь! — Ох, дорогая, — он проказливо облизнул губы, скалясь. Едва-едва подался назад и упругим толчком выбил из её груди задушенный стон. — Я и не такое посмею сделать, если будешь плохо себя вести. Пара уверенных, крепких толчков, словно он в самом деле старается её проучить — Лорен надулась, показательно делая вид, что ничего не чувствует. Киран понял, что сделал совсем не то, что было нужно. — Моя дорогая, — россыпью поцелуев по всему лицу: нахмуренному лбу, веснушчатым щекам, чертовски мягким губам. — Моя милая, — толчок в тело сопровождается лаской пальцев. Лорен царапает ему спину, хватается за волосы, бормочет, наконец, его имя, так желанно и сладко, что он слушал и слушал бы, ему никогда не надоест. — Моя Лорен... Моя... И он понимает, что взял эту крепость, лишь когда Лорен, толкаясь ему навстречу, блаженно бормочет «твоя». Никогда прежде с ней не происходило подобного, любовники либо подчинялись ей, позволяя зверствовать, либо подчиняли её саму, и брали так жёстко, что синяки на следующее утро пестрели по всему телу. Но Киран всего-навсего любил её, и его любовь напоминала ей святое причастие. Ей хотелось, чтобы он навсегда остался в ней, чтобы ощущение единения и силы не покидало её больше никогда. А под сомкнутыми веками, пока он яростно вбивался в неё, а она цеплялась за шею, словно за последний рубеж, у неё плясала целая череда картин: будущее, которого у них никогда не будет: семейный очаг и её вздутый живот под свитером. Киран по-прежнему глядит на неё, как на божество, но благоговения в нём стало куда больше, прежде он не позволял себе смотреть на неё так. Её ломает на части. Она всё что угодно отдала бы, лишь бы эта ночь не была их последней. Лишь бы им в самом деле было по силам добраться до этого глупого будущего и жить, как обычные люди. Ходить на свидания, любить, целоваться каждое утро, прежде чем уйти на работу, и рассказывать друг другу о прошедшем дне вечером. — Поцелуй меня... Пожалуйста, Киран... Он сцеловывает слёзы с её щёк и глаз, стоны смешиваются с всхлипами. А потом он целует её, на самом пике, разделяя с ней последний вдох. Тот самый, после которого не жаль умереть.