хотеть

Сережа дымит в окно, слушает шансон - дворы, а над перилами ковры - и не понимает ровным счетом нихуя. В голове легко летают мысли, простые, как дважды два, и полувоздушные, как дорогущий зефир из спара, но зачем летают и к чему - непонятно, если думать на самом деле не о чем. Залипает на редкие, проезжающие по автостраде под окнами дома машинки - маленькие, как игрушечные, и в каждую, кажется, можно пальцем, подушечкой - и не слышит, как мать входит в комнату. В голове - шум, в ушах - гул и нойз. Ментоловый дым сдувает ветром обратно в комнату. - Ты куришь опять? - спрашивает усталым, плывущим голосом. Сережа дергается, но очень медленно, лениво - пьяная голова отказывается работать. Да и похуй уже, в целом - даже привычной кислой виной не пробивает - мать знает давно, а Сережа заебался загоняться. - Нет, воздухом дышу. Не верит же нихуя, но молчит. - Сестру спать уложи, пожалуйста. Мать шатается, держится за косяк. Халат в нелепую леопардовую-зеленую полоску висит на сутулых плечах мешком. В темноте не видно ее лица, но Сережа знает: уголки губ опущены, морщины сеткой оплетают покрасневшие блестящие глаза - вечерами ее всегда пробивает на вселенскую мутную грусть. Раньше - так давно, что он уже и не помнит, когда - Сереже всегда хотелось обнять ее такую, маленькую и беззащитную, с душой нараспашку, и утешить, прижать поседевшей головой к груди и обхватить - утопить - в теплых объятьях. Сказать какую-нибудь хуйню лживую насквозь, но обнадеживающую: все будет хорошо, не плачь, я разберусь, сдюжим ебать. Сейчас уже ничего не хочется - не тянет за ребрами больше, почти нихуя не дергается в груди. На кухне продолжаются пьяные, слезно эмоциональные беседы. Сережа сквозь шум в голове и ебанутый полусумасшедший смех дятла из любимого мульта сестры слышит, как тетя влажным голосом говорит: ты не понимаешь, это только мои родители, ну вот так вот, я, блять, это воспринимаю. Мать пытается возмущаться, но никому это нахуй не нужно. Тетка под портвейном не слышит никого, кроме себя. Все одно по одному. Полчаса назад, когда Сережа еще сидел за столом и закидывался водкой с соком, ныли о том же. Сестра жмется горячим комком подмышку, сосет еле-еле теплое, нагретое в ладонях молоко из соски, чмокая губами, и мусолит в руках прядь Сережиных волос. Сестру Сережа любит больше жизни - и если все остальное непонятно путается в голове и зарастает плесенью равнодушия - это остается недвижным и чисто блестящим, как любимая новогодняя игрушка, которую вешают на елку с особой осторожностью, на самые верхние пушистые ветки, так, чтобы непременно не разбилась. Любовь к этому сгустку незамутненных эмоций ярко мигает в голове аварийной лампочкой. Мычать колыбельные приятно, слушать, как посапывает засыпающая сестра, - еще более. От этого Сережа обычно и сам быстро проваливается в темный густой сон. Но не сегодня. Сегодня в голове щелкает и шкварчит. Гипофиз наебывается и выбрасывает в кровь эндорфины. Сегодня пьяный, разворошенный мозг требует внимания - бессмысленных диалогов до пяти утра под мальборо на балконе или танцев на краю крыши. В конечностях сидит неистраченное напряжение, в мыслях - редкое желание действовать - прямо здесь и сейчас куда-то бежать, что-то делать, тянуться к блядским звездам и кричать от псевдосчастливого сумбура в душе. Жаль, надолго это не продлится - депрессивный эпизод сменит спонтанно эйфорический, и Сережа - уже завтра утром - опять будет прятаться под одеялом и с трудом моргать. Сестра подойдет, потянет за руку, позовет играть, а Сережа отмахнется и включит ей очередной тупорылый мульт, внутренне ненавидя себя за это. Но сейчас в груди ширится и раздувается что-то объемное и упругое. Сейчас - недолговечное и обманчиво радостное сейчас - Сережа верит в жизнь и хочет - просто хочет. Поэтому обкладывает сестру подушками, чтобы не свалилась с продавленного дивана, и, осторожно прикрыв скрипучую дверь, выскальзывает в темный коридор. На кухне Высоцкий хрипло поет про коней - привередливых, глупых и стеганых, из-под двери тянет сквозняком - мать и тетка курят на балконе - винстон серый с двумя полосками. Раньше Сережа переживал пиздец - не спал по ночам и плакал, уткнувшись лицом в подушку, потому что видел мать на балконе с сигаретой в зубах чаще, чем где-либо еще - знал: количество никотина напрямую коррелирует с внутренним хуево. Раньше все было по-другому. Теперь Сережа и сам курит чаще, чем дышит. Тихим мягким шагом крадется в обшарпанную комнату. Думает с усмешкой: как мышь ебанная. Но ебал он опять сидеть за заваленным закусью и бутылками столом и выслушивать очередную пьяную хуетень, а то, что дядя заставит его сидеть и слушать, если заметит, сомнений не вызывает никаких. Выпив, он очень любит учить Сережу жизни. Сережа и рад бы научиться жить, да только советы безработного, заплывшего жиром мужика ему нахуй не нужны. Спасибо, обойдется как-нибудь по тихой грусти своими силами. В полупустую бутылку вина - стакан издохшей кока-колы. На ступни - старые дырявые носки и стоптанные кеды. В легкие - три полные тяги ментола. Лестничная клетка слепит ярким белым светом. Так, что глаза слезятся. Какой-то лопух три дня назад опять вкрутил лампочки, но Сережа знает: это ненадолго. Знает: спиздят уже сегодня утром. Знает и усмехается - сам же и спиздит, потому что ненавидит свет и любит целоваться в полутемном подъезде, прижавшись лопатками к облупившимся стенам. Дверь железная - звонок не работает уже как пару месяцев, приходится лупить по прохладному, шершавому металлу ладонью целых пять - долгих как вечность - минут. Хочется постучаться башкой, но это чревато головной болью на утро. Наконец, дверь медленно, со скрипом отворяется. Теплом обдает с головы до ног. Сережа опять не вовремя, Сережа в-который-уже-раз проебался и не посмотрел время - первый час ночи, забыл, что не у всех сбитый на полдня режим. У Сережи - вечер ранний. У Бессмертных - глубокая ночь. Ваня растрепанный и заспанный, тонет в безразмерной толстовке и трет глаза кулаками, как маленький ребенок. Что-то теплое и нежное шевелится у Сережи в груди, а руки непроизвольно тянутся пригладить перепутанные волосы. Бессмертных не возмущается уже даже, зевает лишь, прикрывая рот кончиками искусанных пальцев, вскальзывает в стоптанные шлепки и закрывает дверь. Ключи бренчат. Ваня молчит. А что говорить, если и так все понятно. Сережа опять ебанулся. Общественный балкон, усыпанный бычками, с грязной, запыленной плиткой и проржавевшими перилами, Сережа уже давно считает своим вторым домом - первым - пыльный пол под кроватью Бессмертных. Столько всего тут было пережито, высказано, вынуто из сердца. Тут Сережа впервые повстречал Ванечку и впервые по-настоящему влюбился. Тут танцевал под пошлую молли, курил травку, болтал ногами, сидя на скрипящих перилах. Тут же не раз и не два пытался себя убить. Ваня уже не морщится, когда Сережа закуривает третью - лишь устало откидывается спиной на меловую стену и прихлебывает из бутылки с затертой этикеткой вино с колой - смесь странная и горькая, но привычная. Отношения с Сережей на вкус как вино с колой. - Вчера видел океан, - а Сережу уже несет, Сережа продуцирует бред со скоростью три мысли в секунду. - Хотелось перепрыгнуть его, но я ебал в дырявых кедах. Хрипло смеется, притушивая сигарету о запястье - на руке уже целое кладбище никотиновых вселенных - и тянется целоваться. Холодный ветер треплет Ванины волосы и пузырит растянутую домашнюю футболку. Сережа знает: Ваню тошнит от горького пепельного привкуса на его губах, от кислого и вяжущего во рту. Знает: Ване неприятно. Но Ваня отвечает. Скользит языком по языку, проводит самым кончиком по деснам, путаясь руками в грязных кудрях и проезжаясь ладонями по холодным ушам. Ваня устал - и это Сережа знает тоже. Ваня не хочет тут находиться. Ваня хочет, чтобы мать улыбалась и не работала по ночам, чтобы просыпалась от стука в дверь, хмурилась и не пускала сына на продуваемый всеми ветрами балкон в компании пьяного и полуадекватного Сережи из шумной квартиры напротив. Ваня хочет, чтобы все было хорошо - сейчас Сережа тоже хочет - просто хочет. И этого уже так много, что мозг наебывается и перегорает. Усталость паутиной оплетает мысли, пылью оседает в легких. Нежно розовый рассвет отпечатывается на внутренней стороне воспаленных век. Засыпая на Ванином плече, Сережа думает о сигаретных вселенных. Подпаленную кожу щиплет. Завтра вспухнет волдырь с мутной, безвкусной жидкостью внутри, потом он лопнет - они всегда лопаются предательски быстро, и обрастет красной кровяной корочкой, которую Сережа отколупает и раскрошит зубами. А Ваня, трезвый и серьезный, как турник, отоспавшийся, но все еще заебанный, лишь устало посмотрит на это и поцелует в лоб. И будет целовать каждый раз, как Сережа решит похоронить очередную вселенную, будет тыкаться влажными губами в сухую кожу лба и выписывать обкусанными пальцами крендельки и восьмерки на сутулых плечах еще очень-очень долго, до тех пор, пока мир не схлопнется и не превратится в волдырь, - по крайней мере, Сережа очень хочет в это верить. Ключевое слово - хочет.