No one will love you the way I do

Йонне. Это всегда как испытание. Не заставляй меня отводить глаза. Не заставляй меня так отчаянно желать бежать за тобой следом. Потому что я и так едва справляюсь. Ты явился откуда-то — такой смелый и искренний, сумасшедший. Мой лирический герой. Невозможно не улыбнуться, когда ты улыбаешься. Особенно — когда ты улыбаешься мне. Когда язвишь мне в ответ, а сам смотришь прямо, чуть вздергивая подбородок. Меня знобит каждый раз, когда ловлю твой взгляд. Я бы взял гитару и пел тебе целыми днями и ночами. Я чувствую себя каким-то недоделанным Ромео — на полпути к яду, на полпути к воскрешению. Это все так смешно и одновременно так больно. Я ничего не могу сделать. И признаться не могу. Иногда я злюсь. Иногда я просто хочу тебе вмазать, потому что это все слишком. Слишком много. Слишком сильно. Я так стараюсь быть равнодушным. Язвительным. Холодным. Но в глубине твоих глаз я вижу, что ты мне не веришь. В твоих смеющихся глазах всегда столько нежности. Я бы хотел признаться во всем и утонуть в ней, получить ее всю. Тебя всего. Всю твою музыку, от макушки до самых пяток. Все твои ноты и стихи — все получить себе. Чтобы не молчать больше и не обкусывать губы, когда я смотрю на тебя, пока ты общаешься, даешь интервью, смеешься… целуешься. Это все мог бы быть я. Мы могли бы с тобой стать своей собственной музыкой. Я так люблю слушать, как ты поешь. Когда я вижу тебя, мне так сдавливает грудь, что я думаю, что сильно болен уже давно. Скорее всего, это так и есть. Какое-то постоянное внутреннее кровотечение. Какая-то электрическая любовь — все время прошибает током, когда ты медленно поднимаешь на меня свои серебристые глаза. Ты — мой самый страшный кошмар, Йонне Аарон. Ты делаешь со мной что-то слишком прекрасное — такое, что мне все время кажется, будто я медленно и сладко умираю. И как же далеко я бы хотел с тобой зайти в этом. О, ты бы не пожалел. Лишь один шаг. Только прошептать тебе. Йонне. Увидеть, как задрожат твои ресницы. Чтобы все рухнуло к чертовой матери, сгорело, как древний город в вулканической лаве. Вся наша страсть — это порванные струны. Кровавые мозоли на пальцах. Никто не будет любить тебя так, как я. Но ты никогда об этом не узнаешь. — Эй, Аарон! Ваш долбанутый гитарист спер наш провод. Какого, спрашивается, черта? — Отвали, никто у вас ничего не пер — у вас просто перманентный бардак кругом. И его зовут Кристус — это тебе на будущее. — Ага. Очень приятно. Займи мне очередь за автографом. *** Вилле. Сначала я думал, что ты играешь. Сначала я думал, что мне кажется. А потом я заметил что-то такое в твоем взгляде — что-то, обжегшее меня изнутри — то, что нельзя изобразить или спутать. Я как-то почувствовал вдруг, что ты и в самом деле смотришь на меня иначе. И знаешь, это самое страшное и прекрасное, что со мной когда-либо происходило. Это как бездна, взглянувшая на тебя в ответ. Потому что я всегда мог только смотреть на тебя и умирать внутри от нежности и восторга. Теперь же мы можем жать друг другу руки и называться «коллегами». Поддевать друг друга и дразнить. Иногда это получается настолько злобно, будто мы почти враги. Только теперь мне всего этого мало. Я бы так хотел подойти ближе и сказать тебе прямо. Что ты — мой. Просто сделать это. Заломить тебе руки, чтобы ты почувствовал, что все это наконец происходит на самом деле. Чтобы ты почувствовал меня рядом. Твои взгляды — самый драгоценный подарок, о котором я даже не мог мечтать. Но я словно теряю тебя, так и не обретя. Как будто до тебя, Снежная Королева, нельзя даже дотронуться. Я понимаю, что если я только открою рот — все исчезнет, рассыплется в ледяные осколки. И ты это знаешь. Поэтому мы оба молчим и лишь смотрим. Я так много стараюсь тебе сказать одним взглядом. И мне кажется, я всегда получаю еще больше в ответ. Ты — моя молчаливая музыка, моя священная тишина. Моя, прожитая зря, потерянная жизнь. Как можно так сильно обожать и не сметь прикоснуться? Или хотя бы сказать. Хотя бы шепнуть тебе. Вилле. Мы как персонажи какой-то древней легенды о проклятых героях. Нас заколдовали и лишили языков, и все, что у нас есть — взгляды и сложенные за спиной, до боли сжатые в кулаки руки. Ведь вся наша страсть — это воздух. Вся наша страсть — это ускользающий сон, остановившийся пульс. Она горит внутри, как вулкан, и не может воплотиться, не может вырваться наружу. Я напишу тебе тысячу песен. Но не скажу ни единого слова. Мой самый прекрасный. — Многоуважаемый херр Вало, нам выпала невыносимая честь разделить с вами гастрольный тур, поздравляю вас с этим прискорбным событием. — О боже. Я этого не перенесу. Я буду жаловаться в профсоюз работников музыкальной сферы. Мидж! Кто вообще этих пустил сюда, у нас тут ценз 18+! — Вот же сволочь. — Ну хоть здесь ты угадал. Никто не будет любить тебя так, как я. Но ты никогда об этом не узнаешь.