Его Бог.

   Они опять остались сами по себе, без свидетелей и лишних персон. В чужой комнате, что только издаёт холод, стало более уютно. Из-за него. И из-за его чёрных глаз, с красным отливом.          Они внимательно изучают оголённое тело и с уже определённой оценкой обращают внимание на чисто белые волосы. Они растрёпанные, местами где-то спутанны, даже задраты нагло вверх, или просто скручены. Итачи не беспокоится за эти красивые волосы — он ведь привёл "седые" локоны в такой вид, даже не стыдится этого. Ему нравится, потому что это его рук дело.    Тем не менее с затылка медленно течёт одинокая капля почти чёрной крови, пачкая пару волосин и заднюю часть тонкой, но длинной шеи. Он любил, когда с Хидана течёт кровь, когда на нём куча ссадин и порезов. Красиво ведь смотрится. И в этот момент он так же хорошо постарался — "выложился на все 200!". На гибком теле вновь куча укусов, непонятных царапин, тем более синяков. Скорее, это засосы, "отпечаток любви", если по-непонятному для многих языку.    Чёрные глаза опять пробегаются по его не очень-то мужской спине. Все очертания, даже пресс, исключительно кажутся частью более женского тела, чем мужского. Белая кожа, идеально подчёркнутая талия, широкие бёдра, тонкие плечи с длинными ногами — что ещё нужно мужчинам, чтобы видеть в таких мелочах женское, иногда невинное, тело? Вот и он видит. Правда, он же знает, что это его любимый мужчина, да и только его. И что только пару минут назад они занялись этим на чужой постели, в чужом доме, когда чужие люди через соседнюю комнату пили чай, мило разговаривали друг с другом. Смешно и грешно самому Итачи, он закуривает опять сигарету, сидя в тёмно-коричневом кресле. Ему не нравится быть полностью голым, поэтому на нём исключительно его любимые деловые брюки чёрного оттенка. А вот широкая грудь полностью открыта для малиноглазового взора. Но почему он не смотрит? Всего лишь стоит, кривит спину и упирается руками в немолодой комод, вздрагивая. На белоснежных плечах рубашка, не его, правда. И то, она только что спала, этим давая замёрзнуть немного Хидану. Итачи не выдерживает. Его раздражает, что он не смотрит. А специально же для этих больших и красивых глаз оставил себя без рубашки, смиловался перед грешным, так сказать. Это нормально, он всегда чувствует себя богом, всегда пытается действиями и словами доказать это Хидану. Мол:"только я твой бог, ты должен мне молиться и стоять на коленях передо мной, просить меня о миловании твоей грешной души". И беловолосому это до ужаса нравится, особенно когда бог наказывает его в постели. А сейчас он хочет наказать его ещё, хочется потому что. С этой игрой Учиха заходит в дебьри, ведя с собой Хидана. — Поди ко мне. Живо. — холодно приказывает чёрноволосый, раздвигая удобнее свои ноги. Сигарету тушит об кресло; ничего, хозяйва как-то да уберут этот след. И, кстати говоря, Итачи никогда не говорит:"подойди". Ему не нравится это слово, он заменяет его немного некрасивым, но зато подходящим ему по душе.    Хидан не идёт. Он поворачивает голову к своему богу и судорожно выдыхает, молчит. Итачи вздрагивает: до чего же красиво это лицо! И каждый раз, когда этот парень смотрит виновато и невинно на него сердце пропускает по три удара, если не по десять совсем. Сколько вместе занимаются "этими" играми, притёрлись будто бы друг к другу, а всё равно он забывает это лицо мгновенно, когда Хидан смотрит невзначай прямо в чёрные глаза. Выражение лица обычно либо просящее чего-то,  либо.. непонятливое что ли? Но Итачи заметил, что он смотрит так только на него. Остальным белобрысый дарит дерзковатое выражение, или уж совсем угрюмое, опасное в какой-то мере. Для него парадокс, у него выражение лица для всех одинаковое, даже для грешника. — Ты не слышишь меня что ли? — уже с угрозой. Но Хидан так же смотрит. Онемел, язык проглотил. Учиху задевает непослушание, взгляд становится жестоким, от чего бледный вздрогнул, испугался. Пару мгновений была тишина. Он надеялся, что его раб божий что-то колкое да скажет. Он знает этого мальчика с ясно-малиновыми глазами. После плотских утех он либо бранными словами пытается сказать, что ему не нравится жёстко, либо.. просто, как сейчас, молчит, невинно смотря на своего покровителя, на своего бога, Аполлона.    Он бы прямо сейчас встал перед ним на колени, помолился и "сделал приятное", всё бы сделал для него. Но упрямство и обида не позволяют. Ему очень тоскливо на душе от того, что Итачи сделает всё, как хочет он сам. А Хидану хотелось бы более нежно, чувственно. Смешно звучит, особенно зная характер этой персоны, но кто знает других людей хорошо, особенно их предпочтения и желания?    "Седой" снова мыслил об обиде и забытом обещании черноволосого. Из малиновых глаз пошли слёзы. Они были очень большими, их было много и парень тихо всхлипывал, всё так же смотря на него. Сказать, что Учиха потерпел небольшое удивление — ничего не сказать. Он и не думал, что "неженка" может плакать, особенно после недурного наказания и, всё-таки, небольшого снизхождения бога. Он сделал всё гораздо нежнее, чем в прошлые разы, зачем хныкать? Но черноглазому его не понять никогда, если даже в этом он ничего такого не видит.    Со вздохом встаёт с кресла и медленно подходит к нему. От неожиданности бледнокожий выпрямил спину и вздрогнул, так же внимательно смотря на своего возлюбленного, но считается ли он ему таким?    Над ухом шёпот:"ну иди ко мне..", а следом крепкие горячие руки сжимают его, прижимают к более подкаченному телу и поглаживают впалый живот. В нос резко ударяется запах никотина — он курил мальборо красный. Следом Хидан чувствует, как жёсткие губы касаются плеча, касаясь так же и носом. Он ощущает тёплое дыхание, из-за чего по всему телу табун мурашек. Слёзы перестают идти, когда Итачи заботливо оглаживает всё тело, особенно уделяя внимание ранам. А следом слышит, как низкий, очень хриплый голос говорит: — Ну люблю же я тебя, чего разнылся?    А следом: — Я не могу изменится, уж прости.    Этого извинения и признания хватит минимум на пол года, чтобы терпеть неприятные, жёсткие ощущения во время занятий любовью и чтобы столько же поклоняться ему, на коленях перед ним просить о пощаде, молиться на него и умолять любой ласки, лишь бы она исходила из него и поражала нежную душу.