Веснушки

Лениво развалившись на парте и набрасывая очередной рисунок Дрима в черт знает уже каком по счету скетчбуке, Инк снова осознает, что, кажется, зависим. И в этом нет ничего хорошего или романтичного. Зависимость — синоним к слову гибель. И снова посылает все к черту, откручивая колпачок у небольшой баночки замазки и вдыхая ее химический запах. Дрим, сидящий рядом, не обращает внимания, записывая слова учителя в тетрадь. А вот Найтмер, что расположился на втором ряду за третьей партой, злобно щурится, желая то ли убить, то ли выразить всю свою ненависть. Оба варианты крайне вероятны и также крайне неудивительны: кто, кроме Дрима, полюбит человека, всем своим видом смахивающий на наркомана? Хотя Инк им и является. Токсикомания — одна из разновидностей наркомании. А потом снова повернул голову к задумчиво склонившемуся над тетрадкой соседу по парте, и Инк невольно подметил, что он сильнее всего от зависим от трех вещей: от химических запахов, от рисования и от Дрима. В особенности от Дрима. Художник уже давно понял, что потерял голову среди его обворожительных веснушек. А тех очень, очень много. Иначе говоря затеряться легче легкого. Инк уже успел рассмотреть каждую, пока рисовал, и не только, его. Химический запах забивается в сознание, и воспоминания утаскивает в пляс, и, Боже, его тело... Оно все в изумительных веснушках. От того каждый засос на груди приходится ставить с невероятной аккуратностью, чтоб не нарушить природную красоту. Конечно, можно спуститься к животу, ведь там-то нет тех нет, но так неинтересно. Потому в каждый их раз он вновь оставлял алые засосы именно на груди, где они красуются метеоритами средь множества завораживающих созвездий. На плечах те расцвели изящными водяными лилиями и кувшинками, средь которых так и поблескивают темные разводы озера, что окружили высокие заросли камыша, стрекотание сверчков и вечерняя прохлада. И стоит только чуть взглянуть вверх — россыпь пшеничных полей, удивительно мягких и пахнущих чем-то теплым, как солнечное лето. На спине веснушки — это творческий беспорядок. Хаос из неаккуратных брызг красок. Тех самых, что всегда остаются после бурной работы над рисунком. Тех, что ярко переливаются на Солнце, пока не высохнут, а после украшают потертый линолеум. Тех, что не хочется стирать из-за их сумбурной красоты. Тех, что хранят в себе отголоски вдохновения, страсти и мыслей, рожденных под химическим запахом и созерцанием восхитительного тела с молочной кожей и бесчисленными веснушками. На руках извечный снег, что метелью собрался у плеч и спадал к локтям, а после редкими мелкими снежинками до самых запястьев. Даже с плохой памятью он точно помнит сколько тех вдоль предплечий, если не брать в расчет скоплений мелких веснушек вокруг локтя — одиннадцать. Некоторые настолько незаметны, словно они почти растаяли на горячей коже. Их рассматривать приходилось довольно долго, но Инк и не жаловался, наоборот, это вызвало некий азарт, и вызывает до сих пор, когда он решает вновь сосчитать снежинки на предплечьях. А на коленях веснушки — это ноты. И они самые поразительные. Если нежно, с легкой щекоткой, провести по небрежно записанным звукам, то можно услышать тихие переливы смеха. А еще есть те, что усыпали бедра и ненавязчиво манят к себе. Будто те на самом деле исцелованные закатным солнцем волны, которые шумным полушепотом зовут окунуться в безрассудство и бесстыдство. Если коснуться этих морских веснушек, то можно полюбоваться легкой смущенной улыбкой. Но пока они на уроке Инк может лицезреть лишь те, что искусной росписью украсили лицо Дрима. Но это тоже очень даже неплохо. На бледных щеках не просто ночное небо, там космос, млечный путь, обрамленный такими же чарующими звездами. Природа так виртуозно расписала Дрима, что остается лишь молча восторгаться и восхищаться. Хотя нет, еще остаются четные попытки передать всю его невероятную красоту на белые листы, чем Инк сейчас и занимается. Да, может, зависимость это и плохо, но как отказаться от рисования Дрима и его веснушек?