Потому что цветок всегда тянется к солнцу

Что человек чувствует, когда все, что было так дорого, трещит по швам? Когда кажется, что выхода уже нет? Когда сердце болит так сильно, что хочется взвыть, попросить о пощаде, раскаяться перед всеми богами мира. Боль? Может, разочарование? Грусть? Или всё же омерзение? Тягучее, липкое и скользкое омерзение, что окутывает с ног до головы, от сердца до мозга. Омерзение от самого себя. От чувства, что всё в этом мире потеряно, не имеет смысла, не существует больше не только для него, но и для того, кто был все это время рядом. Все, что бережно выстраивалось годами, — утрачено. Их собственный мир из самообладания и терпения, ненависти и разочарования был разрушен, разбит и осветлён во всех новостях мира как тот, что больше в непосредственном использовании не нуждается. Иногда кажется, что всё можно изменить, исправить, повернуть в другую сторону. В нужную ему. Убрать давно просроченный, недействительный материал из воспоминаний. Убить в себе того ребенка, что боится. Что каждую ночь неустанно плачет, пытаясь ощутить такое нужное сейчас тепло. Но жизнь — подлая, мерзкая тварь с длинными черными когтями и неприятной ни в одном из ее проявлений улыбкой — не дает этого сделать. Она припечатывает тебя к земле и как всегда не очень ласково напоминает: «Ты всего лишь маленький, мерзкий ублюдок. Ты ничтожество, ты все разрушил» Жизнь? Она ли это ему это неустанно твердила? Или, может, люди вокруг? Все те люди, что годами были с ним: растили, воспитывали, любили, тянули на дно и помогали из него выбраться. Все те, кто неустанно напоминал ему о том, кто он такой. Никому ненужный неудачник. Очередной глупый ребенок, очередной разбитый взрослый человек, очередной несчастный старик. Много вопросов и так же много ответов, которые никогда его не удовлетворят. Потому что они всегда были риторическими, в расписывании и спорах не нуждались. Так сказать, правке не подлежат. И, наверное, всё идет своим чередом, всё как у всех вокруг. Неудачи, взлёты и падения с острых скал прямо в ледяную воду. Он всё ещё пытается что-то сделать со своей жизнью, завернуть в красивую обертку от вкусной конфетки. Пытается выкарабкаться из этого дерьма, дожить свой век в счастье и спокойствии. Но жизнь — сука, почему-то не сериал, проблемы не уходят с появлением нового яркого персонажа с жизнерадостной улыбкой и криками: «я всё решу, я всех спасу». Сезон не заканчивается на его радостной улыбке в каком-то баре в компании друзей, семьи и всех-всех, с кем когда-то давно испоганил всё, что можно и нельзя. Жизнь — не сериал, и концовки, где он наконец-то обрел счастье, не будет. Завтра он проснется в своей холодной постели, пропитанной слезами разочарования и боли, и тогда всё вернется на круги своя. Уже завтра он снова станет ничтожеством, что боится потерять тот мизер, который вежливо вручили жизненные обстоятельства, будь они прокляты. Золушка вернулась в свой домик, замок найти не смогла. Принц прогулял смену, на Йошинори не хватило времени, извините. Хорошего дня, получите, распишитесь. И все же, убирая всё лишнее. Ведь каждый человек находит в чём-то свой смысл, свою свободу, своё счастье. Мечта? Её нет, её закинули в дальний угол тёмной комнаты и приказали не высовываться. Потому что эта светлая, яркая и розовая девчонка не имеет права вплетаться в этот грязный и побитый мир. Цели? Они есть, но они такие же мизерные, как и он. Как его существование. Они не представляют из себя ничего. Ни одной грандиозной мысли, ни одной попытки выйти вперед и запротестовать. Достижения? Были. Разочарование семьи, плохой парень, ужасный художник, такой себе композитор, херовый друг и вообще ублюдский любовник. — Йоши, ты пиво будешь? — Он неловко ведет плечами, кидая свой взор в окно. Там было отражение, что за двадцать два года успело надоесть и без этого, но сейчас… сейчас оно было самому себе просто ненавистно. Красные выжженные до тянувшихся прядей волосы, заплывшее от слез лицо, грязный джемпер и сигарета в зубах. Тлеющая. Прямо как он. Побитые в дребезги руки были в карманах. Джихун еще не видел, наверное, расстроится жутко, как всегда расстраивался. Неутешительно покачает головой и стукнет по плечу. Легонько, в целях профилактики. — Буду, — дрожащим и сорванным голосом произносит Йоши, морщась и выдыхая противный ядовитый дым от сигареты. Ему было так мерзко от самого себя, от своего лица, голоса, мыслей… Джихун присаживается рядом, обнимая за плечи, чуть пугаясь, когда Йошинори неопределенно ерзает на диванчике. Кажется, он умудрился упасть, плечо болело нещадно. Не сильнее сердца, но всё же боль всегда оставалась болью. Приуменьшать или преувеличивать ее заслуги не хотелось, но, будем честны, она убила многих. Джихун долго молчит, собирается с мыслями. Видно, раздумывает о том, что же сейчас будет нужнее. Какие слова или какие действия смогут хоть немного успокоить друга. Ничего лучшего он не придумал, чем: — Пожалуйста, не расстраивайся. Он еще пожалеет об этом… Ты прекрасный человек, ты сможешь справиться с этим. Понимаешь, жизнь, она… — И затыкается. Йоши в продолжении не нуждается, отлично справляется сам. Она мерзкая, поганая и дрянная. Йоши не хочет справляться, Йоши устал понимать и терпеть. Ему не нужны никакие слова поддержки и оленьи глазки со слезами волнения внутри, ему не хочется наставлений от такого же дурного Джихуна, что все еще время от времени удивлял Йоши своей добротой. Ему хочется напиться и забыться. Как он делал это всегда прежде. Когда умер отец, когда он бросил того, в кого был влюблён до гроба и был готов подарить всего себя, когда снова порезал все расцветающие цветами картины вдоль и поперек, когда в университете ему сказали не надеятся на успешную карьеру, когда сестры в очередной раз разочарованно покачали головой после новых следов на руках, когда друзья с натянутой улыбкой пытались отговорить от идеи вернутся в музыку, когда снова всю ночь просидел в каком-то парке, пытаясь забыть о том, как всё в этом мире ничтожно. Некоторые вещи неизменны, они всегда шли с ним рука об руку — нарушать нельзя. — Джихун… — Наконец собирается с мыслями. — Это было вопросом времени. Прошу, прекрати выполнять роль заботливого друга и давай наконец выпьем.— Джихун молчал. Смотрел сочувствующе, качал головой. Он знал. Знал, что Йоши прав. Он не хотел его расстраивать ни в одной из возможных вселенных. Йошинори ненавидел это. Джункю — причина их собраний тут и по совместительству уже бывший парень Йошинори, всегда был на другом уровне. Он освещает мир своей милой улыбкой во все тридцать два зуба, он дарит радость всем вокруг, не боится ничего и никого в этом белом свете. Он — мечта. Мечта всех девушек вокруг, всех музыкальных и актерских компаний, всех преподавателей и друзей. Мечта, которую Канемото Йошинори не потянул, бесстыдно проебал, просеял через пальцы. Не смог. Пытался ли? Ким всегда таким был — идеально красив, идеально воспитан, идеально одет. Идеальный во всем и всегда, просто рыцарь на белом коне, не иначе. Как только Ким Джункю появлялся в комнате, все знали, что вечер пройдет отлично. Потому что это просто он — вечный вирус счастья. Тот, на кого всегда можно положиться. Тот, кто всегда готов помочь даже тому, кто об этом не просит. И как его только угораздило связаться с таким мерзким забитым человеком, как он? Неужели он смог влюбиться в такого жалкого паренька? Ведь Джункю сам подошел к нему когда-то давно в клубе, пытаясь неуклюже и с широченной улыбкой на пол лица похвалить рэп Канемото. Его слова ни разу не звучали искренне, Йоши чувствовал это каждой клеткой своего тела, но почему-то вместо привычного омерзения он ощутил нечто необычное — спокойствие. Знаете, что порой случается с людьми, которых боготворят? Они начинают верить в это, действительно верить в то, что они — идеал, мечта каждого. И самое ужасное во всем это не то, что им и дальше позволяют верить в это, самое, блять, ужасное то, что это правда. В них действительно влюбляются, в них действительно нуждаются. И Йоши тоже влюбился — с первой похвалы. Просто взял и вот так полюбил. Полюбил не Джункю, полюбил его признание. Любил человека он лишь однажды, больше не сможет. — Ты замечательный, Йошинори. — Джихун уже сидел напротив, улыбаясь своим мыслям и даже не стесняясь своей откровенной лжи. Он всегда так делал — врал, чтобы Канемото не грустил, не чувствовал себя еще большим ублюдком. А японец чувствовал, с каждым разом по новой, по нарастающей. Джихун напоминал ему кого-то божественного. Канемото часто бегло рассматривал чистое, чуть смуглоте лицо Пака, пытаясь вспомнить, понять, прочесть. Видел в миллионый раз этот аккуратный нос, пухлые алые губы и красивые, кукольные глаза. Он любит и всегда выделяет их для себя — глаза. Они были красивыми. Совершенно типичными для любого другого корейца, но нетипичными для самого Йошинори. Было в них что-то, что он не замечал в других, когда смотрел на них. Какой-то непонятный блеск, что-то притягательное. Своя вселенная. Джихун всегда был тем, кому Йошинори мог напрямую рассказать обо всем на свете. Послать мир к черту, поплакать, посмеяться. Просто быть. Джихун знал о нем все, как и Йоши о Хуне. Такой вот странный тандем у них получился — собранный, умный и всегда рассчетливый Джихун, что слушал и понимал, и вечно побитый щенок Йошинори, что ныл, рассказывал и доставлял проблем. Джихун был классным, лучше всех, кого он когда-либо встречал. Он любил светлые худи, дурацкие японские песни и «ну переведи, ну тебе сложно?», он обожал старые фотоаппараты, холодное ноябрьское море, летний дождь, вкусные десерты с милыми названиями, тупые мелодрамы с обязательно счастливыми концами, хороших девушек с красивыми формами, милые вещички из ретро-магазинов и самые дурацкие в мире мемы о котиках с подписью «мы». Джихун был клише. Самым лучшим клише в жизни Канемото. Джункю ненавидел его. Он всегда громко и долго ворчал, как только Йоши приходил от Джихуна. Канемото понимал, почему, но никогда истинно не догадывался о причине, пока Ким не выплюнул в лоб что-то о том, что Джихун просто тряпка и никогда не говорит Йоши правду, просто пытаясь успокоить и бесстыдно соврать, чтобы Канемото перестал себя корить. А вот Ким всегда говорил ему правду, никогда не врал. И Йоши верил, развесит уши и сидит, плачет. Джихун ему врал. Йоши просто дурак, он действительно поверил в то, что когда-то сможет заслужить прощения. — Нет, правда… я не вру. Ну, вот, бросил один, найдешь другого. Лучше в тысячу раз. В миллион, знаешь… — Йоши дальше не слушал, внимательно рассматривая лицо друга. Джункю ушел, Джункю больше нет в жизни Йошинори, но вот уверенность в том, что Джихун ему врёт, осталась. И это было логично, он таких ярких слов не достоин. Никогда не будет. Это грязное, заплаканное и побитое существо не достойно. — Надо взять еще пива или лучше соджу? И, Господи, прекрати уже дымить, как паровоз. Воняет. Сигареты — ужасный наркотик! Наркотик. Джихун был его лучшим другом. Его неидеальным лучшим другом. Джихун раздражал. До чертиков раздражал. Его громкий голос, слишком большое сердце, дурацкие шутки, любовь к миллиону селфи за раз, постоянные попытки поставить на путь истинный, его попытки вытянуть Йоши из ямы, это чертова жертвенность и бесконечная доброта. Бесил неимоверно. И, тем не менее, это единственное, в чём он всегда нуждался. То, от чего он сейчас не откажется даже под дулом пистолета. То, что он больше ни за что не отпустит… Джункю забрал у него очень многое, оторвал от сердца огромный кусок жизни. Ушли все, кроме него. Кроме этого подвыпившего, лохматого и милого Пак Джихуна. И Джункю честно пытался забрать и это. Они сейчас сидят здесь, потому что Йошинори не смог. Не смог удалить контакты, не смог выполнить «самую важную просьбу для наших отношений». Ким Джункю смог отобрать у него многое, но не эти глаза с целой вселенной внутри. — Знаешь, Йоши… ты исхудал. Прости, что говорю так прямо, но это выглядит так, будто… «Будто ты вернулся к этому дерьму», — остаётся не озвученным, но очень очевидным окончанием, витающем в воздухе. Джихун взволнованно заглядывает в лицо Йоши, чуть улыбаясь, и продолжает говорить, очевидно, переводя тему: — Помню, в школе ты таким смешным был, такой пухляш милый. Помню, как всегда смеялся с твоих щек. — Пак затихает, откидываясь чуть назад, понимая, что ходит по минному полю. — А помнишь, как мы первый раз поехали на море? Это был выпускной класс, кажется. Я тогда упал еще… брр. Конечно, Йошинори помнит. Тот день был таким замечательным, он надолго запомнил его, всегда вспоминая с улыбкой и слезами на глазах. Это было так давно, но, кажется, будто вчера. Об этой поездке знали только они вдвоем. У него до сих пор остались те маленькие фото, что они с Джихуном сделали на очередной дешевенький фотоаппарат Пака. Он никогда никому не признается, но он обожал эти фото до чёртиков. Фотографий было три, каждую он любит по-особенному. На одной они с Джи стояли на фоне моря. Пак морщился из-за сильного ветра, а Йоши смеялся с первого, касаясь щекой волос старшего. Только темное, загадочное, шумное море и две юношеские души, трепешущие друг от друга. На втором фото были лишь качели. Канемото очень хорошо запомнил их — огромные старые деревянные качели, которые стояли прямо в холодном ноябрьском море. Путь к ним был прост. Волна уходит — бежишь, что есть сил. И молись всем богам этого мира, чтобы не намочить свою обувь, потому что море не жалело никого. Оно не ждало ни разу, беспощадно возвращая волны на свое законное место. — Джихун, ну куда ты побежал? Намочишь кеды же… — Йоши смеялся, снимая на камеру побегушки второго. Вокруг не было ни души, только противный свистящий ветер, что сейчас так красиво раздувал темные волосы старшего. Пак пытался забежать уже третий раз, но каждый раз Йошинори отвлекал его своим громким смехом. Джихун всегда был упертым, всегда шёл до конца. Сдаваться — не его категория. Поэтому он бежит снова. Беспощадно жертвуя морю свои новенькие кеды и даже немного штаны, Пак запрыгивает на качели, победно вскидывая руки и… падает прямо в море. Конечно же, Пак вымок, конечно же, он свалился с тех качель, прям как Йоши и говорил и, конечно же, отогревать его пришло именно Канемото, грея в своем стареньком пальто из какого-то ретро-магазина. В итоге заболели оба. На третьем фото они счастливые и мокрые целовались на фоне неба. — Йоши, ты же знаешь, что тебе будет лучше без него? — Пак был беспощадно пьян. Он всегда слишком быстро напивался, Канемото знал это. Щеки были красными, привычная теплая улыбка расцветала на пол лица. Но в глазах была грусть — он переживал. Правда переживал. Не так, как мать, что переживает лишь за его карьеру. Не так, как сестры, что буквально живут мечтами о том, чтобы Йоши стал кормильцем их семьи. Не так, как Джункю, для которого переживать за кого-то — обычное дело, хобби. Джихун искренне переживал за него — за Канемото Йошинори, что разочаровался, упал в грязь лицом и не встал. За Канемото Йошинори, что родился в стране карьеристов, будучи тихим мечтателем. За Канемото Йошинори, что каждый раз разбивается о скалы в попытках вылезти из собственного болота. За него настоящего. За Канемото Йошинори, что бросил его, предложил остаться друзьями, пообещал больше никогда не ранить. За Канемото Йошинори, что испугался, что не смог. Йоши зарывается в собственные волосы, устало прикрывает глаза. Сейчас нужно быть, как все. Сказать самому себе, что всё хорошо, что он не переживает, что он почти уже забыл и вообще его это не тревожит никак. Что он не чувствует себя ничтожеством ни на что не способным. Поверить в то, что он не совершил самую большую ошибку в мире тогда, когда предложил этому человеку напротив остаться друзьями. Тогда, когда дал шанс другому человеку, пользуясь чужими чувствами и своим безразличием, беспощадно разрешая терзать себя на самые мелкие кусочки. — Мне ужасно обидно, Джи. Но знаешь, это был я. Я был инициатором… то есть нет… это был он, но я… — Канемото кусает губы, наслаждаясь металическим привкусом во рту. — Когда-то я совершил ошибку, и я себя не простил за неё, никогда не прощу. Я был ужасным человеком, я испортил всё… То, что сделал Джункю — меньшее, что он должен был. Я благодарен ему, он вылечил меня. Он показал мне, кто я такой. Я сам его выбрал, я пошел на этот шаг осознанно… — Джихун сидел напротив, заглядывая в его глаза. Нет, в душу. Только он так умел, только он умел разрушать и строить заново одним взглядом. Только он. В этих карих глазах было всё. Они всё поняли, они всё знали. Они всё понимали и принимали. Потерянные и потухшие глаза Йошинори встретились с неидеальной идеальностью напротив. Он любил его, он был зависим от него. Джихун просто, как и всегда, тепло улыбается, легко касаясь руки Йошинори. Вот так легко он прощает его, вот этим прикосновением. Он ведь даже представить не мог, что держит сейчас в руках Йоши. Всего его. Когда-то они были одним целым. Когда-то Пак Джихун был его вселенной, когда-то он был сильно зависим. Когда-то, когда Йошинори был тихим иностранцем, не знающим даже корейского языка, в его жизни появился Пак Джихун. Яркое солнце, светлый лучик в его жизни, первое просветление. И, никто не знает, почему, но это солнце решило светить в его сторону. Джихун всегда был рядом, тихо стоял сзади, придерживая Йоши за плечи. Был тем, кто не разрешал свалиться в пропасть. Молча, с теплой улыбкой на устах он всегда искренне радовался за каждый его успех. Он был его вечным двигателем, он толкал его вперёд. Его неидеальный Пак Джихун, его первая любовь, его отдушина, его спасатель, его ангел хранитель. Его, его, его. Йошинори всегда был творческим человеком, никогда этого не скрывал. Он всегда писал тексты, всегда любил музыку и свою старую синюю гитару, что досталась ему от отца. И, как у любого влюбленного в музыку школьника — его давней мечтой было попасть во всю эту музыкальную тусовку, быть ближе с теми, кто близок ему по духу. Он был слишком наивен, слишком ослеплен мечтой, чтобы замечать очевидные минусы таких собраний в клубах, где море алкоголя, наркотиков и подобной дряни, что убивает и разъедает мозг. Он свято верил в то, что люди в таких местах, как и он, просто увлекаются музыкой, просто дарят свои тексты публике. Просто. Тогда всё было так просто. Мечты исполняются, вселенная помогает. Она всегда исполнит ваши желания, главное четко сформулировать. Слышали о таком? Вот Йоши не просто слышал, Йоши знал. Первый раз в клуб его затащил одноклассник — Хёнсок, он тоже увлекался музыкой, писал биты для начинающего певца Бан Едама, что уже был звездой во всех сеульских клубах. Заценив текст Йоши на какой-то перемене в столовке, он пообещал познакомить его с Едамом, может, тому понравится и он купит его текст. Никакого официоза, посвящения или долгих речей. Лишь простое «вдруг понравится». Канемото тогда прожужжал Джихуну все уши, счастливо расцеловывал парня и громко-громко шептал, что их мечта близко. Вот же она, рукой подай — и у них все есть. Они будут вместе, они пройдут этот путь от начала и до конца, будут счастливо жить. Только они, только музыка, только их любовь. Но матушка природа зла, она не щадит никого. Ни стариков, ни взрослых дядек с набитыми кошельками, ни потерянных школьников, рассматривающих в руках пакетик с белым порошком. Кажется, прошёл месяц с тех пор, как Бан Едаму действительно понравился его текст и они даже подписали своего рода контракт с неплохой для школьника, да и для обычного работника офиса, выручкой. — Это такая тема, парни! Полный улёт. Текста свои начнешь писать, как псих ёбаный, клянусь. — Какой-то незнакомый ему ранее рэпер широко улыбался, тряся пакетиком перед лицом Йоши. Джихун был против, но Йоши свято верил, что ему — жутко уставшему от постоянных требований Едама изменить, добавить и убрать, — это поможет. Почему-то казалось, что это единственное сейчас правильное решение — получить еще больше искусственной энергии. И он писал. Потому что Бан Едаму новый текст жутко понравился, потому что он хотел подарить им с Джихуном счастливое будущее, потому что он с каждым днем читал все больше и больше позитивных комментариев о его музыке. Он лез в это болото все глубже и глубже, не замечая, как его солнце совсем рядом, совсем под рукой тухнет. Как его солнце сейчас посвящало свои дни другому. Пак всегда был с ним. Даже тогда, когда чертил чёртовы дороги новой дорогóй банковской картой. И однажды, очнувшись, он увидел в глазах своего ангела вселенную — другую, не ту, родную. Не ту, в которую он влюбился. Новая была построена на амфетаминовой ломке. Его светлый мальчик, его милый ангел лежал на грязном полу, задыхаясь и умоляя начертить дорогу побыстрее. Год, он спал год. Он убивал Джихуна год. За этот год он превратил обычного влюбленного школьника, что доверился мечте Йошинори, в обычного грязного торчка, тратившего все свои деньги на эту дрянь. И Канемото… испугался. Испугался ответственности, испугался того, что не сможет остановить этот процесс, не сможет вытащить его из этой ямы. Он мог сделать, что угодно, но этот слабый трус лишь… бросил его. Они расстались в тот же день. Джихун плакал, кричал, на коленях просил не уходить, а Йошинори просто стоял, рассматривая его, как живую скульптуру. Ни грамма сочувствия, ничего. — Останемся друзьями. — Тихо шепчет он, зарываясь рукой в волосы «друга». Больной ублюдок. Умалишенный дебил. — Но я не хочу быть твоим другом… — шептал Джихун, вытирая слезы. Но он остался, потому что терпеть разлуку оказалось тяжелее, потому что лучше так, чем вообще никак. Йошинори завязал, конечно же. В голове что-то щелкнуло само по себе, он убежал из музыки, убежал от этого мира и от Пака. Поступил в университет, успешно сдал первую сессию и, кажется, продолжал жить своей обычной жизнью, стараясь не возвращаться каждый день к мысли, что Джихун сейчас лечился. Он сам пришел к этому решению, попросил Йошинори поговорить с родителями и объяснить ситуацию. Было много слёз, криков. Кажется, отец Пака даже ударил его. — Ты испортил нашего мальчика… Он, только он. Он всё испортил, он всё разрушил. Это он не пришёл в реабилитационный центр ни разу за два года, это он нашел нового парня и начал жить своей жизнью. Это всё он. Это он бесстыдно написал Джихуну, как только тот выставил свою первую историю в инстаграм, это он сделал вид, будто все хорошо. Ничего не было. Они просто друзья. Джихун принял правила игры, Джихуну он нужен был. Йошинори знал это, Йошинори ощущал это. И сейчас он был уверен в том, что этот Пак Джихун был только его. Он осознал это, когда чужая рука накрыла собственную, когда этот голос вновь повторил то, что повторял до этого миллион раз, когда эта улыбка в очередной раз украсила его красивое лицо. Он не имеет права больше отпускать его, он не может повторить своих ошибок. Он любит его. И всегда любил. Любит неправильно, любит так, как любить нельзя. Отгораживает от себя всеми способами, убегает от него, чтоб не ранить, всё равно каждый раз возвращаясь. Потому что цветок всегда тянется к солнцу. Это константа. Йошинори поднимается из-за стола, опрокидывая неровно стоящие банки из-под пива. Канемото не особо уверен, что он должен сделать сейчас. Мозг отключен, работать отказывается. Он просто доверяется своему сердцу, своим чувствам. Он долго смотрит, молчит. Пытается придумать что-то, сказать что-то. Но слов нет, есть только острое желание извинится. Наконец перестать делать вид, будто все хорошо. Он падает, падает прямо в ноги к Джихуну, обнимает того за талию, утыкается носом в теплый свитер. Горячие слезы летят из глаз, он давно не контролировал их. — Прости, прости, прости… Падший ангел вернулся к своему Богу. Потерянный котенок вернулся к родителям. Несчастный человек попытался обрести свое счастье. Джихун молчал, тихо дышал, глотая непрошеные слезы. — Я боялся, что ты никогда не сможешь снова посмотреть на меня, Йошинори. Я был уверен в том, что я сам во всем виноват. Я искренне верил в то, что я разрушил твою жизнь своей жалкой зависимостью… я всегда любил тебя и всегда прощал. Я простил тебе то, что ты бросил меня. Я никогда не обижался на то, что ты ни разу ко мне не пришел, забыл, оборвал все связи. Но я… я никогда тебе не прощу твоей ненависти к себе. Я никогда тебе не прощу того, что ты пытался забыться с другими людьми. Я никогда тебе не прощу того, что ты украл мое сердце, кажется, раз и навсегда. Я ненавижу тебя, слышишь? Ненавижу всем сердцем, но я всё ещё… все еще зависим от тебя. Ты все еще нужен мне, как воздух. И я знаю, что нужен тебе. Имеет ли он право на это? Может ли такой мерзкий, эгоистичный, грязный человек, что натворил столько ошибок, получить второй шанс, признаться ему? Может ли он разрушить их нечто хрупкое своим глупым признанием? Своей появившейся из ниоткуда правдой? Кому она нужна? Джихун не обязан слушать его оправдания, его жалки попытки вытащить свою жопу сухой из воды. Йоши плачет как ребенок. Громко и навзрыд. Прижимается сильнее, чувствуя такой родной запах, хватается за свитер, тянет на себя, пачкая все своей кровью. Он действительно ужасно разбил костяшки. Джихун обнимает, как всегда жалеет. — Прости меня, прости. — В горле застревают еще миллионы «прости», что уже ничего не изменят. Заслуживает ли он прощения? Нет. Никогда не заслужит. Он не тот, кто нужен Джихуну. Он всегда на три шага позади, он никогда не сможет быть с ним равным. Он натворил слишком много ошибок, он слишком много раз разбивал свое солнце, он резал его на части, как свои картины. Он убивал его чувства, втаптывал в грязь. Это все он, это он результат шрамов на запястье Джихуна. Это он убил в нем ребёнка. Это все он. Он результат всего дерьма, что сейчас вылилось на них. Он убегал от Джункю со словами о любви. Он убегал и кричал, что не любит его, никогда не любил. — Джихуна своего любишь? Отстань ты от него, наконец… только я смогу быть рядом, пойми уже. Но Йошинори не понимал, снова убегая. Теперь, кажется, в правильном направлении. — Я люблю тебя… — срывается тихое, шепотом. — Я никогда не смогу изменить это, я правда люблю тебя. Я ненавижу себя за то, что отпустил когда-то. Это было неправильно. Все это было неправильно. Они вышли из бара под утро, Джихун не проронил ни слова. Он молча следовал за Йошинори, обдумывая что-то в своей голове. Наконец, он обгоняет Йошинори, останавливая того. Джихун замирает напротив Канемото, его лицо никак не меняется. Он просто стоит. Его волосы красиво отливались в ночном свете, глаза блестели. Йоши любовался. Просто любовался этим недостижимым подарком судьбы. Кем он был в прошлой жизни, почему ему так повезло в этой? — А как любишь? — выдает он, удивляя и заводях Канемото в тупик. Как он его любит? Как светлые худи, как дурацкие японские песни, как старые фотоаппараты, как холодное ноябрьское море, как летний дождь, как вкусные десерты с милыми названиями, как тупые мелодрамы с обязательно счастливыми концами, как милые вещички из ретро-магазинов, как самые дурацкие в мире мемы о котиках с подписью «мы». — Как Пак Джихуна. Любого. Как Пак Джихуна из прошлого, как Пак Джихуна настоящего, как Пак Джихуна в старости, как Пак Джихуна в следующей жизни. — И того, что валялся в ломке любил? И того, что блевал в постель без сил встать любил? И того, что резался от бессилия? — Любил. — Тогда почему убежал? — Боялся. — Меня? — Себя. Йоши опускает глаза в пол. Он не понимал, он ничего не понимал. Константа разрушена, вселенная наклонена вбок, мир перевернулся. Он сказал правду. Сказал то, что говорить было нельзя. Это всё изменит. Сериал должен закончится, титры уже пустили? Он обязательно проснется завтра, осознает, какие глупости наделал и наговорил в этом баре и вернётся к прежней бессмысленной жизни, страдая оттого, что наделал. Снова все разрушил. Но в одном он был уверен — он попытается все исправить. Извинится еще миллион раз. А потом ещё миллион, и ещё… Он обязательно нарисует еще одну картину, напишет грустную песню, вернется в музыку, бросит пить, перестанет страдать. Начнет жизнь с чистого листа, обязательно посвятив ее одному конкретному человеку, но это завтра. А сейчас он ошарашено выпучит глаза, ощущая на собственных губах чужие. Йошинори, конечно же, ответит, неуверенно обнимая свою неидеальную идеальность. Он, конечно же, влюбится заново, в тысячу раз сильнее, он, конечно же, расплачется ещё раз. В этот момент не будет существовать никого, в этот момент он будет любить. И, кажется, будет любимым.