***
Критическая точка пройдена, когда Джин почти падает в обморок оттого, что у него закружилась голова, когда он просто попытался встать с дивана. — Так, ну всё, нам надо поговорить, — настаивает Намджун, усаживая Джина обратно, и пишет в общий чат группы: «Собрание в гостиной через 5 минут». Мемберы выползают из своих комнат взлохмаченные и сонные, настороженные. Обычно Намджун собирает их всех вместе подобным образом, чтобы отругать или обсудить что-то важное, так что они заранее морально готовят себя к публичной порке. Которая и происходит. — Не знаю, заметили ли вы, — хотя я настаиваю на том, что вы должны замечать такие вещи и в целом уделять больше внимания друг другу — но наш Джин-хён не питается нормально уже довольно продолжительное время, а всё из-за того, что одна мейкап-нуна что-то сказала про его щёчки на съёмках для промоушена. Сколько ты уже весишь? — оборачивается он к Джину, но вместо ответа получает нахмуренные брови и упрямый взгляд. — Впрочем, неважно. Сколько бы там ни было, это слишком мало для парня твоего возраста, роста и комплекции. Ты не должен так переживать из-за чьих-то слов и позволять им так сильно влиять на тебя. А что если однажды ты упадёшь в обморок прямо на сцене? У Чимина в глазах флешбэки с вертолётами, и он выглядит наиболее понимающим из всех. Намджун хочет попросить его поговорить с хёном наедине, поделиться умными мыслями на этот счёт. — Хён, — хмуро начинает Чонгук, и все внимательно прислушиваются к тому, что он хочет сказать, — если ты планируешь продолжать в том же духе, то знай, что я буду есть всё то же самое, что и ты. — Со мной это не прокатит, — Джин складывает руки на груди и отворачивается к окну, демонстративно не глядя на них. — С Чимин-хёном прокатило и с тобой тоже прокатит, — усмехается Чонгук и отставляет в сторону свою так и не начатую чашку кофе. Калории. Чимин говорит с ним даже до того, как Джун успевает попросить его об этом. Просто идёт вслед за старшим в его комнату, когда тот оставляет их сидеть в гостиной, и долго говорит с ним. Намджун не знает исхода этого разговора, но он всё равно благодарен.***
Он находит Джина плачущим напротив зеркала в ванной следующим утром. Джин смотрит на своё лицо, трогает почти впалые щёки и плачет, как ребёнок, так надрывно и горько, что у Намджуна сердце сжимается, словно у него на глазах кто-то пнул котёнка. — Хён, — он заходит в ванную, закрывает за собой дверь на замок и обнимает Джина со спины до того, как тот успеет увернуться и проскользнуть к выходу мимо него, — что такое? Джин на мгновение замолкает, ошарашенный чьим-то присутствием, но ещё больше — объятиями и тем, какую поддержку и надежду они дают, безо всяких слов. А затем начинает плакать с новой силой, захлёбываясь слезами и постоянно то прикрывая ладонями лицо, то шлёпая Намджуна по рукам, чтобы тот его отпустил. — Я так ненавижу это, — он шмыгает носом, ловит взгляд Намджуна в зеркале и снова отводит глаза, — ненавижу это лицо, это тело. Как оно вообще может нравиться? Это уродство. Ярость внутри Намджуна мешается с ревностью и нездоровой привязанностью к старшему, и весь этот коктейль из чувств обрушивается на плечи Сокджина горячими поцелуями. Хён замолкает. — Я люблю тебя, — шепчет Намджун и замирает, испугавшись собственных слов, того, что они, наконец, вырвались наружу. Все его чувства, тщательно скрываемые столь долго, накрывают Сокджина снежной лавиной, и это не то, к чему вообще можно было подготовиться. Он берёт себя в руки, снова сталкивается со взглядом Джина в зеркале и говорит уже увереннее, сильнее стискивая его в объятьях. — Я тебя люблю. Твоё лицо, твоё тело, так давно, хён, так ужасно давно. Сокджин хватает ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, не зная, что на это ответить. Его просто накрыло панической атакой, и последнее, что он ещё рассчитывал получить этим утром — это признание в любви от собственного тонсена, от мембера своей группы. — Что ты такое говоришь, Джун-а? — шепчет он поражённо, но не вырывается. Чужие руки на теле ощущаются такими родными и привычными, что отталкивать их, даже если они сейчас собираются поругаться, не кажется правильным. — Я люблю тебя с тех самых пор, как впервые увидел. Ты был самым красивым человеком, которого я встречал за всю свою жизнь, и столько лет, и стран, и лиц спустя ты всё ещё остаёшься самым красивым. Так что не смей говорить мне, что ты ненавидишь себя, или что тебе надо похудеть, или что тебя невозможно любить. Не хочу слышать эту чушь. — Что ты… Мы не должны… Нам нельзя! — пытается хён подобрать слова, но у него ничего не выходит. Мыслей так много, так много преград, которые только и ждут, чтобы встать на пути. — Это единственная причина? Не потому, что ты не хочешь? — спрашивает Намджун и тем самым застаёт Джина врасплох. Он точно знает, на что обращать внимание, точно знает, о чём спрашивать. Сокджин снова молча хватает ртом воздух, не зная, что ответить, и в конечном счёте опускает смущённый взгляд в пол. Всё ясно. Намджун улыбается. Улыбается так ярко и искренне, так счастливо, что, почувствовав на своей коже его улыбку, Сокджин не может не улыбнуться тоже. Он поднимает взгляд и улыбается ему в ответ через зеркало. — Я собираюсь внимательно следить за всем, что ты ешь. Собираюсь лично класть тебе в рот каждый кусочек и убеждаться, что ты его прожевал и проглотил, — шепчет Намджун ему на ухо, и Джину почти стыдно, что это так горячо. Такое ощущение, что речь совсем не о еде.***
И Намджун действительно делает это. Наплевав на косые взгляды других мемберов, он кладёт Джину в рот кусочки морковки, огурца, сыра и ветчины, затем облизывает свои пальцы, глядя ему в глаза, и получает от Юнги недовольное: «Просто снимите комнату». Хосок хихикает, выглядя довольным при взгляде на то, как Джин с аппетитом ест. Чимин, наконец, расслабляется, сбросив с себя груз ответственности за последствия вчерашнего разговора. Чонгук хмыкает самодовольно, присасываясь к своему банановому молоку, а Тэхён выглядит слишком ошарашенным, похоже, оставаясь единственным, кто ещё ничего не понял.