Звёздная пыль

      Глаза Ива блестят в темноте, причудливо переливаются всеми цветами радуги, а в темени зрачка кто-то будто расплескал блёстки неосторожной рукой. Может, это смех заставляет их быть такими невозможными, может, отблески света от лампочек, а может, что-то ещё — Пьеру, по правде говоря, наплевать. Зачем пытаться разгадывать законы природы, если такие таинства, такие аксиомы, как красота Сен-Лорана, всё равно останутся в секрете вечных божеств?       Когда с губ слетает очередная шутка, Берже и сам удивляется — когда это успел стать таким остряком? Это сложно объяснить, но почему-то именно сегодня ему хочется сыпать каламбурами, быть неуклюжим или остроумным, да всё что угодно делать, лишь бы только это вызывало улыбку на тонких губах, что напротив. Самую красивую улыбку в истории человечества, кстати.       Потому что к Иву тянет невозможно, дико, неистово. Потому что внутри всё сворачивается в один сплошной пульсирующий узел, когда его тонкие пальцы гладят по тыльной стороне ладони, а он самым невинным образом подпирает щёку, прячет глаза и заливается румянцем. Он смущается, боится собственной сексуальности, почти стыдится, не зная (а может, просто играется), как же быстро можно воспламенеть от таких вот его касаний. — Что ты со мной делаешь? — не выдержав, спрашивает Пьер, когда их колени, скрытые от чужих глаз полутьмой клуба, соприкасаются. — Я? Ничего не делаю, — Ив будто и правда не понимает, так безмятежно это его пожимание плечами, — А что такое? — Да так, ничего особенного, — усмехается Берже, глядя на то, как расстёгнутая на две верхние пуговицы рубашка обнажает бледные ключицы, а тонкие пальцы водят трубочкой по остаткам коктейля. Наклонившись к самому уху дизайнера, он признаётся: — Ив, ты пробуждаешь во мне такие желания, о которых приличные люди не говорят в общественных местах. — Почему ты такой придурок? — вспыхнув самым очаровательным в этом мире румянцем, спрашивает Сен-Лоран и смущённо поправляет оправу очков.       Пьер улыбается. «Потому что я не могу перестать любоваться тобой», — хочется ответить ему, но вслух он произносит другое, более банальное и, пожалуй, более глупое: — Это всё ты. С какой ты вообще планеты?       Ив игриво вздёргивает брови. — Ты это всем говоришь? — Я и обидеться могу, — бурчит Берже, и тогда дизайнер расплывается в улыбке, легонько касается плеча. В вороной темноте зрачков не угасают звёздочки.       В голове Пьера не укладывается — как может вообще этот парень говорить про каких-то там «всех», когда существует он? Вот так сидит рядом, смеётся, пританцовывает и, кажется, даже не знает, что его фигура, его лицо, его шея, плечи — всё это искрится, светится, манит, словно дурацкий аленький цветок. Коснуться бы, а лучше сорвать, как флажок в конце эстафеты. Пьер проводит рукой по лицу, прикрывает глаза. Там, под веками, отпечатано прошлое, такое крохотное, бессмысленное, жалко-смешное без Ива.       Казалось бы, совсем недавно было, какие-то две недели назад, а Бернар и всё, чего касались его руки, уже уплыло куда-то в туман. Его лицо теперь почти неразличимо в плотной дымке воспоминаний, неотделимо от других образов, случайно отпечатавшихся на подкорке. Теперь Пьеру даже смешно вспоминать, как трудно было связать чувства словами, выплеснуть их прямо Бюффе в лицо. Навсегда отпустить что-то призрачно красивое, чтобы обрести что-то вселенски прекрасное взамен. — О чём ты думаешь? — Бернар говорит тихо, его голос почти не дрожит. Должно быть, он уже знает ответ. — О нём, — помолчав несколько секунд, произносит Берже. Они не говорили до этого об Иве, но по тому, как особенно звучит это местоимение, можно догадаться обо всём.       В тишине слышно, как тяжело сглатывает Бюффе, его профиль заостряется, когда напрягаются бугорки желваков. Сейчас он напоминает Пьеру каменного идола-истукана, выточенного из холодного мрамора. — И что именно ты о нём думаешь? — словно в пустоту, не глядя.       Берже пожимает плечами, на душе спокойно и чисто. Просто он готов отпустить, чтобы обрести. Он готов. — Я думаю, что я люблю его. Люблю, Бернар. Это правда. Ты должен знать.       Любит. Самому Иву он таких слов не говорит, не хочет торопиться, но верит, что парень чувствует эту его любовь и принимает её только потому, что испытывает что-то похожее. Чувства сквозят во всём — в дыхании, во взгляде, в дрожании рук. В непреодолимом желании коснуться губ губами, сойти с ума, позволить себе стать на вечность ближе.       Есть нечто животное в этой непреодолимой тяге — почти подсознательное, первобытное. Пьер мог бы испугаться, потому что привык, что чувства хотя бы частично подконтрольны мозгу, но сейчас ему не страшно. Он мог бы спросить себя несколько раз, мог бы подумать, помедлить, но когда Ив закусывает губу, глядя прямо в глаза, Берже решительно наплевать на здравый смысл. Он наугад вытаскивает несколько купюр из кармана брюк и, оставив их на барной стойке, берёт Сен-Лорана за тонкую руку, выводит из клуба на улицу, ни разу не обернувшись. Завтра он сможет списать это на две «Маргариты», на огни ночного Парижа, на смех Ива, оседающий лунной пыльцой на сердце, на что-нибудь ещё — это уже неважно. Просто пульс учащается, когда их взгляды пересекаются, и сейчас для Пьера это единственное, что имеет значение. — Куда мы? — удивлённо спрашивает дизайнер. Он упрямо останавливается посреди тротуара, но руку не выдёргивает. — Я хочу поймать нам такси, если ты не против, — торопливо поясняет Берже, — Поехали в отель?       В следующую секунду он уже ёжится — настолько откровенно прямым ему кажется собственное предложение. Но не успевает он придумать какое-нибудь нелепое объяснение, как Ив, улыбнувшись, кивает, и что-то искрящееся вспыхивает между ними с новой силой.       В машине Берже приходится прикладывать тонну усилий, чтобы не гладить колени кутюрье. Пьер отворачивается к окну, но улицы, как бы не были красивы, не интересуют — он слышит дыхание Ива, чувствует его тело совсем рядом, соприкасается с ним локтями, и его так и тянет попросить таксиста ехать как можно быстрее. Сен-Лоран предприимчиво отодвигается подальше, но это не спасает — не любоваться его скулами и плечами просто невозможно. Ив, в свою очередь, претворяется, будто не чувствует на себе медово-тягучие взгляды Берже, и только чуть заметно улыбается, когда их взгляды встречаются на секунду.       Дорога до отеля кажется Пьеру ужасно долгой. Очередь в два человека у стойки администратора — тоже. Когда Ив берёт его за руку и уводит наверх, прямо по широкой изящной лестнице, Берже едва успевает схватить выданный им ключ от номера. «Сильно не шумите», — предупреждает улыбчивая девушка-портье, но, кажется, она и сама не верит в серьёзность собственной просьбы.       В номере могло бы быть ослепительно светло, но молодые люди включают лишь одну лампу, у самой двери, и тут же проскальзывают в спальню. Комната тонет во мраке, Берже чувствует, как на них с Ивом грозится обрушиться ночь, и по коже бежит крупная дрожь. Сен-Лоран жмётся к нему всем телом, горячо дышит в шею, мнёт ткань рубашки. Пьер первым утягивает его в поцелуй. В пальцах покалывает, ноги слабеют. — Ив, разреши мне тебя раздеть, — просит Берже, жадно целуя тонкие губы возлюбленного. — Да, да, пожалуйста… — хрипловато, на придыхании.       Модельер скользит руками по предплечьям, но стесняется смотреть прямо в глаза, и от этого его смущения, пожалуй, можно опьянеть. Его кожа пахнет тишиной ночного сада, залитого светом Луны, на дне его зрачков, бушуя, разливается океан, и пока Берже, не отрываясь, любуется этой мифологически чистой красотой, воздух в комнате накаляется. «Люби меня» — слышится Пьеру в опаляющим дрожании длинных ресниц, в касаниях влажных губ. «Имей меня» — видится ему в очерченной остроте плеч и подбородка. Ив отворачивает зацелованное лицо, смеётся, едва различимо шепчет имя возлюбленного, подставляет стройную шею под ласки, и Берже кажется, будто с кончиков пальцев ободрали кожу — так обжигающе горячо обнажённое тело юноши. — Давай скорее, давай, — лепечет Сен-Лоран, путаясь пальцами в пуговицах на чужой рубашке. Его руки дрожат, а искусанные и покрасневшие от поцелуев губы улыбаются.       Эта улыбка не похожа ни на что другое, когда-либо виденное Пьером, — в её робости, неизнеженной скромности скользит желание, страсть или, пожалуй, даже похоть; и тут же страх быть пойманным, разгаданным, неловкость, нерешительность вступить в это новое, ещё не изведанное, но, наверное, прекрасное, и нежность, и простота, и желание позволить Берже всё, что тому захочется… Это пьянит похлеще любой «Маргариты».       Пьер толкает Ива на мягкую кровать, голодно целует, обнимая. Пальцы оставляют красноватые следы на голой коже — вот один позвонок, вот другой, вот родинка у левого ребра. Дизайнер охает, притягивает возлюбленного к себе, запрокидывает голову и, когда под кадыком остаётся влажный след поцелуя, забирается пальцами в короткие волосы, перебирая. Раздвигает ноги, подпускает Берже ближе, позволяет нависать сверху, прижиматься пахом к паху. — Пьер, скорее, милый!.. Пьер… — Сейчас, сейчас… — бляшка со звоном расстёгивается, ремень летит на пол, — Ты уверен? Уверен, что хочешь? Что уже пора? — А на что похоже? — мягко улыбается Сен-Лоран, сладостно-тягуче прикусывая нижнюю губу.       Они раздеваются как под хмелем, хотя вроде бы не должны были опьянеть — просто в номере слишком темно, просто слишком воздушный парфюм на покрывшейся мурашками коже, просто тела слишком близко. Непозволительно близко.       Когда Ив наконец-то полностью обнажается, дрожь в пальцах Пьера отчего-то усиливается. Невозможно без головокружения смотреть на его кожу оттенка солёной луны, на линии тазовых костей и члена, на изгибы ключиц, локтей и рёбер. Его тело белеет в темноте номера, он совершенно гол, и в этой наготе — Пьер почти физически это чувствует, — столько искренности, столько преданной откровенности и доверия, что перед глазами плывёт. «Ив…» — зачарованно шепчет он, не отводя глаз от возлюбленного. Тот робко смотрит из под-ресниц, но не прикрывается. Смущение отступает, когда тяга коснуться берёт своё. — И зачем ты вечно прячешь такую красоту под рубашками и джемперами?.. — улыбается Берже, аккуратно проводя ладонью по колену Сен-Лорана, — Позволь мне посмотреть поближе. — Пьер! — почти осуждающе выдыхает Ив, нетерпеливо подвигается ближе и, поймав руку любовника, перекладывает её себе на горячий от прилившей крови член. Вот, мол, бери больше, бери всего. Тебе можно.       Они дышат часто, как наигравшиеся в догонялки дети. А может, игра ещё только начинается. Ив убегает, Берже бросается догонять — торопливо, по-охотничьи ловко, присматриваясь. Матрац бесшумно продавливается, когда он забирается на кровать, наклоняется к модельеру, притягивая к себе. Ив пахнет июнем — слишком похожие на звёзды родинки, хрупкая утончённость молодого тела, горькость духов. Его вкус, его запах, такой особенный и непреодолимо напоминающий дикий виноград, хочется попробовать, прочитать языком и забрать себе. Можно было бы засушить, как дикую орхидею, на память, но Берже знает, предвидит — это не последняя их ночь.       Он пробует тело на ощупь, и оно, упругое, податливое, поддаётся. Сен-Лоран ластится и ласкает сам, целует за ухом, у ключицы и в самые губы. Гладит, с каждой секундой всё увереннее и увереннее, и всё же смотрит в полные упоённой нежности глаза напротив — всё ли, мол, правильно, ничего ли не путает?       Дождавшись короткого кивка, Пьер наконец входит внутрь, осторожно, но уверенно — по-свойски. Он двигается неспешно, аккуратно, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не сорваться на жадную грубость, потому что — он видит, — Ив непривычен, Иву всё в новинку. «Нельзя дать разгорячённости причинить ему боль», — проносятся в голове Берже остатки здравого смысла. А под ним модельер морщится, ёрзает, распахивает глаза с масляно влажным блеском. С искусанных губ срываются стоны, и в них так много откровенной похоти, что Пьеру приходиться приложить все усилия, чтобы не слететь с катушек. Он шепчет Иву какие-то глупости, осыпает поцелуями остроту плеч и смотрит в глаза, и видит там своё отражение, и всё, что ему остаётся, — чувствовать, как искры распадающегося на мельчайшие молекулы света оседают внутри.       Иметь Ива — самосожжению подобно. Он хрупок, возбуждён, он целует наугад, наугад подаётся вперёд бёдрами, наугад хватается за плечи Берже, наугад выстанывает его имя, и это «наугад» — всё, чему Пьер хочет посвятить эту ночь. За это «наугад» в бездну не страшно рухнуть, себя самого забыть, потому что под руками — напряжённость мышц, нежность кожи и солоноватость пота. — Не больно? — спрашивает Берже, склоняясь к уху возлюбленного. — Нет… Немного только. Так… странно. А вообще хорошо. Вот так хорошо…       Пьер даже не успевает заметить, как исчезает он, исчезает Ив, а на их место приходят «они». Они как единое, они как неделимое; как одно плотное, слившееся из разных частей и потонувшее в самом себе существо. Их отдельные «я», «я» двух разных людей вдруг куда-то исчезают, и появляется новое «я» — «я» переплетённых языков и тел, ставших одним целым. Такого не было ни с Бернаром, ни тем более с кем-либо другим, и эта мысль почему-то ни капли не удивляет Пьера: «Я в нём, я — его часть, я — это он. Это правильно, так всегда должно было быть и всегда будет».       Они комкают одеяло, сминают в сторону подушки, срывают голос и ни о чём не жалеют. Жар разливается по телу кипящими волнами. Чувствуя скорую разрядку любовника, Берже помогает рукой, а потом топит в жадном поцелуе сладкий стон истомы. Тёплая влажность, нега мягких ладоней, его глаза как глубокий вдох. Там, на их глубине, Пьер видит рассыпанную звёздную пыль. «Как ты красив…», — только и может пробормотать он сквозь сбитое дыхание.       Ночь, сорванная торопливо, но с наслаждением, как цветы с клумбы, остаётся мокрыми пятнами на простыне, разбросанной по полу одеждой. В первые секунды привыкшего к порядку Берже так и подмывает встать и аккуратно развесить её на стуле, но усталость берёт своё. Он ложится рядом с Ивом, переплетает его пальцы со своими, зарывается носом в его волосы, пахнущие лилиями. Позволяет мышцам расслабиться, с наслаждением прикрывает глаза и вдыхает тишину. — Как ты? — спрашивает он уже не совсем своим, чуть охрипшим голосом. — Как никогда хорошо, — очень тихо отзывается Ив откуда-то из темноты. Рука в руке. Так всегда должно было быть. — Больно было? — Немного, в самом начале. А потом я куда-то улетел… — Сен-Лоран кротко улыбается и целует возлюбленного в щёку, — Спасибо, Пьер. Спасибо, что сделал это. — Спасибо, что позволил мне это сделать. — Тебе, наверное, не понравилось? — заворочался Ив. В его голосе сквозит плохо скрываемая неловкость, — Я совсем ничего не умею и как-то… — Перестань, — торопливо одёргивает Берже и целует тыльную сторону ладони возлюбленного, — У меня никогда не было мужчины лучше. И никогда не будет. Только если ты, совершенствующий свои навыки.       Тонкие губы счастливо улыбаются в темноту номера. В воцарившейся тишине слышно ленивое перестукивание стрелок настенных часов. — Тогда мне понадобится партнёр для регулярной практики, — шепчет Ив на ухо Пьеру. Мягкость его ресниц щекочет кожу. — Об этом можешь не беспокоиться, я предоставлю, — отзывается Берже, и хрустально чистый смех обрушивается на него в ответ.       Он чувствует — пока за широким окном гуляет неспешная июньская темнота, они так и будут лежать, откинувшись на подушки и млея в объятьях друг друга. Почему-то идея не выспаться совсем его не пугает. Да и какой может быть сон, когда рядом Ив — обнажённый, открытый, серебрящийся в лунном свете, как какой-нибудь астероид? «За эту ночь, — думает Пьер, — бесконечность отдать не жалко».       Тело к телу, рука в руке. Так всегда должно было быть.