Зима никуда не делась

Облака на небе похожи на иней: плетеным узором расходятся от центра, маленькими вихрями обрамляют голубой купол. Антон делает затяжку и выдыхает сизый дым. Хочется, чтобы табачный дым, который когда-то у поэта выел воздух, улетел и присоединился к узору облаков. Но вместо этого язычки растворяются и исчезают, будто и не существовали ранее. Погода кажется идеальной для марта – капель с крыши звонко разбивается о перила балкона, где-то чирикают птицы (Антон даже не пытается угадать, что это за птицы – орнитолог из него такой себе), солнце греет и становится абсолютно точно понятно, что зима закончилась. Зима закончилась. Он вздыхает. Сигарета между пальцами тлеет, оттягивая внимание на себя. Хочется очутиться в теплой постели, укрытым тяжелым одеялом, забыв обо всем на свете – о делах, съемках, ответственности и рефлексии. Но так жить Антон не умеет. В центре груди рождается тревога, в мысли вихрем врывается расписание (слишком плотное и раздражительное для такой прекрасной погоды), и вот от тридцатисекундной идиллии и гармонии уже не остается ничего. Перекур окончен и надо бы идти в зал, к остальным, но ноги отказываются слушаться. Еще пару затяжек, от которых начинает кружится голова. Мама говорила: «Если куришь, то кури хотя бы не на голодный желудок, дурень!», но дурень обычно не слушает и на ошибках своих не учится. Приходится выбросить окурок куда-то вниз, забыв о приличиях и этикете и надеясь, что бычок сигареты не прилетит кому-то в голову. Надо идти. В зале всё как обычно – шумно и суетливо, хотя людей не так много. Удивительная способность команды производить такое количество шума всегда Антона поражала; сейчас он сидит в кресле сбоку от сцены, прикрывает глаза и чувствует пульсацию в висках – примета надвигающийся мигрени. - Шастун, иди сюда, - зовет его Дима, и приходится опять вставать и опять куда-то идти. Вечером после съемок декорации студии сменяются на декорации кафе – всё так же шумно, еще больше дыма и ещё больше людей. Кажется, здесь собрался весь канал, если не весь город. Эти вечеринки, причину которых сложно уловить и понять, Антона всегда вытаскивают из его водоворота переживаний и тяжелых мыслей, потому что для этого есть всё необходимое: громкая музыка, алкоголь и близкие друзья. Обычно это срабатывает на все сто процентов, но сейчас – максимум на сорок. Именно поэтому он сидит в углу, смотрит на то, как Сережа с Оксаной танцуют невпопад (Матвиенко пытается вести, Оксана пытается забрать себе ведущую роль в танце, и всё это становится похожим на какую-то изощренную восточную борьбу, где, очевидно, Оксана все-таки выиграет). Антон улыбается. Ему нравится то, какие люди его окружают. И как эти люди на него действуют. Антон, если честно, очень скучает по себе двадцатидвухлетнему. Казалось бы – прошло всего семь лет, но сейчас, оглядываясь, он будто стал другим человеком. Он теперь с людьми сходится с неохотой (хотя по нему так и не скажешь), старается ограничить круг своего общения и лишний раз никуда «не высовываться». Мама говорит, что это возрастное и с каждым годом друзей становится всё меньше и меньше, пока не останется парочка самых близких. Антон думает, что это печально, особенно когда происходит так резко. Еще одна бутылка светлого пива оказывается пустой – домой придется ехать на такси, теперь точно. Хмельной туман окутывает, табачный дым царапает глаза. Рядом падает Арсений – на пустой стул с бархатным сидением. - Шаст, ты почему тут сидишь? – с искренним удивлением спрашивает Арс, задевая рукой шастову коленку. – Дима предлагает танцевальный баттл, тебе нужно попробовать нижний брейк. Попов смеется, заливается и краснеет. Антон улыбается в ответ: - Если я тут устрою нижний брейк, то снесу все вокруг своими ногами. Вам это надо? - Нам это необходимо, как воздух! – Арс смотрит на Антона, но как будто сквозь него. Он пьян и не может сфокусировать взгляд. Шастун думает, что напиваться в четверг вечером – неблагоразумно, но видеть Арсения в таком состоянии приятно. - Глупости, - отрезает он. - И я после этого дед, - задумчиво тянет Попов. Он достает из кармана свой телефон и начинает кому-то строчить. «Кому-то»,- хмыкает про себя Антон. Арсений пытается второй месяц скрыть от всех в команде свой роман с новой девушкой, но буквально каждый человек, присутствующий здесь, знает абсолютно все об этом романе. Девушка-студентка из театрального, очень ухоженная и с приятным голосом, живет в Петербурге и в Москву не собирается. А Арс – горе-любовник, ужасно и нелепо пытается всё это скрыть, но палится постоянно и бессовестно. Арс влюблен, он даже, наверное, счастлив и синяки под глазами исчезли вместе с его вечной бессонницей. Антону за Арсения радостно, но в груди что-то щемит каждый раз, когда Шастун понимает, что Попов сейчас пишет или звонит именно ей. - Ты домой когда поедешь? – спрашивает старший, отвлекаясь от экрана телефона. - Через часик, наверное, - отвечает Антон. - Я тогда, наверное, тоже. Арсений очень закрытый, о нем что-то разузнать - целый квест без приза в конце. Но с Антоном он – открытая книга. В какой-то момент их дружбы Арс вдруг раскрылся, стал делиться и рассказывать; Антон этого не ожидал и был поражен. Сейчас эта открытость перешла в другую плоскость – Арсений хочет такой же взаимности от Антона, но Антон не может. Они будто поменялись ролями в своей дружбе, и теперь именно Попов вытаскивает плоскогубцами из антоновской головы мысли и переживания. А еще – чувства, но делает это уже не специально. Арсений ранит Антона, но не понимает этого. А Антон в свою очередь не понимает – почему так больно. Через час они едут в такси, но не домой – в студию. Антону нужно забрать свой ноут, который он забыл в кабинете. Арсений слишком пьян, чтобы просто закончить вечер, уехав домой. Он увязывается за Шастуном, как щенок, и всю дорогу до студии рассказывает заплетающимся от алкоголя и восхищения языком о стихотворении Мандельштама, которое прочел утром. Антону Мандельштам совершенно не интересен, но слушает он молча, иногда кивая. - Красиво же, - наконец подытоживает Арс. Он румяный, как бабушкин пирожок, и кажется каким-то особенно юным в эту секунду. И Антон улыбается искренне и широко, глядя на друга. – Смотришь так, будто везешь меня к себе ебаться, - громко ломает Арс, заставляя таксиста обернутся к ним. В студии ожидаемо – никого. Их шаги, практически попадающие в такт, отдаются эхом по пустым коридорам и залам. Они идут рядом, Арсения немного штормит, но он мужественно держится на ногах и не возмущается. В кармане у него вибрирует телефон, но Попов его не достает - то ли не ощущает вибрации, то ли понимает, что отвечать кому-то в таком состоянии не очень хорошая идея. Антон поглядывает на него через плечо; в сумраке пустого офиса всё похоже на какой-то артхаусный фильм и Антону кажется, что он – тот самый персонаж, который весь фильм ходит грустным, а потом выходит в окно и начинаются титры. Ноутбук лежит на столе, где его Антон и оставил. Шастун, вообще-то, собирается быстренько его забрать и поехать уже домой, но Попов плюхается на диван и вытягивает ноги, а это значит, что домой Шастун попадет не скоро. - Как ты относишься к отношениям на расстоянии? – говорит Попов, глядя в потолок и будто обращаясь не к Антону, а к самому господу нашему богу. Антон не знает, что ответить другу. Смотрит на него, садясь за свой стол и вздыхая: - Не знаю, - пожимает он плечами, - для кого-то это тяжело, а для кого-то наоборот – отличный вариант, чтобы друг другу не надоесть. - Надо есть, - хихикает пьяный Арсений, но вмиг становится серьезным, - Я, видимо, из первой категории. Антон понимает, почему Арс начал эту тему. И еще понимает, что в данную конкретную секунду совсем не хочет слушать то, о чем Попов собирается говорить. - Мне вот, знаешь, хочется тактильности. Чтобы человек был рядышком во всех смыслах этого слова, - Арс поворачивается к Антону, выглядит каким-то совсем уставшим, с покрасневшим носом и глазами. – Мне это очень нужно, понимаешь? Чтобы рядом были… Антон понимает, но ничего не отвечает. - И я понимаю, что мне до Питера долететь – ну не больше трех часов весь путь может занять. Но, блин… Я хочу, чтобы были рядом, понимаешь? Антон понимает, но ничего не отвечает. Или не хочет отвечать. Или чувствует острую боль. Или сердечную недостаточность. Или это вовсе не болезнь и Антон запутался, и разговоры эти только острием лезвия царапают где-то глубоко внутри, настолько глубоко, что не хочется этого осознавать. - Ты какой-то унылый последнее время, - говорит Арсений. - Вроде, обычный, - хмыкает Антон. - Голубой. - Чего, блять? - Ну, в смысле, blue: так говорят, когда человеку тоскливо от грусти. Виснет молчание. Тоскливо Антону не от грусти и не от цвета. Тоскливо Антону, потому что он один. Ему одиноко и это одиночество заставляет сомневаться в себе, в своих мыслях – тоже. Ему так хочется ощутить внутреннее освобождение – перестать думать, перестать анализировать, перестать каждый шаг просчитывать, как математик, открыть кому-нибудь свои чувства, сесть и сказать – мне тяжко, помоги. Но он, кажется, совершенно разучился это делать. Антон достает из кармана куртки пачку сигарет, вынимает одну, секунду крутит в руках и щелкает зажигалкой. - Знаешь, здесь вообще-то курить нельзя, - полушепотом говорит Арсений. - Знаешь, мне вообще-то похуй, - излишне резко отвечает Антон, делая затяжку. - Ну, ты чего, - хмурится Арс. – Я же переживаю за тебя очень. Ты мой друг, я тебя очень люблю. Антоновский мозг цепляется за «друг», потом его клеточки ловят «люблю» и Шастун чуть ли не плачет, сам не понимая, что происходит. - Давай я тебе такси вызову, Арс. Ты совсем пьяный. И Арс уезжает в начале второго. Просит Антона поменьше курить и больше спать. Просит таксиста поставить «какого-нибудь знаменитого шансонье». Просит бога дать всем людям любви и ласки. А Антон остается до утра. Смотрит в окно, в стену, в выключенный монитор ноутбука. Курит одну, вторую, третью, четвертую, пятую. И думает о том, что даже если весна пришла, со всей своей капелью и поющими птицами, зима никуда не делась. Зима никуда не делась.