Свободное падение

Только сейчас Юрка почувствовал, как им тесно вдвоем. Предельно медленно и осторожно, чтобы не качать лодку, он перевернулся на бок, оказавшись своим лицом напротив Володиного. Глаза еще не успели привыкнуть к темноте, и если бы Юрка не ткнулся носом Володе в лоб, то даже не понял бы, где и как тот лежит. Юрка сполз чуть ниже, а когда глаза пообвыкли, смог рассмотреть очертания Володиных очков. По брезенту бил дождь, под него задувал холодный мокрый ветер, но Юрке было жарко, потому что Володя оказался слишком близко. И хотелось дотронуться до него, а не лежать, как оловянные солдатики. Юрка нашел Володину ладонь, неуверенно сжал, почувствовал, какая она у него сухая и теплая. Володя прерывисто вздохнул, сжал Юркины пальцы в ответ. — Юр, — произнес он сипло. — Что? — Поцелуй меня. Сердце екнуло, по телу разлилась сладкая волна. Вокруг пахло водой — дождевой и речной, и именно так пах Юркин первый настоящий поцелуй. Юрка шумно выдохнул, словно пытался выпустить рой бабочек, щекочущих стенки его живота, и прижался губами к уголку рта Володи, закрыв глаза. Вожатый приоткрыл рот, их дыхание смешалось, а затем… А затем Юрка ощутил язык Володи на своих губах. Сначала нежно, тягуче, медово, а потом с давлением, заставляя впустить внутрь, позволить их языкам переплестись. Володя оторвался на секунду и, улыбаясь, прошептал: — Не торопись так. Юрку это смутило, и будь тут хоть немного света, Володе было бы видно, как он покраснел. Но почти кромешная темнота скрывала его стыд черным занавесом. Он дождался, пока Володя вернется к поцелую и попробовал слегка прикусить его нижнюю губу. Вожатый шумно вдохнул носом, положил ладонь на грудь Юрки и слегка оттолкнул его. — Хватит, Юра, хватит. Я так не могу… — Как — так? — спросил Юрка, лихорадочно перебирая в голове, что нужно сказать, чтобы вернуться к его губам, потому что от них не хотелось отрываться. Никогда. Володя не ответил. Он тяжело дышал несколько секунд, а затем убрал руку с груди Юрки и сам отодвинулся еще больше. — Володь, ты чего? Мы же не делаем ничего… Плохого. Разве может быть плохим что-то, что настолько приятно? Тебе же приятно? — Юрка нервно теребил пуговицы на своей рубашке. — Не в этом дело, просто я… Я не могу тебе сказать. Есть вещи, к которым я не могу тебя толкать, потому что это… Это нельзя, Юра. Просто нельзя. Забудь. Я плохой человек. Юрка хотел было выдать всё, что тут же завертелось ураганом в его голове. «Ты не плохой, ты — самый лучший на свете, самый умный, самый светлый человек. Ты — пример для меня, ты…». Но тут его сердце совершило, кажется, самый большой скачок за всю его жизнь. Совершенно случайно он задел бедром пах Володи, ощутив какую-то упругую твердость. Володя вздрогнул, попытался отодвинуться, хотя было уже некуда, и Юрка мгновенно догадался обо всем. — Володь… Ты из-за этого что-ли? — и Юрка накрыл рукой выпуклость на шортах вожатого. — Убери руку. Сейчас же, — прошипел Володя. Вдруг сверху послышались шаги, и от испуга Юра сжал пальцы. Володя издал сдавленный стон, и тут же закрыл рот руками. Маша прошлась по пристани, осмотрелась и зашла в домик на станции. Прошло несколько минут, прежде чем к Володе пришла уверенность, что Маша не стоит прямо над ними с самым ярким фонарём на свете, чтобы сорвать брезент и представить их всему миру. Только тогда он, качнув лодку, опустил руку вниз и крепко сжал запястье Юры. — Убери. — Володя, пожалуйста, прошу тебя, не думай ни о чем пять минут. Хотя бы пять минуточек, они мне так нужны, мне так нужны пять минуточек тебя. Юра не совсем понимал, что городит, но его сковало паникой и ему было абсолютно все равно, что он несет, главное удержать, уговорить Володю дать ему прикоснуться, потому что через эти наэлектризованные прикосновения в Юрку текла наполняющая его тело теплая любовь. — Я знаю, что ты о себе думаешь, знаю, но, прошу тебя, хоть на пять минут поверь, что ты самый лучший для меня человек… — Нам нужно просто дождаться, пока Маша уйдет. Нас уже, наверное, обыскались в лагере. — ровным тоном ответил Володя, отодвигая Юрину руку. Юрку обожгло этим отстраненным голосом, толкающим его словно в пропасть равнодушия. Он сжал губы, пусто и отчаянно посмотрел куда-то в область Володиной груди, невидимой в почти кромешной темноте, а затем резко развернулся спиной к Володе. Лодка снова качнулась, и, на мгновение испугавшись потери опоры, Юрка немного подался тазом назад. Его ягодицы уперлись в пах Володи, стыд ударил кровью в щеки. Юре сразу стало жарко. Володя слегка запрокинул голову, резко и коротко вдохнул и прикусил губу так сильно, что на секунду испугался, что прокусит ее насквозь. Мягкое, сладко пахнущее, юношески-нежное тело Юрки было слишком близко, слишком… Перед глазами встал брат. Володю словно отбросило в прошлое тяжелым и оглушающим ударом. Вот брат выходит из душа с полотенцем на бедрах, встряхивает своими волосами, и капли воды разлетаются вокруг. Вот эти же самые капли стекают по его ключицам, торсу, ниже и ниже, чтобы встретиться с узлом полотенца. Вот его целует девушка на улице, и он улыбается ей. Вот Володю окатывает ледяной волной и сразу накрывает жгучей болью, которую невозможно изгнать изнутри. Только ждать, пока она прожжет насквозь стенки его измученного тела и заполнит собой все пространство вокруг. Вот он лежит у себя в кровати, пытаясь выгнать из головы брата в полотенце, и вдруг ощущает где-то внизу, под одеялом, собственную эрекцию. Вот тут же взметнувшаяся волна паники, поднимающая его высоко и с силой бросающая вниз. Вот наполняющиеся слезами глаза, потому что страшно, потому что больно, потому что брат, потому что целовал девушку. Или она его целовала, да и какое это имеет значение… Набатом грохотало в голове: больной, больной, больной, больной. Ты его испортишь, сломаешь, извратишь. Больной. Ненормальный. Педофил. Ублюдок. Лучше бы утопить в реке себя прямо сейчас, лишь бы не прикоснуться, не испортить его. У него столько всего впереди, а я здесь и я так отвратителен. И он настолько невинен, что даже не в силах понять кошмар происходящего. Больной. Педераст. Лечить нужно. Или убиться, но не трогать никого. Естественный отбор. Гнилое отсекают. Удушить бы себя. Ненормальный, омерзительный. Больной. Больной. Больной. Заразный. Опасный, совращающий. Вихрь самоуничижения закрутил Володю с такой яростью, что он сам не заметил, как по его лицу текут слезы. Все глубже и глубже падая в чёрную, страшно зияющую пропасть ненависти к себе и желания умереть, исчезнуть, никогда не существовать, лишь бы не навредить Юре, он негромко всхлипнул, втягивая воздух ртом — сказалась задержка дыхания, вызванная стискивающей болью. И вдруг его перевернуло вверх ногами и закружило. Юра приподнял его очки, и Володя ощутил отрывистые, мягкие поцелуи на щеках, носу, лбу, прикрытых веках. Пухлые, нежные Юркины губы быстро и бесшумно, осторожно и успокаивающе касались Володиного лица. — Не плачь, не плачь, не плачь, ты чего, Володя, — буквально захлебываясь смесью страха и нежности, шептал Юрка. — Не плачь, родной мой, Володенька, ну что же ты… Ты чего? Родной. РОДНОЙ. Это слово тревожно-сладко ухнуло в животе Володи, отдавая во все тело, пробегаясь мурашками по всей поверхности кожи. Мысль о том, что Юрка тоже что-то чувствует, что он уже заражен, уже испорчен им, Володей, практически заживо разрывала внутренности. Ему было так больно, так мучительно, что… Всё рушилось. Всё рушилось, и Володя решил дать себе тридцать секунд. Тридцать секунд свободы, тридцать секунд отрыва от реальности, тридцать секунд свободного падения. Широко открыв глаза, стараясь разглядеть в полумраке хоть очертания лица Юры, Володя, пытаясь кое-как восстановить дыхание после слёз, сдавленно выдохнул, глотая гласную: — Юрчка… Грудную клетку снова сдавило болью, но Юрка вдруг торопливо прижался к нему губами. Невинно, совершенно ничего не делая. Хотя они уже целовались, хотя их языки уже встречались, соединяя электролинии и проводя через их тела ток, хотя оба уже знали, каково это, Юрка даже не приоткрыл губ. Он просто слился, вжался, прирос к губам Володи и замер. Крупная слеза стекла из-под очков, пробежала по щеке, оставив сковывающий сухостью след, медленно сползла по носу и проникла в их поцелуй, словно напоминая, что Володина боль есть везде, её не выжить ниоткуда. Юра приоткрыл рот и слизал её с губ Володи. — Ты солёный на вкус, — Юрка гладил большим пальцем скулу. Он хотел отдать через свои руки, хрустальные, как их называл Володя, всю нежность, которая только была у него внутри, лишь бы успокоить, лишь бы забрать себе всю боль. Но он, конечно, не мог, поэтому только гладил и рассматривал темные очертания любимого лица. — Я буду гореть в аду за это, Юра, если ад существует, — Володя плавился под его руками. Но на сопротивление уже не осталось никаких сил. — Не существует, не переживай, — Юрина рука зарылась в причесанные волосы Володи, ласково взъерошивая их. Отчаянно хотелось в это верить, но Володя не верил. Потому что даже если ада нет, он сам его себе создаст после того, что произойдет. После того, что уже произошло, что происходит прямо сейчас. Разрешая Юре прикасаться, Володя падал, снова и снова падал в темноту, но на этот раз он решил не барахтаться, не сопротивляться, а упасть. Просто упасть, даже не ища у себя крыльев, не хватаясь за стенки, не сдирая руки в кровь. В этом и смысл: когда ты отчаялся, тебе всё можно. Даже самое страшное. Страшное уже случилось. Юрку уже к нему тянет, влечет, примагничивает. Он уже заразил его. Уже уничтожил его нормальное будущее, жену, детей, семью какую-нибудь. Наверное. Уже испортил его, Юрочку, любимого Юрочку. Уже ничего не остается, как разрешить себе упасть. — Можно? — Тихий, осторожный вопрос вырвал Володю из омута мыслей. Правая рука Юры все еще перебирала темные волосы, а левой он едва касался живота Володи через рубашку. Володя понял, о чем вопрос. Но тридцать секунд уже прошло. Не надо бы делать всё еще хуже, чем есть сейчас. Не надо бы и дальше дожимать, докручивать всё это. Может, еще можно что-то исправить. — Если ты думаешь, что падаешь в темноте один, то я, вообще-то, лечу рядом, — прошептал Юра, не дождавшись ответа. «Как… Откуда он?.. Неужели я что-то где-то сказал вслух?» — промелькнуло в голове Володи. Юра на несколько секунд оторвался от волос, расстегнул пряжку ремня на его шортах и вернул руку обратно, слегка прижимая Володю к себе за затылок. «Совсем осмелел. Откуда в нем столько напора, откуда все это… Это сделал я? Это сделал я. Это я сделал его таким, это я совратил…» Додумать Володя не успел. Сколько бы не крутилось у него в голове вьющихся внутри колючей проволокой мыслей, его тело реагировало на происходящее совсем иначе. Когда Юрина рука скользнула в шорты и аккуратно легла на Володино белье, охватывая его эрекцию, Володя издал тихий, но заметный стон и нахмурился, прикрыв глаза. Юра сильнее надавил на Володин затылок, притягивая к себе, вовлекая его в поцелуй. Взрослый поцелуй. Влажный, мягкий, сладкий, но не на вкус, а вообще сладкий, отдающий приятными звездочками по всему телу, тревожно-хорошо переворачивающий внутренности. Юра играл на том, что застал Володину слабость, но не со зла, а просто потому, что подвернулся случай. Подвернулся случай, когда Володина броня если не была пробита, то хотя бы ослабла, и он впустил Юрку к себе. Позволил прикоснуться — Боже, как же хорошо его касаться даже через ткань — и не прогнал, не оттолкнул, пытаясь защитить непонятно от чего. Правду говорили родители: иногда те, кто младше, могут быть в чем-то мудрее. Мудрый ли он, Юрка не знал, но знал одно — то, что так приятно отзывается в теле и душе, не может быть плохим или больным, каким это считает Володя. Ну не может просто, и все. Наверное, Володе просто нужно больше времени, чтобы это понять. Юра вытащил руку из шорт, и Володю на секунду вернуло в созданный им же хаос мыслей. «Осознал, что мы творим, осознал и расхотел, Господи, наконец-то, я могу отступить…». Но лишь на секунду, лишь до момента, когда Володя услышал, как Юра сцеживает в свою ладонь слюну. «Я буду гореть пламенем всех цветов», — подумал Володя. И впервые за всю его жизнь его не пугала эта мысль. Юрина рука вернулась вниз. Осторожно приподнимая резинку трусов, пробираясь под нее, ниже, в Володино тепло, Юра наткнулся на горячую кожу. Нежную и чувствительную настолько, что Володя вздрогнул всем телом, сжав Юрину рубашку на спине. — Не над… — слабая попытка сопротивления была оборвана. Юрина рука скользнула еще глубже. «Даже не спросил, можно ли. Это я сделал его таким наглым и уверенным, это я разрешил, развратил…» Мысли тут же растворились в ощущениях. Володя забыл, как дышать. Юрина рука мягко обхватила его член, смачивая по всей длине, а затем большой палец лег на головку и обвел ее круговым движением. Володя подался вперед, и Юра сжал пальцы, начиная двигать рукой сначала вниз, до самого основания и мягких волос, затем вверх, снова очерчивая венец головки большим пальцем. «Откуда знает, как приятнее? Неужто… Неужто уже делал это с собой?» — к своему стыду догадался Володя. Юра слегка опустил голову и оставил на тонкой коже шеи поцелуй. Взрослый, мокрый, как будто губы в губы, но в шею. Затем вернулся все-таки к губам, провел по ним языком, продавливая его внутрь, переплетая с Володиным. — Юра, что ты со мной делаешь… — Володя пытался дышать нормально и ритмично, но у него плохо получалось. — Откуда в тебе это… — Я не знаю, не знаю… Просто делаю то, что хочется. Оно само, — честно ответил Юрка. Где-то внутри ему, конечно, было жутко стыдно, но он был так поглощен тем, что Володя разрешил, разрешил! ему так много, что было решено отложить стыд на потом. Он ускорил движения, втягивая Володю уже в жадный, размашистый, широкий поцелуй. Пусть неумелый, но зато по-настоящему страстный. — Мне так нравится тебя касаться. Я знаю, мне должно быть стыдно, но мне нравится. Пусть это плохо, пусть так нельзя, только пожалуйста, не отталкивай меня, я хочу тебя касаться. Не хочу отрываться от тебя, никогда. — быстро шептал Юра, словно отчего-то боялся не успеть договорить, — Хочу большего, хочу всего тебя… Володе хватило этого: слишком он был вымучен, слишком желанным был Юрка, весь он полностью и целиком, без частей, без «кусочничества», а его руки… Его хрустальные, великолепные руки, его тонкие запястья, так поразительно правильно порхающие над клавишами «Элегии» сейчас ласкали его в самом сокровенном месте, это было совершенно невыносимо, сладко, пугающе развратно и при этом так тягуче и неотрывно, что Володя исступлённо излился в руку Юры. — Спасибо, спасибо, спасибо… — Юрка снова перемежал слова короткими поцелуями, в которых было столько любви — именно любви, — что Володя окончательно капитулировал. — Спасибо, что разрешил тебя коснуться. Брезент слегка сдвинулся с самого краешка борта, и в слабом свете Володя увидел, как Юра вытащил руку из его шорт и посмотрел на нее. Будь тут еще совсем чуть-чуть света, Юра бы увидел, как Володя покраснел. Через секунду случилось то, что ударило в каждой клеточке Володиного тела стыдом, шоком и вместе с тем… Любовью? «Я буду гореть в аду, я буду гореть в аду, я буду гореть в аду. Это будет самое яркое пламя», — пульсировало воспаленное сознание Володи, пока он смотрел, как Юрка облизывает пальцы. — Сладко… — Юра, не надо, умоляю тебя, это уже слишком, я… Юра притянул Володю к себе и поцеловал, разгоняя черные тучи в его голове.