Соленая карамель.

Pov: Nine. Последние дни тянулись неимоверно долго. С точки зрения нас, двоих несовершеннолетних парней, грубо перешедших черту невозврата, течение времени ощущалось именно так. Но в этом были и свои плюсы, дававшие нам хоть какой-то шанс разобраться в происходящем и узнать, что задумало правительство на этот раз. Несколькими неделями ранее мы смогли узнать, что была запущена улучшенная, без сомнений, переработанная версия серийных экспериментов над выжившими восемь лет назад детьми, среди которых нас осталось трое: я, Твелв и Файв. Никогда ещё реальность и осознание ужасов грядущего не были настолько болезненными для моего восприятия, как за эти несколько недель. Та, которую мы считали главным, да и ещё опасным противником , всеми силами старалась защитить нас, уберечь от горьких перспектив будущего во вред себе. Сегодня мы с моим названным братом нашли её тело в подворотне недалеко от нашего временного дома. Она была на саму себя не похожа: вся одежда была в грязи, в некоторых местах и вовсе порвана, тонкий капрон чулок телесного цвета вдоль и поперёк изрезан, каблуки она сменила на кроссовки, которые тоже были не в самом лучшем виде. Но что ужаснуло нас с Твелвом больше всего, так это рваная рана на левом боку, поверх которой лежала бледная и холодная рука альбиноски, зажимая рану и пытаясь остановить кровотечение. Но рука, к слову, лежала совсем легко, без нажима, так как девушка, видимо, потеряла сознание из-за недостатка крови, а также истощения всех и каждого ресурсов организма, который – я в этом уверен, – работал на аварийном режиме с момента нашей последней встречи месяца полтора назад. Тогда она отвлекла внимание своих людей и дала мне время уйти, дальше я о ней ничего не слышал, но в свете правды я знал, что она подвергалась насилию от своих «коллег», которые должны были следить за безупречным исполнением подопытной чьего-то там приказа. Но она ослушалась, впрочем, как и всегда: даже в детстве она не бросала своих идей под угрозой наказания, убийства и много чего ещё. Наоборот, стремилась к тому, чтобы воплотить их любой ценой, как можно жёстче и быстрее. Для неё не существовало авторитетов. Сейчас, когда она лежит около меня, в одной из моих рубашек, а на её лице застыло столь желанное мне умиротворение, я чувствую то, чего не мог ощутить никогда. Чувствуя вес её головы на моём плече, ощущая её спокойное размеренное дыхание, долетающее до меня слабым ветерком, я понимаю, что я счастлив. Счастлив впервые с тех пор, как мы сбежали. Больше нет кошмаров, только туманная тишь и пустота, тревоги больше нет. Восемь лет с половиной я не мог спать по ночам, довольно часто хронические мигрени мешали жить, как человек, а в моменты адских болей, которые разрывали мою голову словно бомбами, под закрытыми веками проносились отчётливые картинки из прошлого, словно напоминая, что никому из нас не светит солнце, а в наших душах и сердцах всегда будет господствовать северный ветер. Я смирился. Но теперь во мне вновь поднялось забытое желание жить. Именно жить, а не выживать, из раза в раз покоряясь судьбе и не зная, что ждёт тебя завтра. Но за право на жизнь нам придётся бороться. И мы готовы. Нас теперь не двое, а трое. Три подростка, брошенных и убитых внутри, учащихся идти против ветра и правил. Ради того, чтобы жить. Мы были вместе? Да. Сколько я себя помню, мы были рядом друг с другом. Всегда. На опытах, проектах или же в суете повседневных лабораторных будней, в холодном свете прожекторов мелькали едва различимые родные лица напуганной Пятой и загнанного в угол Двенадцатого. Всегда. И ни разу отдельно. В невыносимые мучительные часы беспамятства, когда кто-то из нас едва ли живой лежал в общих комнатах, приходя в себя после экспериментов взрослых, другие два всегда были рядом. Ворох воспоминаний накрыл меня с головой, и в течение следующей пары часов я отдыхал, набирался сил, чтобы защитить дорогих мне людей от боли, укрыть своей спиной и никому не позволить обращаться с ними, как с ничем. Да. Именно так с нами тремя и обращались в те ужасные времена заточения, когда кроме холода, мрака и тьмы мы не видели ничего. Меня отвлекло едва ощущаемое шевеление рядом со мной. Файв медленно просыпалась и была немного дезориентирована. Действие обезболивающего, которое я вколол ей ранее, должно было пройти через двадцать минут. – Стой, не шевелись! – вскрикнул я, стоило в тот момент девушке чуть ли не упасть, благо я успел поймать её и вернуть обратно в свои объятия, крепко и уверенно держа её на краю «пропасти». – Н-найн... – её слабый голос, лишённый того живого акцента, который слышался в голосе беловласой при каждой нашей встрече, едва ли не разрывал моё сердце от осознания всех последствий многодневных побоев, которые терпела моя подруга, от американских служащих. Я помог ей устроиться поудобнее и легонько сжал её руку в знак безмолвной поддержки и защиты. Она немного расслабилась, спустя 5 минут её дыхание выровнялось, а лицо стало спокойным, когда Пятая поняла, что их здесь нет. – Тише, родная, всё хорошо... – неосознанно, я начал водить рукой по её бёдрам, заставляя смущаться, и только повернув голову чуть к ней, понял это. – Прости. Она не ответила, да и это не нужно было. Всю глубину её чувств я осознал в полной мере в нашу последнюю встречу, когда она решила пожертвовать собой ради моего спасения. Мы лежали в тишине ещё какое-то время, но вскоре оба заснули из-за накатившей на нас дикой усталости вследствие напряжённости последних нескольких дней.