Я рад, что ты не умер

— Я очень рад, что ты от моих пуль не умер. Тягучий, воркующий, вкрадчивый шёпот мягко затекает в сознание, охватывает его, словно тёмными крыльями. Впрочем, крылья у него есть и на самом деле: сейчас они скромно сложены за спиной, перья на них не топорщатся напряжённо, как при первой их осознанной встрече. Олег знал, что это произойдёт. Знал с того момента, как, приподняв голову, насколько позволил прижатый к затылку пистолет, заметил во взгляде пришедшего за ним Разумовского жёлтые отсветы. Тогда он надеялся, что ему померещилось: слишком памятен Олегу был тот давний раз, когда он эти отсветы проигнорировал. Клетки, ошейники, те самые пули, едва не отправившие прямиком на тот свет — вот чего стоил этот игнор. На сей раз Олег так ошибаться был не намерен и после того, как они выбрались, спросил во время очередной перевязки: — Серый, ты не хочешь мне ничего рассказать? Руки Разумовского в тот момент дрогнули так, что он едва не залил марганцовкой всю простыню. Впрочем, отнекиваться он не стал. И Олег впервые увидел их одновременно: тень за спиной Сергея сгустилась, стала более плотной, обрела плоть и кровь. Птица был точно таким, каким его описывал Разумовский: копия его самого, от шеи до пяток и кистей рук покрыт гладкими чёрными перьями, глаза горят желтизной, а за спиной у него чёрные крылья. Он не погиб в Сибири. Он был жив. И вернулся. После того разговора Олег избегал общения с рыжими почти что неделю. Для этого, правда, пришлось раньше срока завершить постельный режим и научиться при помощи такой-то матери и зеркала в ванной самостоятельно обрабатывать шрам на спине. Но Волков не мог так просто и быстро смириться с появлением монстра в их жизни. Нет, не так: с возвращением монстра, который едва не свёл Серёжу с ума, а его самого почти что убил. В конце концов Серёжа не выдержал: — Олег, послушай меня внимательно, — просяще потребовал он, захлопнув дверь холодильника, куда Олег зачем-то полез. — Если бы Птица не вернулся, мы бы сейчас здесь с тобой не стояли. Без него я был настолько слаб, что едва не утратил рассудок от ужаса, когда Вадим скинул то фото. — В своё время ты едва не утратил рассудок как раз из-за того, что позволил ему собой овладеть, — Олег мрачно посмотрел на него исподлобья. Сергей виновато отвёл взгляд, но упрямо продолжил: — На сей раз я всё контролирую. Мы с Птицей договорились. Олег, прошу тебя: без него я будто и не я вовсе. Он — часть меня. Постарайся это принять. Олег не старался. Олег не ответил. На три дня, на целых три дня его злости ещё хватило. На четвёртый он сам пришёл в спальню Серёжи: — Давай попробуем. Разумовский, в этот момент пивший чай, поперхнулся и надсадно закашлялся, поспешно убирая чашку подальше и свободной рукой вытирая рот. Прохрипел: — Прости? — Ты просил меня попытаться принять Птицу, его… присутствие в нашей жизни. Я готов попробовать. Сергей открыл рот, но ответить не успел: за него это сделал Птица. Вернее, он не ответил. Он просто подошёл к Олегу и обнял — совсем как Серёжа, может, чуть резче и крепче — и довольно заурчал куда-то в шею. Что произошло дальше, Олег не очень-то уловил. Вот он стоит с монстром в обнимку, — а вот они уже лежат на кровати, и Птица с увлечением расправляется с его домашними штанами. Олег напрягся было, но почти тут же расслабился, когда Серёжа подобрался с другой стороны и мягко чмокнул в висок. — Я очень рад, что ты от моих пуль не умер. Олег чуть не ляпнул, что сам рад был не очень — приходили иногда ему в голову скверные мысли о том, что уж лучше было не выжить вовсе, чем так просесть по здоровью, — но его вовремя заткнули поцелуем. Жадным, властным, жарким поцелуем — и похожим, и не похожим на Серёжин одновременно. Птица и сам таким был: и похож, и не похож, и даже не в перьях и крыльях дело. Лицо вроде одно. Но острее черты, чуть более хищный разрез глаз, нос чуть больше похож на клюв. И взгляд, пожалуй, более хитрый. Смазка уже в руках у Серёжи, и за это Олег благодарен: он точно пока не готов довериться Птице до такой степени. Птица и не настаивает, по крайней мере, сперва: ему вполне хватает возможности целовать Олега, прикусывать соски, ласкать языком живот и… — Ч-чёрт, — сипло выдыхает Олег, откидываясь на Серёжу. Тот тихо смеётся, покрывая его плечи лёгкими поцелуями и неторопливо двигая бёдрами. — Я рад, что тебе нравится. Он очень жадный. Откуда Серый такое знает о Птице, Олег предпочитает не думать. Думать ситуация вовсе не располагает: хочется отпустить сознание и уплыть. Но какое-то предчувствие не даёт это сделать. И не то чтобы Олег в итоге не прав. Действия Птицы, конечно, не угрожают сейчас ничьей жизни — особенно их двоих, но… на этот раз Олег даже не ругается — он хрипло рычит, выгибается и мотает головой. Всё-таки это больно. И сперва не особо приятно. — Тише, Олег, тише, — шепчет Серёжа. — Сейчас пройдёт, сейчас хорошо будет. Дискомфорт действительно постепенно сменяется… ну, не восторгом. Но чувство новое, странное, непривычное: никогда Олег не ощущал себя настолько принадлежащим кому-то, зависимым от кого-то… любимым кем-то. Птица двигается медленно, неожиданно осторожно, Серёжа быстро подстраивается под им заданный ритм. Олега словно покачивает на волнах, сильных и ласковых одновременно. Он стонет, то громче, насколько позволяют неисправные связки, то тише, выгибается в их руках, всё же позволяет себе уплыть из этой реальности. Резкий вскрик на три голоса — и мир взрывается яростным фейерверком. После которого только блаженная пустота в тепле чужих рук. Уже засыпая, Олег лениво думает о том, сможет ли завтра встать, или ему снова придётся валяться в кровати весь день. Впрочем, даже если так, теперь о нём заботиться будут сразу двое. И не так уж важно, что один из них монстр. И не такое видывали.