Пора прекращать глотать камни

Польнарефф сильно прижался к Нориаки, вдавливая его в кровать, и Нориаки почувствовал его член глубоко в себе и от неожиданности вскрикнул с последующим стоном. Польнарефф замер в оргазме, зажмурившись, а потом медленно выдохнул и вздрогнул, наконец-то расслабляясь. Нориаки кончил еще до этого, и было странно все еще чувствовать, как тебя трахают, хотя ты уже перестал что-либо соображать. Это было вдалбливание в простату на грани боли, но скорее дрожи в теле, когда хочется выть и продолжить и перестать одновременно, и пальцы Польнареффа крепко схватились за его бедра, и Нориаки тоже их чувствовал, хотя они и сливались воедино со всеми прочими ощущениями. Но вот они прошли; Жан тяжело дышал над ним, не в силах говорить. Его рот был приоткрыт, красен и влажен от слюны. Польнарефф был хорош в сексе. До одурения хорош. Не то чтобы Нориаки мог полноценно судить – один раз он взаимно дрочил с Джотаро, а потом на втором курсе как-то переспал с незнакомой девушкой на тусовке одногруппника, и с ней ему не понравилось. Она была милой, но ничего необычного, ничего живого. Создалось такое ощущение, будто она сама мало что ожидала от этого секса, и после него Нориаки испытывал только жалость к собственным испорченным надеждам. Он не любил это вспоминать; впрочем, как и попытку с Джотаро, потому что тогда он обязательно вспоминал, что произошло после, и это портило впечатление от всех событий. Польнарефф уперся руками на колени Нориаки, еще раз толкнулся, видимо, ради каких-то дополнительных ощущений, но Нориаки было все равно, и вышел из него. Сразу почувствовалась неуютная пустота, и Нориаки поморщился. Он внезапно почувствовал себя голым, и отвернулся на бок. За его спиной Польнарефф несколько раз щелкнул зажигалкой, и Нориаки почувствовал запах горького дыма с мятными нотками. Сигареты Джотаро пахли иначе. Эта мысль кольнула его в сердце, и Нориаки спрятал лицо в сгибе локтя. Польнарефф молча курил и сбрасывал пепел в пепельницу в руке. Так они были. Время, казалось, тянулось вечность, хотя на самом деле Польнарефф докурил только половину. Нориаки поднялся, сел, сгорбившись, и посмотрел на его массивную спину. Мускулы переливались под кожей, стоило ему хоть немного двинуться, и его и без того широкие плечи казались еще крупнее от сильных рук – Нориаки видел это в боях в Египте, но сейчас узнал на практике. Его белые волосы частично закрывали шею и в общем имели растрепанный вид, несмотря на то, что он их вроде приглаживал рукой. У Жана было поистине красивое тело. Как художник, Нориаки наслаждался. Хотя ему было лестно и потому, что он переспал с этим человеком. Всегда приятно, когда взаимодействуешь с кем-то красивым. – Польнарефф, – сказал Нориаки. – Дай сигарету. Польнарефф обернулся. Он усмехнулся и всем корпусом повернулся к нему, забираясь с ногами на кровать. Нориаки старался не смотреть на его пах, при этом не показывая, что он не хочет туда смотреть. Наверное, это все равно было заметно. – Возьми, – он кивнул на пачку на тумбочке. Нориаки потянулся, взял пачку с зажигалкой, закурил, а потом бросил рядом на кровать. Выдохнул сизый дым из легких. Он редко курил, и поэтому каждый раз проживал момент затяжки, и сейчас буквально чувствовал, как дым касается его трахеи. Ментол обжигал. Польнарефф придвинул к нему пепельницу, с интересом глядя на Какёина, и сбросил пепел. – Никогда не видел, как ты курил, – заметил он. – Ты вроде этого и не делал. Нориаки многозначительно дернул плечами, поморщившись. Снова затянулся, смотря в сторону. – Польнарефф, – позвал он спустя молчание. – Слушаю, – Польнарефф потушил окурок и обратил все свое внимание на Какёина. – Ты же не говоришь по-японски, верно? – Нориаки повернул к нему голову и посмотрел в глаза. Жан поколебался из-за этого взгляда и усмехнулся. – Ни единого словечка, mon cheri, – сказал он. Нориаки кивнул и снова приставил сигарету к губам. От нее быстро шел белый дым, и Нориаки стало немного страшно, что он курит, что дым заполняет его легкие и так просто исходит от бумажки, в которую завернут табак, и его пальцы держат (нет, он пальцами, конечно) ее. – Я люблю его, – сказал Нориаки по-японски. Польнарефф кривовато улыбнулся. – Это невыносимо, я постоянно сравниваю всех подряд с ним. Я смотрю на кого-то и представляю, что это был бы он. Я закрывал глаза и представлял, будто на твоем месте он, а не ты. Открывал глаза, и видел тебя, и понимал, что он далеко, где-то за океаном, изучает своих хордовых. Нориаки поник, глубоко затянулся в последний раз и потушил сигарету о пепельницу. Окурок продолжил дымиться, но Нориаки оставил его и закрыл лицо руками, весь сам сжимаясь. Резкий дым от прогоревшего табака ударил в нос. Польнарефф погрустнел тоже, но Нориаки этого не видел. – Я был так счастлив с ним, то время, когда мы снова учились в школе. Так странно было снова это делать, учить уроки, после того, как мы чуть не умерли. Как будто все перестало иметь смысл, но при этом приобрело одновременно. Маленькие задачи. Их надо делать. Поступать... И в самом конце, мы поцеловались. Мы проводили еще больше времени вместе, но я не чувствовал, что ему это важно. Иногда я его совсем не понимаю. Я его перестал понимать в какой-то момент вообще. Нориаки понизил голос, и через руки его почти совсем не было слышно. Польнарефф слушал, уставившись на Какёина, который начал казаться еще меньше. Нориаки не был маленьким. Он был высоким, просто Жан был выше, но это нормально, но после операции он так и не вернулся в прежнюю форму. Шрам на его животе был огромен, и заполнял собой всю его талию, потому что с боков и бедер кожа была пересажена, и это выделялось. Жан заметил это еще во время их взаимных ласк и даже немного боялся за Нориаки. Еще было много шрамов, и у него, и у самого Жана, но они были боевыми. У Нориаки же была травма, и она влияла на его жизнь. – Я не могу его забыть, – продолжал говорить Нориаки. Он положил ладони на щеки, и холодные пальцы освежали разгоряченное лицо. Польнарефф смотрел на профиль Нориаки, на его длинные пальцы с подстриженными ногтями, но по бокам в некоторых местах были оторваны заусенцы, и красные ранки выделялись на бледной коже. – Я пытался отпустить, но мы так много пережили, – говорил Нориаки. Жан не понимал, что он говорит, но знал, что это что-то очень важное для него. – Вы мои первые друзья, Польнарефф, но вы все далеко, а Джотаро был близко. Я открыл ему душу, а ему было все равно. Это тяжело. – Джотаро? – услышал Польнарефф. В его голове начали крутиться шестеренки, и наконец-то догадался, что мучает Нориаки. Произнесенное в воздухе имя окончательно придавило Нориаки, и он зажмурился. – Джотаро, – всхлипнул он. Подступившие слезы жгли глаза, и он задержал дыхание, чтобы они не спустились на щеки, но держаться долго не смог. Нориаки тихо завыл. – Я так люблю его, Польнарефф, и я уже даже не знаю, люблю я его или его образ в моей голове. Я хочу быть с ним. Хочу быть счастливым человеком. Хочу его к себе. Польнарефф приблизился и аккуратно положил руку на его плечо, поглаживая гладкую кожу большим пальцем. У Жана руки были горячими. Он молчал. – Прости, прости, что я так, – сказал Нориаки по-японски. Затем повторил уже по-английски. – Прости. – Мне жаль, – тихо сказал Польнарефф. Нориаки наконец посмотрел на него, встретил его голубой извиняющийся взгляд и не выдержал. Он неловко приблизился к Жану и уткнулся в его плечо. Пахло одеколоном, кожей и немного потом. Жан положил руку на его спину и прижал к себе. Все кости срослись после Египта, но забыть ни у кого не вышло. Жан сглотнул. Слов не было. – Я использовал тебя, – сказал Нориаки. – Извини за это. – Ничего, – сказал Польнарефф, он погладил его по спине. Нориаки сполз ниже и прислонился лбом к бедру Жана. Нориаки тихо плакал. Плечи его подрагивали, хотя он и старался сдерживаться. – Знаешь, я не знаю, что у вас там было, – сказал Польнарефф, поглаживая спину Нориаки. – Но Джотаро хотя бы жив. Это... легче. Его руки остановились и шкрябнули кожу короткими ногтями. Нориаки замер и приподнялся, он всмотрелся в лицо Жана. Жан был грустен. – С этим можно работать, – продолжил говорить Жан. – Тебе с самим собой, может, даже с ним. Тут ты сам уже решишь или как получится. Жить всегда важнее. Нориаки смотрел на него, чувствовал, как, наверное, жалко он выглядит, с зареванным опухшим лицом, красными глазами. Но Жан улыбнулся, горько, ему это тоже важно, и тогда Нориаки улыбнулся в ответ. Он приблизился к его лицу и нежно поцеловал, совсем не так, как они целовались раньше, а более чувственно друг к другу и целенаправленно. Жан ответил на поцелуй, приобнимая Нориаки, и во рту чувствовался соленый привкус слез. – Мне тоже жаль, Жан, – прошептал Нориаки ему в губы. Жан усмехнулся. – По имени, – тихо сказал он. – Ничего. Они медленно опустились на кровати, отодвинули сигареты и пепельницу от себя, и так они лежали, касаясь друг друга, как мягко касаются ставшие близкими друг другу люди. – Я думал, что я ему изменяю, – сказал Нориаки. – Ну, с тобой. А сейчас понял, что нет, наверное, не так это нужно назвать. Я человек. Мы все люди. – Прости его, Какёин, – сказал Жан. Нориаки на это промолчал. – Нориаки. – Чего? – Меня зовут Нориаки. Можешь тоже по имени, – сказал он. – Не знаю, это тяжело. – Не держи зла. Дело всегда в отношении. – Какие умные мысли иногда приходят тебе в голову. Жан пихнул его коленом, и Нориаки хохотнул. – Но это правда, Нориаки. Ты не сможешь изменить его, но ты можешь по-другому воспринять. Мне от этого становится легче, – сказал Жан. Нориаки посмотрел на потолок. На потолке плясали длинные тени и тусклый свет от фар проезжающих за окном машин. Хотелось спать. Нориаки снова посмотрел на Жана. Тот уже дремал, и Нориаки не стал его будить.