Осень десятого класса. А также последний год музыкальной школы, но это ни черта не радует. Нет, причина не в любви к этому «месту разрушенных мечт» (как сам называл ее Джисон), а в том, что возможное дальнейшее обучение в вузе или консерватории его пугало больше.
Родители Джисона оба музыканты, мать — пианистка, отец — дирижер. Соответственно, кто-то должен был продолжить династию музыкантов, а так как Джисон — единственный ребёнок в семье, то эта ноша была переложена на него. Поступил в 9 лет, когда был в третьем классе начальной школы. На прослушивании его посчитали необычайно одаренным, потому и продвинули на программу предпрофессиональной подготовки. Из-за этого с него шкуру дерут, пытаясь сделать из него гордость школы и выставить на всевозможные конкурсы и концерты. Но а он что? Слушается. Выразить недовольство и неповиновение для него сродни нарушению уголовного кодекса. Права ли была вступительная комиссия, когда посчитали Джисона одаренным? Он явно был в разы лучше остальных, когда пришёл в августе перед третьим классом в приталенной белой рубашке, заправленной в синие брюки. Родители очень ответственно подошли к подготовке к поступлению. Начиная с около семи лет, если не младше, мать, чуть ли не ежедневно, устраивала уроки игры на домашнем пианино. Так что нельзя сказать, что главную роль здесь сыграл только талант к музыке.
Раньше, Джисон при виде клавиш просто расплывался в улыбке, а руки начинали сами тянуться к инструменту. Но спустя полгода обучения в муз. школе, та самая радостная улыбка ушла с его лица, а руки сжались в кулаки, которыми он бил по клавиатуре в порыве злости. Каждый год Джисон слезно умолял родителей забрать документы из этого адского места, а в более раннем возрасте даже устраивал скандалы перед уроками фортепиано: закрывался в школьном туалете, в то время как учитель стоял под дверью с длинной указкой в одной руке, и с телефоном в другой. Указкой он будет бить мальчика по рукам, а по телефону в очередной раз позвонит родителям. Но на родителей это никак не повлияет. После таких «концертов» сына, они снова начнут говорить о том, что и они в детстве не любили музыкальную школу, и что с ними так не сюсюкались, как с Джисоном:
—
Может нам стоит начать тебя пиздить, — говорит мать, —
тогда хоть может мозги на место встанут, плакса, — на последнем слове у Джисона скатилась слеза по щеке, но он тут же поспешил ее убрать, чтобы случайно не выслушать еще больше нотаций и оскорблений.
С тех пор он будто окаменел внутри и начал забивать на свои эмоции — понял, что протесты делают только хуже, потому лучше просто будет следовать указке других. А смысл высказывать своё недовольство, если никто не хочет его слушать? Правильно — смысла нет, как больше и своей воли, в целом.
Но, пожалуй, была одна вещь, на которую Джисон не спрашивал разрешение. Вот он снова стоит за музыкальной школой, подальше от окон, и достаёт новоприобретенную никотиновую палочку. Время подходит к пяти вечера, он находит в телефоне номер Феликса и нажимает на кнопку вызова.
— Хей-хей, — радостно начинает Джисон.
— О, Джисон-и! Только о тебе думал.
— Надеюсь, в постели с собой представлял, — подстебывает парень.
— Чел, в моих сексуальных фантазиях другой, — громко вздыхает Феликс, — получше тебя уж будет.
— Обижаешь, — наигранно воскликнул Хан, — в общем, ты еще в школе?
— Ага, мне подойти?
— Вот это дружба — с полуслова понимаешь, — делает уже неоднократную затяжку Джисон, — приходи заценить новую.
— Бегу, — коротко отвечает друг и отключается.
Через секунд тридцать, Джисон из-за спины слышит хруст опавших на землю листьев, предвещающий о чьем-то появлении. Парень оборачивается, и от испуга случайно выдыхает пар практически кому-то в лицо.
— Блять, чел, ты… — откашливаясь, говорит Хан, — черт…
— Спасибо, ебать. Вот чертом меня еще никто не называл, — отшучивается незнакомый парень.
На вид он был его ровесником, практически одного роста, но, казалось, будто он все равно смотрит на него как-то свысока, с некой неприязнью. Повлияло ли на это случайно выпавшее оскорбление или просто характер самого парня — Джисон не был уверен.
— Сорян, я ожидал друга увидеть, — шмыгнул носом Хан: на улице немного подмораживало, — впервые кого-то вижу здесь.
— Что, курить сюда ходишь?
— А что по-твоему я сейчас делал?
— Может, решил драконом стать, — Джисон кинул неодобрительный взгляд. В нем читалось что-то, мол: «Серьезно, чел?», — шучу.
— Та я понял, — он убрал электронку в карман ветровки: стало неловко затягиваться снова.
— Вообще, осуждаю таких «драконов», — говорит незнакомец, доставая пачку сигарет из кармана, — вот нафиг здоровье себе портить.
— Да уж, — усмехнулся, — вижу, как ты яро осуждаешь.
Парень поджигает сигарету и после первой затяжки бросает лишь короткое: «Ага».
Джисон решил не продолжать столь интеллектуальную беседу и сам пойти на поиски Феликса. Поднимаясь по лестнице ко входу школы, он встречает друга.
— Что ж ты так долго? — спрашивает Хан.
— Отпрашивался с урока. Да и какое «долго»? Пять минут прошло, — не понимая странного тона друга, Феликс почувствовал, будто ему стоило объясниться.
— Пойдем в туалет. Мне холодно стало.
Парни зашли в туалет первого этажа и закрыли дверь, придерживая ее на всякий случай. Феликс протягивает руку, на что Джисон быстро реагирует и дает электронку на пробу.
— Белка ты моя, — издеваясь, говорит парень после затяжки, — что за вкус шишек и бора соснового?
— А ты что, шишки ел когда-то? — отвечает вопросом на вопрос Джисон.
— Ой, да ну тебя, — отмахивается от него парень, — ты понимаешь, о чем я. Ну, ладно, как первая неделя последнего года?
— Нашел, о чем поговорить, — он не любил эту обсуждать что-либо касающееся муз. школы, — все как обычно. Опять все мозги ебут, а я ебусь с программой на этот год. Был на сольфеджио совсем недавно. Пожалел, что не пропустил.
— Держись, брат, — Феликс кладет руку на плечо в знак поддержки, — скоро закончишь — и гуляй шальная…
— Императрица, ага, — подхватил друг, — мне это каждый год говорят, чел. Уже сил нет.
— Жизнь коротка — потерпи немного. Хватит настолько нервничать из-за этого. Забей хуй.
— Уговорил! — резко воскликнул Джисон, — больше не буду переживать. Всего-то осталось 9 месяцев, экзамены, родители, которые покоя мне не дают, будущее поступление туда, куда я не хочу, и, самое главное — очередной нервный срыв и пару пузырьков валерьянки.
— Извини, — искренне говорит парень, — не хотел на больное давить.
— Ты тоже, — получает Феликс не менее искреннее извинение в ответ: Хан понимает, что зря нагрубил другу, — Честно, я уже привык. Просто принимаю, как должное, — парень рукой просит электронку обратно, — давай сменим тему. Что рисовали сегодня?
— Вазу, снова.
— Вау, вот это разнообразие, — наигранно отреагировал собеседник.
— Ничего, скоро портреты попрут — тут уж будет интереснее.
— Нарисуешь меня? Пусть будет подарком на день рождения.
— Успею — нарисую.
До дня рождения Джисона оставалось немного. Всего чуть меньше недели, и вот оно — семнадцатилетие. Поменяет ли это что-то в его жизни? Нет, это же не совершеннолетие. Просто напоминание, сколько лет прошло с начала обучения музыке. Десять лет. Даже некий юбилей, получается.
—
Напиться бы в честь такой даты, — думает, —
только я не пью.
Джисон любит музыку, можно сказать, что живет ей. Но он дико ненавидел это проклятое место. Место — которое сломало его характер, и люди — которые разрушили его мечты.
Но изо дня в день ему снова приходилось туда возвращаться. Завтра у него будет два часа фортепиано, дальше — час хора, а пропустить никак нельзя. Нужны ведь хорошие оценки в аттестат. Да и в любом случае Джисон бы не пропустил занятия — совесть бы не позволила. Поэтому на следующий день он после школы отправляется на уроки музыки, достает противные ему ноты и повторяет программу к предстоящему концерту в честь начала нового учебного года, которую усердно учил все лето.
Тот день преподнесет ему одно неприятное известие. На концерте он будет играть ансамбль со скрипкой.
—
Зашибись, — подумал Хан, когда учитель объявил эту новость, —
был уже опыт. Давайте, проехали и закрыли эту тему.
Как говорится, опыт — это то, что получаешь, не получив того, что хотел. Однажды играл на конкурсе с одним скрипачом-мудилой. Этот парень никогда ничего не учил, приходил на репетицию чисто с надеждой на помощь свыше. Постоянно огрызался, ни во что других не ставил, не воспринимал критику и советы, так еще и прогуливал репетиции, из-за чего пианист зачастую тратил свои вечера в пустую, дожидаясь его. Джисон удивлялся, за что его вообще считают хорошим и умным учеником, видите, аж настолько, что на конкурсы разные серьезные выставляют. Оказалось, это был сын завуча. Этим все и объясняется. Просто мама захотела продвинуть своего сыночку, чтобы другие увидели, какой он хороший и замечательный.
Но Джисон мог отчасти понять такое отношение к другим людям. Конечно, он не из таких людей, которые будут относиться к окружающим плохо без повода, но он понимал действия того парня. Он просто устал. Как и Джисон.
Его мама точно такая же. Обычная игра на публику. Можно вспомнить один из тысячи случаев, когда мама, сидя за кухонным столом, без умолку рассказывала гостям о всех достижениях своего сына: о том, что он недавно выиграл конкурс, поиграл на концерте, получил пятерки за все контрольные, слетал на луну и обратно, приготовил ужин на всю семью, убрался во всем доме (в том числе за котом), да и вообще какой он молодец, комсомол и просто красавец. Все бы ничего, это же хорошо, что она так нахваливает сына. Но похвалу и любовь Джисону удается получить только через успехи в учебе и музыке. Быть собой, чтобы быть хорошим — не достаточно.
Джисон появился довольно поздно, когда родителям уже было за тридцать. Они были воспитаны в достаточно тяжелой обстановке, а значит, что ему просто не представилась возможность на понимание, безусловную любовь и нормальное воспитание. В этой семье все происходило иначе. Накосячил — получал по шапке, ничего плохого не сделал — можно и до мелочей докопаться, сделал что-то хорошо — значит, недостаточно хорошо,
старайся лучше.
Потому, услышав новость о предстоящем выступлении со скрипачом, его даже немного передернуло.
— Мне обязательно играть ансамбль? Я могу сам сыграть свою программу, зачем мне играть со скрипкой? — спрашивает Джисон, в надежде на то, что преподаватель все-таки оставит эту идею и больше никогда о ней не вспомнит.
— Джисон, когда ты еще поиграешь на концерте со скрипкой? — она аккуратно складывала ноты и документы в выдвижной ящик и разговаривала. — Тем более, парень-скрипач замечательный.
— Это с которым я в последний раз играл?
— Нет, — ответила женщина, отрицательно махнув головой, — тот выпустился в прошлом году. Ты с другим будешь играть.
Парня пугало, что она говорила без единой нотки сомнения в ее голосе. Она уже все продумала наперед, и, наверно, договорилась и с преподавателем скрипки о дальнейшем сотрудничестве, и с директором, о выступлении на школьном концерте.
— В общем, Джисон. Я надеюсь на тебя, — женщина подошла к двери кабинета, — не опозорь меня. Минхо уже знает это произведение, так как прошлом году играл. Так что учи быстрее, благо произведение легкое. В выходные репетиция первая. Я пошла, класс закроешь, ключи — на вахту. Играй.
Дверь захлопнулась, оставляя парня в пустом кабинете и с набитой мыслями головой. Его уже все так достало. Почему он? Почему его решили взять на роль лучшего ученика из заставить участвовать в чем попало. И что еще за
Минхо? Да пусть это ваш
Минхо срет меньше прожиточного минимума, причем тут Джисон и его долбанное фортепиано. Как же хочется сейчас разгромить все вокруг, потом забиться в угол, как зашуганный уличный кот, и разрыдаться. Нет, курить хочется больше.
Он закрывает кабинет изнутри и, не боясь что кто-то войдет, затягивается прямо в классе, дабы успокоить нервы. Взгляд невольно упал на окно. Уже темнело — на часах 8 вечера. После ухода учительницы он проиграл еще часа полтора. Родители не беспокоятся. Они знают, что если он еще не дома, то, значит, он в муз. школе: Джисон никогда не гулял допоздна и не водился в «плохих» компаниях, так что о его местоположении переживать не было смысла.
— Боже, дай мне сил, — устало выдает парень и, выходя из школы, начинает идти в сторону дома.
***
Ли Минхо не любил школьные концерты и выступления. Все это притворство, лицемерие и лукавство учителей между собой его заставляла испытывать тошноту. Сидя по своим кабинетам, они сначала обсуждают, как один заебал второго, а второй — третьего. А потом — дружно собираются в актовом зале и нахваливают друг друга, лишь чтобы получить похвалу в ответ. Какой-то круговорот. Да и ученики в своем большинстве не любили это занятие. Есть, безусловно, те, которым любое публичное выступление в радость, но Минхо не относил себя к таким.
Для Минхо музыка была чем-то интимным, личным. Потому он хоть и отлично играл, часто делал выбор в сторону отказа от различных похожих мероприятий. А если уж и играть на публику, то только на заинтересованную. А не на ту, которая якобы пришла «просвещаться» за компанию или по принуждению кого-то.
Минхо сам не знал, почему согласился играть на очередном рядовом школьном концерт. Может, согласился чисто из-за уважения к учителю и его просьбе, может, просто было скучно. Но фактом являлось то, что теперь ему в ближайшие три недели предстоят репетиции по выходным. Хорошо, что учить быстро нового ничего не пришлось — учитель предложил сыграть свою же программу, которую играл на зачете по ансамблю в прошлом году. Хотя, даже если бы и пришлось, то он бы успел.
В школе между уроками Минхо встречался с Хенджином. Раньше учились в одном классе, но в десятом выбрали разные профили. Но это не мешало им проводить все перемены вместе, как они делали это раньше.
Первый пошел на соц-эконом: его никогда не тянуло к естественным наукам или к математике. Он не хотел уходить после девятого в колледж, потому что ни один ему нравился. Ли хотел поступить в консерваторию в соседнем городе. Поэтому и остался доучиваться, так как не было других вариантов. В свободное время он подрабатывал в детском саду. Началось все с того, что его тетя, которая работала там, пригласила Минхо поиграть у них. Он приходил и подыгрывал аккомпанемент для детей и веселил музыкой. Так сказать, медленно, но верно приучал к прекрасному. Дети же, в свою очередь, распевали всем знакомые старые песни, как: «В лесу родилась елочка…» и тому подобное. Ли нравилась такая увлеченная публика, поэтому частенько заглядывал к тете на работу. Ей же стало как-то неловко «эксплуатировать» племянника, потому и давала ему небольшую сумму, взамен на услугу.
Хенджин же пошел на хим-био, но не по своей воле. Родители заставили. Вот что значит, иметь удачу родиться в семье врачей. Теперь и ты, и твои дети, и внуки просто обязаны поддерживать традицию и идти в медицину.
— Ебанные эти ваши алканы, алкены, алкины, блять! — воскликнул парень, входя кабинет Минхо и садясь рядом. Никто уже не удивлялся внезапному появлению парня из параллели в гуманитарном классе: он был тут как свой.
— Джинни, это 10 класс. Напоминаю, мы в одиннадцатом учимся.
— Химичка дала проверочную по ним, — парень резким движение втыкает трубочку в коробочку яблочного сока, — «
Повторение — мать учение», — процитировал он, — карга старая.
— Слава богу, что ты не сдаешь профильные, — Минхо немного отпивает из упаковки друга, — а то ходил бы до августа на пересдачи.
— Думаешь, я бы пересдать смог? Пфф…
— Ты собираешь родителям говорить, что будешь сдавать литературу и общество? Как никак уже последний год.
— Не собираюсь. Скажу им в день ЕГЭ, чтобы ахуели.
— Клевый сюрприз ты им устроить хочешь.
— Заслужили.
Минхо решил ничего не отвечать на последнее сказанное слово. Он любил лезть в чужие семейные взаимоотношения, и тем более не считал, что имеет право осуждать чужих родителей и их воспитание.
— Слушай, погнали на выходных погуляем, — начинает после минутного молчания Хенджин, — так сказать, отдохнем от первой недели.
— Разве что в субботу после школы. У меня репетиция в воскресенье. Занят, в общем.
— Хех, ну, значит, без встречи. У меня в субботу занятия, — он ходил на отделение изобразительного искусства, как и Феликс. Соответственно, даже был с ним знаком, — в другой раз.
— Пригласи белобрысого своего погулять, — Минхо видел взаимную симпатию между Хенджином и Феликсом, хоть и напрямую не знал пассию друга. Знает о нем только из рассказов Джина и прочитанных переписок. Хо, как настоящий друг, считал своим долгом их свести, — а то так и будете сиськи мять до бесконечности.
— Тут скорее яйца мять, — подметил Хенджин, — но ты прав. Что ему написать то?
— Скажи мне, ты тупой?
— До тебя только сейчас дошло? Я хоть и не профан в романтике, но ему именно ему как-то страшно писать.
— Ой, дай сюда телефон. Называется, доверьте дело педерастам и они все сделают через жопу.
— Попробуй только хуйню написать — прибью тут же.
— Не ссы в трусы, Джинни, — Минхо открывает переписку с Феликсом на телефоне друга и, подумав пару секунд, отправил короткое и лаконичное: «Свободен на выходных?».
***
Выходные подкрались быстро и незаметно. Единственное, что радовало Джисона, что сегодня он смог поспать до двенадцати. Вчера, а точнее уже сегодня, он лег ближе к пяти, в общей сложности проспав около 7 часов. Пианист всегда ложился довольно поздно. Обычно, он держался весь день на 3-4 часах сна, 500 миллилитрах кофе и вейпе, но хоть в воскресенье ему удавалось поспать чуть побольше.
Джисон, положив ноты в рюкзак и закинув его на одно на плечо, отправился в путь. Репетиция была назначена на пять вечера. Учитель сказала, что сама донесет до этого
Минхо информацию о встрече, так что Хан еще ни разу не встречался с ним лично. Ну, видимо, сегодня будет первый раз.
В кабинет он пришел раньше, чем было запланировано. Хан абсолютно не горел желанием заниматься больше, чем нужно, поэтому просто стал дожидаться прихода незнакомого ему скрипача. Парень сел на кресло, воткнул в уши наушники-капельки и включил случайно выбранную песню, перемешав свой плейлист раза три. Он прикрыл глаза, вслушиваясь в мелодию и подпевая про себя словам песни. Правая нога начала самовольно отстукивать ритм.
Посмотри, сегодня звёзды ярче чем вчера,
Оставь дела, пойдём скорей на свежий воздух.
Посмотри, всё несерьёзно, всё это игра,
Никто не прав, и все попытки, если честно, бесполезны.
Но такая идиллия длилась недолго. Тихую мелодию прервал звук открывающейся скрипучей двери. Джисон тут же распахнул глаза. Ожидал он увидеть кого-то угодно, кроме…
— О, дракоша! — воскликнул тот самый
Минхо.
