Богу Богово

Доминика приходит в себя резко, с болезненным глубоким вздохом, словно выныривает из проруби. Ощущения схожие, тело словно онемело, промерзло до кончиков ногтей, не слушается и не чувствуется. Только сердце колотится так оглушительно, что не слышно ничего, только нескончаемый поток крови в ушах. Бушующая багряная река. Доминика судорожно, сведенными пальцами, хватается за шею, лицо, зарывается в волосы, рвет пуговицы рубахи — все, лишь бы убедиться, что она не деревянная кукла, а живой человек. Человек ли? Глаза, наконец вернувшие себе способность видеть, нервно оглядывают место, где оказалась их хозяйка. Это сарай, старый и прогнивший, с покосившейся стеной. Доминика не помнит его, совсем не помнит, совершенно не помнит. Как и того, как она сюда попала. И зачем? Аккуратно, медленно, словно боясь потревожить рану, хотя ничего у неё не болит, священница поднимается на ноги. Пахнет плесенью и сеном. В углу свалены какие то инструменты, дырявые бочки и тряпки. В центре сарая образовалась лужица мутной воды, в которой плавают травинки и дохлые насекомые. Доминика внезапно чувствует, как по спине скатывается несколько капель. Волосы мокрые. Она лежала головой в этой луже. Доминика с силой проводит руками по лицу, стирая остатки забытья и отвращения. Смотрит на ладони и вдруг понимает, что так неприятно стягивало кожу на лице. На руках частички засохшей крови. Опять. Священницу сотрясает от сухих рыданий. Она валится на колени, обнимая себя красными руками, пачкая и без того замаранную рубашку. Слез нет, нет ничего, что могло бы смыть эти проклятые кроводтеки с её щек, разве что водица из лужи, но при одной мысли об этом желудок Доминики скручивает спазмом. Нет, до такого она не опустится. Доминика не знает, сколько времени справлялась с приступом, но когда она вновь поднимает взгляд, в сарае становится светлее. Утреннее солнце пробирается через дыру в крыше, и расположена она ровно над тем местом, где лежала священница.

***

Дверь оказалась заперта. Пальцы снова потянулись к горлу в нервном, паническом жесте. Нет. Нет. Из глотки вырвался сдавленный спазмом хрип. Доминика хотела кричать, звать на помощь, но не могла, совершенно не могла, словно само ее тело не позволяло издать ни звука. В липком, жарком отчаянии она застучала по хлипенькой, трухлявой двери кулаками, со всей силы, до боли и ссадин. Нет. — Выломаешь — будешь сама на место ставить. Хриплый старушечий голос вырвал священницу из объятий страха. Спасение! — Баб… Госпожа Алиссия? Откройте дверь, прошу Вас! — Доминика попыталась собрать остатки самообладания воедино, хотя голос все ещё дребезжал, как несмазанная повозка. Из-за двери послышалось неразборчивое бормотание и несколько крепких ругательств, на которые священница уже даже не поморщилась. От усталости ли, или потому, что привыкла? Наконец, дверь распахнулась и Доминика буквально выбежала из опостылевшего сарая, вдыхая свежий воздух до боли в ребрах. Отдышавшись и придя в себя, она, наконец, перевела взгляд на свою освободительницу. Госпожа Алиссия, Мать-Настоятельница местной церкви, смотрела на священницу сурово и, кажется, даже с некоторой долей презрения. Доминика сглотнула. — К-как я здесь оказалась? — спросила она, чтобы что-то сказать, кивнув в сторону сарая. — Ты мне скажи, Ваш Преосвещенье, — Господь, до чего же противный голос у этой старухи! — Всю ночь по деревне носилась, народ стращала, а потом р-раз — запропастилась куда-то. Мы уж думали, авось утопла? Божена вон, даже с Зорьей помирилась, пока тебя в пруду искали. А ты вон — всего только в сарай залезла, отсыпаться. Крышу, — старуха на секунду задрала подбородок, — проломила. Доминика потрясенно выслушивала отповедь госпожи Алиссии, словно снова оказалась в школе. «Это не я» — вертелось на языке привычное. А кто? Ты. Чтож, вперёд. Скажи ей, признайся бабке в том, что ты… — Замолчи! — выкрик сорвался с уст раньше, чем Доминика успела сделать хоть что-то. Мать-Настоятельница в замешательстве остановилась на середине слова, да так и осталась стоять с открытым ртом. Вряд-ли хоть кто-то в деревне позволял себе говорить с ней в таком тоне. В голове зазвучал визгливый, тошнотворный смех. Доминика схватилась за голову: — Это всё из-за вас! Из-за вашей проклятой деревни, богомерзких обычаев, еретических плясок! Вы все будете гореть, вечно гореть в адском пламени, все вы, каждый! Свой последний танец вы спляшете на Святом костре, я обещаю, я клянусь! — последние слова она уже хрипела прямо в морщинистое старушечье лицо. Госпожа Алиссия внимала истерике священницы с истинно праведническим спокойствием. Местные вообще почти никак не реагировали, когда Доминика заводила речь о ереси, кострах и Столице, лишь смотрели на нее, как на умалишенную. Когда Доминика уже не могла издать ни звука, кроме бессвязного хрипения и всхлипов, старуха лишь спросила: — А костры кто сложит? Неужто ты, Ваш Преосвящение? Сказано это было невыносимо издевательским тоном, особенно последние два слова. «Если потребуется» — прошептала Доминика одними губами, глядя прямо в маленькие тёмные глазки Алиссии, размазывая по лицу злые слезы, смешивая их с застывшей кровью. Та в ответ лишь улыбнулась и двинулась прочь. Последнее, беззаботное «Дров не напасешься», было брошено уже в спину. Голова разрывалась от звучавшего в ней смеха. Из носа священницы начинала сочиться кровь.

***