Чертёнок

      Ситников не спал уже давно. В последний час он рассматривал темные тяжелые шторы, сквозь которые еле пробивался свет. У него жутко болит спина. За дверью слышны шаги и чириканье Урана. Не прошло и пяти минут, как знакомый голос раздраженно проговорил: «Да тише ты, певун изотопистый». Да, Толя относится к его песням не совсем снисходительно. Вслед послышалось раскатистое «Дурррак». Хотелось встать и защитить попугая, но коляска стояла далеко, да и спина слишком болела.              …Дятлов медленно зашел в комнату и присел рядом.              — Доброе утро, — тихо сказал он, коснулся чужого лба губами, слегка поворошил волосы. Ситников промолчал. Ему не хотелось ни улыбаться, ни отвечать. Дятлов вдруг показал шприц в другой руке. — Обезболивающее. Всю ночь слышал, как ты тут ворочаешься. Думал, что на новом месте неуютно, а оно вон как… Ты поворачивайся.              Ситников слегка вздрогнул. Несмотря на травму, чувствительность возвращалась. Он особо не горел желанием находиться здесь. Но большинство знакомых отвернулись, не захотели возиться со взрослым мужиком в коляске. И это не казалось им жестоким.       «Сиделки, санатории, пансионаты…» — растерянно бормотали все. И Толя решил уехать. Поездку в пансионат сорвал Дятлов, прилетевший на день раньше назначенного времени из Ленинграда. Он, не колеблясь, забрал Ситникова к себе домой, накупив ему лекарств на приличную сумму. И сейчас он колет ему обезболивающее, думая о том, что Ситников не спал. Значит, Дятлов тоже не спал?              — Все, — спокойно ответил Дятлов, кидая шприц на тумбочку и растирая ваткой ягодицу. — Разотру, чтобы синяка не было. А то тебя тут изрядно искололи.              Ситников усмехнулся. Его не только кололи, но и резали, выворачивали кости, которые неправильно срослись. Да чего только он не чувствовал в этой клинике, легче было сразу в психушку сбежать. Отличий никаких.              — Ты будешь вставать или еще полежишь? — спросил мужчина, помогая перевернуться на спину. — Я принесу еще подушку, если надо. Чтобы сесть, — Дятлов аккуратно помогает Ситникову сесть. Чувствуется, что он хочет обнять его, но держит себя в руках. Прикосновение ко лбу — уже перебор. Но разве не так мамы измеряют температуру своему малышу?       — Принеси, пожалуйста, парочку. Чтобы я мог самостоятельно вставать. Мне нужна опора, — с хрипотцой отвечает Ситников. Так много он говорил только с лечащим врачом. В остальное время молча читал и разгадывал сканворды да судоку в палате.       — Я могу помогать тебе каждый раз, когда понадобится, — с готовностью ответил Дятлов.       — Ты не будешь рядом вечно, — грубо заключил Ситников, заставляя Дятлова уйти за подушками.              Что их связывает? Только прошлое. Хотя они особо и не контактировали между собой, только по важным рабочим вопросам. Дятлов никогда не позволял себе нарушить личное пространство человека, и не впускал в свое. То, что он часто посматривал на коллегу взглядом влюбленного, Ситникова не интересовало и не вызывало чувств. Мало гомосексуализма на станции, взять хотя бы Акимова и Топтунова, которые так стараются шифроваться, что получается наоборот — все всё знают, но виду не подают. А ведь Брюханов к Дятлову тоже неровно дышит, поэтому и срывается на Ситникова — чувствует, как Дятлов тянется к нему, а не к директору. В конце концов, у Брюханова победил Фомин, заняв при этом пост главного инженера по эксплуатации. Дятлов был в таком бешенстве, что даже не мог злиться. Молчал, курил, все так же влюбленно смотрел на Ситникова. Но не подходил, сохраняя личное пространство. Однажды встретившись с ним взглядом в этот период, Ситников увидел немые печаль и разочарование, которые сидели глубоко внутри и никак не рвались наружу. Все гнило внутри. В те дни ему было жаль Дятлова, но ближе, чем друзья или коллеги становиться он не спешил.              — Вот подушки. Но сейчас я все же помогу тебе, — Дятлов кинул подушки в ноги. — Вставать будем?       — Да, — тихо сказал Ситников. Боль поутихла, но спина все так же ныла. Дятлов аккуратно взял его на руки и посадил в коляску. Он посмотрел снизу вверх на Анатолия.       — Если хочешь, то довезу, — неловко улыбнулся тот, но Ситников решил добраться до кухни сам.              Большинство тех, в ком Ситников был уверен, отказались помочь, защищаясь либо семьей, либо пожилыми родителями, либо еще чем-нибудь важным. Дятлов все это время находился на ЛАЭС. Командировка. За такую длительную командировку в почти год Брюханов пообещал неплохие премиальные и отпуск с солидным количеством дней. Странно, но Дятлов согласился и уехал. Тогда был ноябрь, снег то таял, то опять заваливал город. Они встретились у административного здания. Дятлов шел на автобус до Киева, оттуда — в аэропорт. Анатолий Степанович кратко объяснил коллеге ситуацию, а потом уставился в глаза. Спокойно и с нежной любовью. «Чертёнок» — констатировал Дятлов, достал сигарету, попрощался и пошел дальше. Ситников задумчиво смотрел вслед. «Чертёнок…» — именно так звали его в юности. На ум сразу приходит песня, слова которой норовят попасть под эту ситуацию. Как долго Дятлов находится под гнетом этой любви? Ситников некоторое время думал над этим, а потом стало просто некогда.       Через две недели Анатолий Андреевич попал под машину. Перелом позвоночника. Инвалидность, но с возможностью восстановления.              — Тебе может стул? — спросил Дятлов уже на кухне. Уран беспокойно заерзал на холодильнике и крикнул: «Посторррррроние на БЩУ». Дятлов беспокойно взглянул на попугая с видом «Молчи, пернатый паразит» и продолжил: — Я помогу тебе.       — Не нужно, — сказал Ситников и указал на попугая: — Ты так и не сказал, откуда он.       — Подарили, — Дятлов пожал плечами и поставил попугаю миску с нарезанными фруктами, — только не знаю, зачем мне он. У соседей жил, думаю подарить его им. Дети в восторге.       — Дареное не дарят…       Ситников усмехнулся, обернулся назад, чтобы разглядеть птицу, которая мирно ходила по холодильнику. Ему бы так. После аварии что только не делали, но только сейчас он немного чувствует ягодицы и бедра. Постоянный массаж, лекарства — все надоело. Сил ни на что не оставалось. В пансионате можно было тихо и мирно закиснуть, ведь такое существование не доставляло ни единого удовольствия.       — Я как приехал, сразу на станцию. Тебя нет. Думал выходной, а оказалось, что ты в больнице…       Ситников молчал, поджав губы и сцепив руки в замок. Он смотрел в одну точку, не изъявляя желания даже мельком взглянуть на собеседника.       — Я ведь писал тебе. И не раз. Но ни одного ответа я не получил.       — Зачем мне было отвечать тебе? — приподнял голову Анатолий Андреевич. — Ты делаешь карьеру. Я лечусь… В умеренном темпе. Инвалиды. Никому. Не нужны.              Дятлов всегда ограничивался одними взглядами в плане своих выражения чувств. Но он постоянно защищал Ситникова от чьих-либо нападок сверху. Или от обидчиков из его же иерархического класса. Делал он это так мастерски, что никто и подумать не мог о том, что этот сверхкомпетентный и строгий начальник может кого-то холить, лелеять и возносить.              — Зачем ты забрал меня? — вскинулся Ситников. — Я прекрасно справился бы сам, мне просто нужна небольшая помощь в виде покупок…       — Затем, что ты самонадеянный идиот, — строго сказал Дятлов, поворачиваясь и садясь напротив. — Я! Да я! К чему это привело, Ситников? Как ты собирался справляться? Убиться захотел? Ты от меня пятишься, помощь не принимаешь, весь такой умненький и гордый. А на самом деле что?       — Это тебя не касается, — сжав губы, проговорил Анатолий. — И не надо меня жалеть. Не надо выделять из толпы. Не надо бегать вокруг. Ничего не надо, потому что легче ласты в койке пансионата склеить, чем так жить!       — Ты сам чёрт, Ситников, — прищурив глаза, сказал Дятлов. Бровь чуть сдвинулись к носу, выражая замешательство. — Хитрый и любящий играть с людьми. Но ты подрастерял озорство, правда?              Он действительно черт. Сколько гомосексуальных мужчин теряли голову. Скольких он свел с ума своей сдержанностью. Скольким он отказывал, скольких унижал. В конце концов, он сам был унижен судьбой. Жизнь сыграла злую шутку и в то же время помогла последней жертве озорного чёрта, которого сжигала тоска одиночества внутри, а снаружи — инвалидная коляска.              — Ты же скучал, правда? — Дятлов присел рядом с коляской, кладя руку поверх руки Ситникова.       — Нет. Но твои обязанности то еще дерьмо. Двух недель хватило, чтобы почувствовать это, — Ситников опустил голову. — Отвези меня домой.       — Нет, — Дятлов встает и отворачивается.       — Отвези и не мучай больше ни меня, ни себя! — резкий скачок и Ситников падает на пол, переворачивая коляску. Попугай летит в другую комнату с криком: «Позоррррррр!».       Дятлов резко поворачивается, и у него подгибаются ноги. Ситников распластался на полу, уронив голову на руки. Плечи у него дрожат, дышит он прерывисто с хрипом и легким свистом. Дятлов медленно опускается рядом.       — Ты думаешь, раз потерял озорство, то и жизнь не имеет смысла. Оказаться с кем-то в отношениях значит проиграть. Но ты уже проиграл, когда смотрел мне вслед перед моим уездом в Киев.       — Тогда я решил проиграть окончательно, — всхлипнул носом Ситников, поднимая голову. — Но, как видишь, я инвалид, а не труп.       — Идиот, идиот, идиот, — тихо повторяет Дятлов, поднимая мужчину и прижимая его с себе. Ситников медленно касается чужих волос, пропуская их сквозь пальцы. Его глаза прикрыты, но он чувствует каждое прикосновение Дятлова, каждое его движение, каждый вздох.       Внезапно Дятлов берет его под мышки, как ребенка, и прижимает к себе. Он крепко держит его, поглаживая по спине.       — Больше всего мне бы хотелось сейчас встать на ноги, — вздыхает Ситников, обнимая Дятлова за шею. Анатолий Степанович ждет пояснений. — Чтобы каждый раз после трудной смены тащить тебя к себе в постель.       Дятлов ухмыляется и усаживает Ситникова на стол, смотрит в глаза мужчины и замечает, что это не те глаза, которые были. Они поблекли. Боль и страдания высосали все, оставляя пассивное, с суицидальными наклонностями тело. Дятлов прижимается лбом о чужой лоб и все также поддерживает Ситникова со спины. Тот проводит пальцами по волосам, лицу и шее, бросая взгляд исподлобья. Дятлов тянется к нему и целует, сразу же забывая, что хотел просто коснуться его губ. А оторваться нет ни сил, ни желания — Ситников сам тянет к себе, сжимая рубашку на спине в складки и собирая ее в руках. Ему все равно, во что это перейдет, ведь Дятлов все больше прижимается к нему, целуя наглее и напористее…              Уран вальяжно шлепает лапами по полу, проходя в кухню, и пронзительно орет: «Бунт! Поцелуй меня каррррась!». Никто даже не думает его затыкать.