Музыкальная шкатулка

Элу пять, он маленький, он ничего не знает об этом мире. Он лежит под толстым пуховым одеялом, за окном идет снег, а мама рассказывает ему сказку о храброй девочке Герде, о прекрасной, но злой Снежной Королеве, о далёкой Лапландии, и о ещё более далёком северном полюсе, о бандитах и принце с принцессой, и о несчастном маленьком Кае, который из-за осколка зеркала троллей видел этот мир жестоким и ужасным. Эл натягивает одеяло к самым глазам, он боится, что вот сейчас, с этим, нет, со следующим порывом ветра Снежная Королева распахнет окно и заморозит его сердце, а по комнате, танцуя, плывет тихая-тихая мелодия маминой музыкальной шкатулки, что в ней Эл не знает, но на крышке на тоненьких ножках стоит мальчик, худой, в смешном костюмчике, с темными волосами и большими нарисованными глазами. Элу нравится этот мальчик, он тянет руки, будто приглашая танцевать вместе с ним, но невидимая партнёрша не отвечает, не появляется, не вторит его грустной, бессловесной песне. Элу десять, он болеет ветрянкой и сидит дома, мама на работе, в квартире пусто и тихо. Он аккуратно снимает шкатулку и заводит её. Мальчик тянет к нему руки, вздрагивает и начинает кружится вместе с мелодией, заполняющей комнату, коридор, этаж, дом, улицу, город, планету. Неугомонный обычно Эл во все глаза следит за примитивным движением, как будто этот мальчик живой, настоящий, как будто в его хореографии не одно сплошное кружение на месте, а как будто он вот-вот взлетит в длинном прыжке, лучезарно улыбнется ему, и умчится дальше в своем бесконечном танце, искать утерянную партнёршу. Эл придумывает историю о том, что где-то есть вторая, парная шкатулка с прекрасной девочкой, тянущей руки вперёд, ищущей своего мальчика, он придумывает, что эта шкатулка совсем не где-то, она у его папы, он их совсем не бросил, не ушёл, нет, он сейчас где-то слушает туже мелодию что и Эл и думает о них с мамой, точно-точно. Он уверен. Он хочет в это верить. Элу пятнадцать, он в лагере, на его лице танцует свет костра, вокруг ребята и гитара, голоса, бой по струнам, смех, вожатые пытаются это все перекричать, задать настроение и ритм, предложить песню, а потом какая-то девчонка просит дать ей поиграть, и мир затихает. Длинные светлые волосы кажутся золотыми в огненных языках, глаза опущены к струнам, а искрящийся, дымный воздух заполняется мелодией, простой, немного слишком громкой и веселой, но родной, той самой, под которую танцует мальчик на маминой шкатулке. Элу кажется, что весь мир создавался только ради этой ночи, этой песни, этого костра, этой гитары и этой девчонки. До конца лагеря он хвостом вьется за ней, ухаживает, старается завоевать её внимание, а затем уезжает домой. Лагерные романы так и должны заканчиваться: резко, одним автобусом, одним неловким пока. Дома он с замирающим сердцем рассказываем маме о той ночи, о её магии и о волшебной девочке, знавшей песню из их шкатулки, а та смеётся. "Глупыш, это песня из одного старого фильма, не удивительно, что кто-то ещё её знает, не придавай этому так много значения, " - только и говорит она, ласково гладя его по волосам, Эл разочарован, оскорблен, обижен. Эл забывает это, и снова смотрит, как мальчик на шкатулке одиноко кружится, и он уже не кажется ему таким волшебным, но все же родным, добрым и знакомым, все-таки хранящим воспоминания и любовь. Элу девятнадцать, он на первой "институтской" вечеринке в каком-то баре, вокруг шумно, темно, люди, люди, люди, смех, музыка, голоса, бит, улыбки, алкоголь, сигареты и он выходит на улицу, скорее вываливаясь, чем делая осознанный шаг в свежий воздух, ночную, городскую тишину, всегда полную неуловимых звуков, его глаза ещё не привыкшие к тьме природной, наступившей после тьмы искусственной, улавливают движение, а затем фокусируются на забавно танцующем парне на другой стороне узкой улицы. На земле сидит совсем пожилой мужчина со скрипкой и снятой шляпой, и играет, никогда ещё Эл не видел, чтобы уличные музыканты играли ночью, так ещё и для одного, явно пьяного слушателя. Незнакомый парень еле стоит на ногах, как кажется Элу, и, не сгибая колен, наклоняется к скрипачу, совершая какой-то свой тайный заказ композиции, а затем воздух вновь заполняет музыка. Мелодия из какого-то старого фильма, Эл так и не посмотрел его, будучи не способным сопоставить с композицией что-либо помимо мальчика, тянущего руки к покинувшей его партнерше. И вместе с плывущей мелодией начинает двигаться, так же невесомо и незримо юноша, его пьяная походка неожиданно превращается в грациозный и трагичный шаг танцора, его руки, минуту назад мелко жестикулирующие и мнущие в кармане пачку сигарет, взметаются вверх птичьими крыльями, тянутся к небу, а затем он кружится на одной ноге и поворачивается к Элу, замирая не от удивления, а от достижения какого-то своего, танцевального и музыкального пика, своего Эвереста, он распахивает бархатные тёмные глаза, улыбается ему, тянет к нему руки, будто приглашая, предлагая броситься навстречу, вместо неожиданно сбежавшей партнерши и падает обратно в свой танец, своё кружение, в мелкие шаги, в летящие взмахи рук, сливающиеся с полетом мелодии, точно такой как в детстве, как в маминой шкатулке. Скрипка плавно затухает, старик, хрипя поднимается с колен, поднимая за собой звенящую шляпу, полную бумажек, видимо полуночный заказ дорого обошёлся танцору, он вдыхает ночной воздух и последним движением кланяется публике в лице Эла, который переходит узкую дорогу и ловит парня за локоть. Закружившийся, всё ещё пьяный и еле стоящий на ногах, он чуть не падает и теперь благодарно улыбается Элу, смело представляясь: " Вова." "Эл, " - вторит он ему и непроизвольно улыбается. Перед ним стоит мальчик со шкатулки, с огромными глазами и доброй улыбкой, в дурацком костюмчике, человека, впервые пришедшего на "большую" вечеринку, с тонкими ножками и свойственной танцорам неуловимой хрупкостью, мягкостью и при всем этом какой-то остротой. Метро уже закрыто, рассвет ещё не вступил в свои права, а они идут по плохо освещённым улицам и говорят о чем-то неуловимо своём, а затем Эл просит Вову вытянуть руки вперёд, как он делал в танце и тот моментально слушается, останавливаясь, приподнимаясь на носки и вновь расправляя свои крылья, Эл встает между вытянутых рук и идеально вписывается, как кусочек пазла, он берёт тонкие Вовины пальцы в свои, и они так же идеально ложатся, он мягко смеётся и Вова вторит ему, будто это все не странно, а невероятно правильно и логично. Музыкальная шкатулка заводится и поет свою песню, пока мальчик тянет руки и кружится, кружится, кружится, сматывая дни, месяцы и года, время проходит, теряется в небытие, а мальчик кружится, и жизнь идёт, танцуют люди на улицах, играют скрипачи, рассказываются сказки и влюбляются первые встречные, мир идёт, мир танцует, мир любит, а музыка играет, будучи лишь мелодией из старого фильма, старого фильма о нашей жизни, о нашей больший, новой и самой настоящей жизни