Половина сердца

Michele McLaughlin — Melancholy Snowfall

Шевалье сидел в глубокой задумчивости перед камином, изредка поднося к губам бокал красного вина. Его размышления были абстрактными и неясными, не несущими в себе какой-то конкретики — так часто бывает у тех, кто зачарованно следит за мерцающим пламенем и будто бы растворяется во времени и пространстве. Такие простые жизненные моменты шевалье раньше не ценил. Да что там... за бесконечными оргиями, балами и дворцовыми распри он их даже не замечал. Но, время шло, и всё чаще шевалье начинал находить в таком умиротворённом времяпровождении определённое удовольствие. Он изменился — никогда не думал, что такое возможно с ним лично, но у жизни свои правила, и следовать им приходилось каждому. Де Лоррен — не исключение. Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть и недовольно поджать губы. «И кого принесло в такой час?» — Войдите! — громко крикнул шевалье, и дверь тут же распахнулась. В покои вошёл посыльный, учтиво кивнул и протянул ему запечатанное письмо. — Шевалье Филлипу де Лоррену-Арманьяк лично в руки. — Благодарю, — ответил он, провожая пристальным взглядом внезапного визитера. Несколько долгих минут он рассматривал конверт с сургучной печатью без опознавательных знаков, гадая, кто мог быть отправителем. Сердце быстрым боем в груди подсказывало верный ответ, но он боялся ошибиться, а потому и оттягивал момент, как мог. Для храбрости пришлось осушить бокал до дна. Дрогнувшие пальцы разломали печать, и несколько листов с убористым красивым почерком предстали перед его взором. Былое спокойствие стремительно сошло на нет — он, в нетерпении, вчитывался в строки, и жар внутри разгорался всё сильнее и ярче. Это было похоже на нож, прокрученный меж рёбер; это было близко к сладострастному поцелую первой любви... Шевалье остановился, глубоко вздохнул и вознёс затуманенный непрошеными слезами взгляд к потолку. Несколько мгновений, несколько быстрых взмахов ресниц, и он вновь вернулся к чтению, к самому началу письма, ещё не ведая о том сокрушительно важном факте, скрывавшемся в его сути. «Мой дорогой шевалье де Лоррен... Полтора года прошло с момента нашей разлуки, но я решилась написать это послание только сейчас — успокаивала себя тем, что не желаю навлечь на Вас, моего сердечного, моего единственного друга, беду в Версале. Это действительно так, но, если быть честной перед Вами до конца (Вы лично об этом просили — я не забыла), то я боялась себя. Наверно, сейчас Вы, как и всегда, обворожительно усмехнётесь и покачаете головой, не веря — разве может такая женщина, как я, бояться саму себя, когда не побоялась самого короля? Да, может. Как саму себя, так и своих чувств к Вам. Кто бы мог подумать, что эта завуалированная игра с корыстными целями выльется в столь трагичную историю, искренности и честности в которой оказалось больше, чем за всю мою жизнь. Однажды, сидя в заточении, вы сказали, что мы бы сбежали в Рим и жили долго и счастливо, на что я, потерявшая надежду и веру во всё, кроме Бога, ответила «нет». Я была жестокой от боли и ярости, но Вы и только Вы, не давали мне упасть окончательно. Мой свет, теперь я знаю, что надежда есть, ведь на своих руках я качаю нашу прекрасную дочь. У неё большие бездонные глаза и светлые волосы — просто копия отца. Сердце подсказывает, что и характером Анна пойдёт в Вас. Что ж, пускай — смелые люди с великодушной душой нужны этому миру, как никто другой. Надеюсь, это известие не стало громом среди ясного неба — меньше всего на свете я хотела бы Вас огорчить. Вы должны понять, что я ничего не прошу, но считаю своим долгом сообщить о рождении дочери. Вы имеете право знать о моём маленьком счастье — это Ваш подарок на долгую-долгую память. Сколько невысказанных слов кроется внутри, сколько мыслей крутится в голове... Я часто вспоминаю нашу ночь: обречённую и последнюю, нежную и страстную, честную и откровенную. Ваш взгляд: трепетный, любящий, верный... О, мой дорогой Филипп, в жизни так мало справедливости, но Вы заставили меня поверить в то, что она где-то да существует. За фальшивыми масками и остроумными шутками я увидела мужчину, готового ценой своей жизни защищать женщину. Знаете, мне приносит эгоистичную радость мысль о том, что я была единственной женщиной, которую Вы полюбили. Тогда в салоне я не ответила на Ваше признание, в которое не поверила, но верю теперь, и потому признаюсь — я люблю Вас! Безгранично и навсегда. Я люблю Вас, моё сердце... Я смотрю на нашу дочь, и люблю Вас, как могут любить только те, кто познал радость встречи и горечь разлуки. И пускай эти строки не лягут тяжким бременем на Ваши плечи, но заставят улыбнуться и зажечь Ваш светлый взгляд. Я хочу, чтобы Вы знали и помнили — я счастлива. Каждому мгновению, проведённому с Вами, а теперь и с нашей милой Анной. Кто-то из великих сказал: «Любовь вечна», и я с этим согласна. Отныне и вовек наша любовь будет жить в нашей дочери, потом — в её детях и так — до бесконечности. Это ли не счастье, мой дорогой Филипп?» — Господи... — из-за пелены перед глазами ему вновь пришлось остановиться. Сердце рвалось из груди, мысли путались, графин с вином опустел и сменился другим — все чувства к Дельфин вспыхнули в нём с новой силой, будто бы она оказалась перед ним прямо сейчас. Будто бы не было этой разлуки, этих бессонных ночей в попытках стереть её образ из памяти и больше не возвращаться к нему никогда. Шевалье честно пытался забыть, и порой ему казалось, что удалось, но это письмо, пронизанное любовью и горечью, расставило всё по своим местам. Он любил Дельфин по сей день. Неоспоримо, безусловно, всем сердцем. Шевалье старался не думать о том, как в его груди могла умещаться любовь к ней и к Филиппу одновременно, но точно знал, что любовь к ним — две стороны одной медали. Очень похожая по форме, она, тем не менее, была несравнимо разная по содержанию. И эти миры каким-то образом существовали в нём одном. Он попытался отвлечься от сонма запутанных мыслей образом дочери, которую никогда не видел, но уже нашёл для неё почётное место в своём сердце. В отличие от большинства мужчин этого времени, он любил детей. Пожалуй, в воспитании некоторых из них он играл куда большую роль, чем их отец, герцог Орлеанский. А теперь он и сам отец девочки, родившейся не по обязательству перед кем-либо на свете, но, вполне вероятно, по божественному велению. Шевалье озарился гордой улыбкой и прижал письмо к своей груди, и лишь спустя несколько минут смог отодрать его от сердца и снова впиться взглядом. «Признаюсь, сейчас я нахожусь в смятении. Стоит ли мне писать обратный адрес? Я ещё раз повторю — мне ничего от Вас не нужно, мой дорогой, это письмо написано с другой целью. Я всем сердцем желаю, чтобы Вы жили счастливо, и не хочу, чтобы я стала причиной Ваших печалей, но, зная Ваш нрав, я могу предположить праведный гнев, если не оставлю возможности для ответа. Вы просили быть честной с Вами, и я дорожу этим. Настоятельно прошу не приезжать. Письма, если пожелаете ответить, будет более чем достаточно. P. S. Я не успела поблагодарить герцога Орлеанского за моё спасение, поэтому возлагаю на Ваши плечи эту святую для меня обязанность. С любовью, Ваши Дельфин и Анна». На обратной стороне листа шевалье нашёл адрес и запомнил его наизусть с третьего прочтения. Внутренняя дрожь от добрых, но поразительных известий не отпускала, и даже вино, спасающее в трудные минуты, казалось, перестало опьянять и приносить привычное облегчение. Он был оглушительно трезв, но собрать разлетающиеся во все стороны мысли не удавалось. Окутанное нежностью письмо с признанием, да и не одним, вызывало ликование, но шевалье оскорбился настоятельной рекомендацией «не приезжать». Судорожно вскочив с места, он начал отмерять широкими шагами комнату, и лишь немного позже заметил, что разговаривает с самим собой вслух. — Чёрт! — в негодовании воскликнул он, и ринулся обратно к столу, хватаясь за перо и бумагу. Писать в таком нервном состоянии, подозревал де Лоррен, было опрометчиво, но он упрямо попытался сделать хоть что-то — иллюзия контроля ситуации, да и только. Едва чернила вывели дорогое имя, как дверь в покои отворилась. На пороге стоял Месье, на лице которого отразилось немое удивление от представшей перед ним картины — испуганный, словно пойманная лань, шевалье хаотичными движениями рук постарался скрыть не только раскиданные по столу бумаги, так и следы недавнего известия за дрожащей наигранной улыбкой. — О, мой дорогой, не ожидал сегодня вас увидеть, — шевалье чувствовал, что фальшивит, а оттого ещё больше волновался, рассыпаясь в излишне глубоком реверансе. По вспыхнувшему подозрением взгляду своего принца он понял, что шутка не пройдет и, пойманный с поличным, опал без сил на место. — А я думал, что ожидал, — Месье выразительно повёл бровью и сделал шаг вперёд. — На тебе лица нет, но, судя по тому, с какой прытью ты спрятал с моих глаз бумагу, знать более мне не полагается. Шевалье глубоко вздохнул, выдержал эту пытку взглядом и, откинувшись на спинку кресла, протянул письмо от Дельфин. — Никаких тайн, Месье, — он действительно не желал юлить, выдумывать истории и делать вид, что находится в полном порядке. По правде говоря, шевалье нуждался в поддержке, но вот только одна загвоздка — ничего, кроме ревности и истерики от возлюбленного сейчас он не ожидал. Да и кто мог ожидать на его месте? Пожалуй, это было бы слишком жестоко даже для них. Герцог молча присел напротив и, обернув письмо к свету, исходившего от позолоченного канделябра, принялся читать. Шевалье следил за ним ровно секунду, но не выдержал и прикрыл глаза. Разношёрстные эмоции сменяли одна другую, и эту кавалькаду не представлялось возможным остановить — решение сдаться на волю случая показалось лучшим из возможных вариантов в его положении. «Будь что будет. Плевать!». — Поздравляю тебя, — после молчания, длиною в пропасть, глухо сказал Месье, а шевалье же почудилось, будто кинжалом пронзили насквозь. — Благодарю, — дрожащим голосом ответил он и распахнул глаза. На своих губах почувствовал соль и стёр её тыльной стороной ладони. Лицо возлюбленного стало белее полотна, но поволока готовой вот-вот вылиться наружу ярости сменилась тихим штилем. Похоже, он смог найти в себе силы улыбнуться искренне, и замершее в страхе сердце де Лоррена забилось со страшной силой после фразы: — Пожалуй, я понимаю почему ты её полюбил — потрясающая женщина, действительно прекрасный выбор. — Ты… — шевалье в изумлении замер, пытаясь подобрать нужные слова, — не злишься на меня? Герцог усмехнулся, отвёл взгляд в сторону и, проглотив солёный ком в горле, вновь посмотрел на шевалье: — Я долго думал, что это враньё, что ты лишь играешь, чтобы сделать мне больно, но в тот вечер, когда ты вышел из тюрьмы и сказал то, что сказал, я понял — ты на самом деле любишь её. А потом я это увидел и… — он остановился, наполнил себе бокал и, осушив его, с печальной улыбкой продолжил: — Злился, долго и упорно, как баран, застрявший в загоне. Думал, что ты разлюбил меня, променял на неё, и лишь потом, спустя время, до меня дошла простая истина — ты способен уместить в своем сердце нас обоих. И злость прошла. И знаешь, это мне стоит благодарить Дельфин — если бы не она, то вряд ли бы я узнал, какой человек скрывается внутри тебя. — Пожалуй, слишком много откровений за один день, — шевалье не мог поверить своим ушам — мягкому тону, спокойному взгляду, нежной улыбке. Может, люди, которых он любит, сговорились и решили убить его таким способом? Что ж, весьма действенно — почти как яд, бесконечно долго разливающийся по венам и причиняющий невыносимую боль. Снова и снова. — Ты сам спросил. Как выяснилось, — герцог наглядно потряс письмом в воздухе, — ты ценишь честность. Мне тоже это нравится. Шевалье вновь начал ходить кругом по комнате, не найдя в себе силы ответить. На помощь пришёл Месье, схватив его за руку и усадив обратно. Пришлось повиноваться. Впрочем, как и всегда. — И что ты будешь делать, мой милый? — Не знаю, — эхом откликнулся он. — Напишу письмо, что ещё мне остаётся? — Вздор! — герцог схватил его за подбородок и широко распахнул глаза. Шевалье медленно, но верно начинал сходить с ума от происходящего. — Ты должен ехать к ней. — О, да неужели! — де Лоррен вспыхнул и отпрянул назад. — Видимо, вы пропустили весьма четкую инструкцию от герцогини — «настоятельно прошу не приезжать». Месье раскатисто рассмеялся и развёл руками: — Филипп, кажется со своими любовными историями вы позабыли истину, которую раньше применяли всегда и везде — «послушай женщину и сделай наоборот». Вот что написано в вашем письме, вот чего так желает Дельфин. Даже я, не имевший несчастья полюбить женщину, знаю это, как свои пять пальцев. Де Лоррен обдумывал сказанное, и мысли постепенно начали проясняться. Со всей осторожностью, боясь спугнуть настроение Месье, он коснулся его руки и спросил, утопая в бездонных ледяных глазах: — Почему ты говоришь это? — Потому что люблю тебя, — он провёл ладонью по русым кудрям и большим пальцем словил слезу с ресниц шевалье. — Ты столько лет смотрел на моих жен, на рождение моих детей… Мне кажется, ты заслужил познать всё это сам. У тебя должна быть своя история, и я рад, что она куда счастливее всех моих вместе взятых. Любовь — разрушительная и созидательная сила. Шевалье и подумать не мог, что однажды познает её в такой мере, как сейчас. Он сполз со стула на пол и, прижавшись лбом к коленям, позволил себе разрыдаться. — Прости, — хрипло попросил он, чувствуя крепкое объятие со спины и утопая в нём. — Прости, что я люблю её тоже. Герцог поцеловал его в макушку и сквозь слёзы ответил: — Всё в порядке. Я отверг тебя, и ты пошёл дальше. Это нормально, хоть и больно… как ни крути. — Женщина… Кто бы мог подумать, правда? — шевалье горько рассмеялся и обернулся. Мимолетный невинный поцелуй коснулся его щеки, а руки ещё сильнее сжали в своих тисках. — Ты умеешь удивлять, — добродушно отозвался Месье, безотрывно смотря на языки пламени в камине. Как два мраморных изваяния, они застыли перед стихией, каждый думая о своём. Шевалье очнулся первым и потянулся за вином. Пригубил, передал бокал принцу и, собравшись с силами, спросил совета, смотря в глаза своему безумному сердцу: — И что мне делать? — Поезжай к своим дамам, — повелительно ответил тот, — а я всё устрою. Брат в своём вечном любовании и не заметит твоего отъезда, а если заметит, то я скажу, что ты поехал по моим важным безотлагательным делам. — Впервые в жизни они у тебя появятся, — острота заставила герцога усмехнуться, а шевалье, наконец-то, расслабиться. Уже серьезнее он добавил: — У тебя получилось. — Что? — Стать тем, кем я всегда тебя считал. — Рад это слышать, — кивнул герцог с благодарностью, и спокойствие разлилось в его душе сладкой негой. Шевалье усмехнулся и подумал, что ему неслыханно повезло — узнать любовь дважды и навсегда. Они уснули поздней ночью — говорили о любви, о дружбе, о справедливости и чести. Как лучшие друзья и как любящие сердца. На утро шевалье бережно положил письмо за пазуху, поцеловал спящего Филиппа и уехал к женщине, которая изменила всё.