В спину удар – может, и проще, мне ли тебя учить? Лживый угар – это же, в общем, твой безотказный щит. Я разливаю боль без угрозы, выпей со мной до дна. Что ж ты боишься? Кровь или слезы – это лишь сорт вина. Слезы и кровь, все как обычно, будем сжигать мосты. Честно сказать, мне безразлично, чем захлебнешься ты. Канцлер Ги
–Садитесь, Оберштайн, – голос Оскара звучит так ровно и обыденно, будто он сейчас предложит гостю промочить горло и обсудить хоть и служебные вопросы, но в неформальном ключе. Будто в кабинете нет вооруженных людей, а наручники на «госте» – лишь обман зрения. – Разговор предстоит долгий. –Несомненно, – Пауль тоже держится так, словно не скован ничем, кроме собственной метафорической чешуи. У этого змея она внутри, снаружи не заметно ничего, кроме взгляда, да и тот – заслуга искусственных глаз. Легко ошибиться и списать неестественность поведения этого человека на инвалидность, а не на то, что все человеческое в нем – лишь оболочка. – Вы потребовали, чтобы я стал заложником вместо кайзера. –Я пригласил вас, так как мне требуются ваши комментарии к сложившейся ситуации, – Ройенталь не сдерживается – в конце фразы его верхняя губа чуть поднимается вверх, обнажая зубы. Полу-усмешка, полу-оскал. – Можете сколько угодно играть в героя, притворяясь, что я угрожал жизни Райнхарда. Мы оба знаем, что здесь он в большей безопасности, чем на Феззане. И именно это я имел в виду, когда передавал свое приглашение. В воздухе повисает молчание – настолько густое, что его можно резать ножом. Оскар жестом приказывает охране снять наручники с Оберштайна и покинуть комнату. Дверь остается открытой, и табельный бластер Ройенталя на месте, в кобуре. Хотя стрелять в змею, скорее всего, не придется. Оберштайн не кусается. Он распространяет яд иначе. –Не спорю, ловушка была расставлена мастерски, – продолжает Оскар. – Пришлось поломать голову, чтобы распутать этот клубок, и мне изначально очень повезло, что Мюллер согласился рискнуть, выйдя со мной на связь после событий на Урваши. А Райнхард не смог до конца поверить в то, что за этой мерзостью могу стоять я. Что его ждало дома, если бы он поверил и повернул обратно на Феззан? Очередной одиночка с ножом? Бомба в машине? Нападение группы боевиков на резиденцию? Искусственные глаза смотрят в сторону. Оскорбленную невинность Пауль даже не пытается изображать. Видимо, догадывается, что не выйдет. –Знаете, мне уже надоел этот монолог, – Ройенталь достает пробку из графина и наливает виски на дно стакана. – Вы, конечно, лучше меня представляете, зачем вам потребовалось устранить Лоэнграмма, кого и как вы использовали с этой целью... но в общих чертах я и так все понял, и нет смысла вам об этом рассказывать. Важно лишь одно – то, что у вас не вышло. –Я не организовывал покушение на жизнь Его Величества, – наконец звучит реплика с противной стороны. Оскар запивает ее глотком алкоголя, смывая привкус лжи. –Значит, вы некомпетентны до такой степени, что допустили заговор в своем окружении. Честный человек на вашем месте уже застрелился бы. Или вы хотели, чтобы этим занялся я? Расстреливать всякую мразь лично ему не привыкать. Неприятно, но иногда необходимо. Оскар кончиками пальцев касается кобуры. Невольно вспоминает о том, сколько уже выпил чуть раньше, когда только доложили о прилете Оберштайна. Неважно, на таком расстоянии он точно не промахнется. Да и не так уж пьян на самом деле. –Я не причастен к действиям Гейдриха Ланга. –Еще в древности применяли такую уловку – сбрасывали на дорогу свинью, чтобы преследующие хищники занялись ею и отстали. Со мной это не сработает. Либо вы с Лангом работали совместно, либо вы его покрывали, это очевидно. То, что признавать вину вы не хотите, лишь повышает шансы на смертный приговор. –В таком случае, я хочу увидеть кайзера, – даже голос не дрогнул. Как будто считает, что Оскар не выстрелит. Это Вольф бы не выстрелил, согласившись дождаться суда. Здесь, на Хайнессене, у Ройенталя есть право выносить приговор единолично. –Не заслужили, – Оскар расстегивает кобуру и достает бластер. Рука ничуть не дрожит. – Другие последние слова будут? –Остановитесь, – голос Лоэнграмма заставляет почтительно склонить голову и убрать оружие. Пусть этот человек, который уже несколько дней как разрешил Ройенталю обращаться по имени и на «ты», все еще едва держится на ногах, отдавать команды он не разучился и имеет полное право. – Я слышал вас, Оберштайн. Хотели признаться мне лично? Я здесь. В ту же секунду ладонь Райнхарда скользит по косяку, и Оскар одним прыжком оказывается рядом, подхватывает, вынужденно прижимая к себе горячее от лихорадки тело, прикрытое лишь тонким халатом. Так же, как две недели назад, когда кайзер метался в бреду и звал хоть кого-то родного, близкого, на кого мог бы хоть ненадолго положиться, перепоручить самое важное... Может быть, Ройенталь не должен был оказаться рядом в такой момент. Может быть, он поступил не совсем верно, когда отправил на Феззан двусмысленное сообщение. Он уже думал об этом, думал не раз, но сейчас уже поздно останавливаться. Он помогает Лоэнграмму сесть в кресло – естественно, свое, за столом. И остается стоять за плечом, готовый в любое мгновение прийти на помощь или заслонить собой. И чувствует что-то вроде удовлетворения, когда с места для посетителей поднимается Оберштайн. Все правильно, это змей должен стоять сейчас перед ними. Это суд над ним, и другого не нужно. –Все, что я делал, было направлено на благо Империи, – невыразительно произносит Пауль. Он всегда смотрел на понятие блага под очень странным углом. –Что ж, это я тоже уже слышал, – Райнхард говорит не громче, он устал и ему лучше бы лечь, но его голос не может не трогать за душу. Даже если речь о твари, у которой души нет по определению. – На благо Империи, на мое благо, на чье угодно, только не на ваше собственное... Как будто бессребреник не может быть коррумпирован почище тех, кто берет взятки. Вы одержимы властью, Оберштайн. Ради того, чтобы оставаться единственным номером вторым, ради места у трона вы готовы на любую гнусность. Скажете, что меня это устраивало, пока ваши действия помогали сесть на трон мне? Лоэнграмм вскидывает голову. Золотые волосы рассыпаются по плечам, и кажется, что на нем не халат, а привычный белый плащ. –Скажу, что вы гордый человек, и ваша гордость оплачена кровью многих людей. И что без тех моих поступков, которые вам не нравятся, крови было бы пролито еще больше, – искусственные глаза ничего не выражают – ни страха, ни ощущения правоты. Оскар легко перехватывает их взгляд, как перехватил бы выстрел, предназначенный кайзеру. –Позвольте? – он касается плеча Райнхарда, совсем легонько. Кайзер едва заметно кивает. – Вы не можете этого знать, Оберштайн. Вы считаете, что спасали чьи-то жизни, подсказывая быстрый и грязный путь, что это вас оправдывает. Я и сам с вашей подачи пользовался скользкими дорожками, что уж там говорить. Да, есть люди, убить которых нужно до того, как они навредят другим, пусть и в ущерб законности. Только вы тоже относитесь к их числу. Вы давно перестали приносить пользу, которая перевешивала бы ваш вред. –Я причинил вам вред, когда предложил закончить гражданскую войну? – в голосе Пауля прорезается какой-то намек на эмоции. – Или когда подсказал повод для убийства Лихтенладе? Или когда малолетний кайзер... –Замолчите, – обрывает его Лоэнграмм. – Все ваши достижения я отлично помню. Даже те, которые вы пытались от меня скрыть. Вам не повезло – несмотря на все потрясения, здесь сохранилась запись вашего разговора с Ренненкампфом. О Лихтенладе мне рассказал Ройенталь. А местный врач, у которого я решил проконсультироваться относительно состояния Кирхайса, – голос Райнхарда срывается. Оскар вздрагивает – этого он не знал. Только то, что и все – что Зигфрид не смог в полной мере восстановиться после ранения на Гайерсбурге, что он два года был прикован к постели и, несмотря на лечение у лучших врачей, до сих пор передвигается в коляске, ни на чем не может сосредоточиться... О судьбе лучшего друга кайзера Ройенталь без содрогания думать не в состоянии. На его взгляд, лучше уж сразу и насмерть, чем так жить. Даже если рядом есть преданная душа, способная заботиться. – Да или нет, Оберштайн? Вы делали что-либо для того, чтобы Кирхайс не выздоровел? Тишина заполняет кабинет, как ядовитый газ. Оскар снова хватается за кобуру – просто чтобы успокоиться. –Да, – наконец роняет Оберштайн, и Райнхард прикусывает губу так сильно, что на халат капает кровь. – Ничего необратимого. Я просто хотел, чтобы вы сначала обзавелись наследником сами. –Подонок, – не сдерживается Ройенталь. –После возвращения на Феззан можете еще раз проконсультироваться с любыми врачами, – даже сейчас, когда от смерти эту подколодную гадюку отделяет один приказ, нет, один не произнесенный запрет – он продолжает говорить так же ровно. – Вам понадобятся все ваши люди после того, как вы убьете меня. –Если вы хотели спрятаться от меня на том свете, Оберштайн, то я не дам вам такой возможности, – Лоэнграмм прижимает к губе платок. – Оскар, – обращение по имени все еще непривычно, но Ройенталю скорее нравится то, как Райнхард с ним разговаривает теперь, – мне понадобится бумага и доступ к дальней связи. В связи с отставкой военного министра необходимо сделать несколько новых назначений. –Зачем оставлять его в живых? – не выдерживает Оскар несколькими минутами позже, когда Оберштайна, вновь закованного в наручники, уводят из кабинета. Увы, не в какой-нибудь мрачный подвал, условия содержания пока будут относительно комфортными. –Я хочу, чтобы он сначала осознал, как был неправ, – поясняет Лоэнграмм, на секунду отрывая перо от бумаги. – Несправедливо, если он умрет, полагая себя непонятым гением, которого никто не оценил по достоинству. Сейчас он думает, что благородно взял на себя роль кровавой собаки, а я лицемерно решил от него избавиться. Мне неприятно, когда обо мне так думают. На его губе вновь выступает кровь. Райнхард прикрывает глаза и стирает испарину со лба. –И еще я волнуюсь за Кирхайса, – это можно не говорить вслух, оба прекрасно понимают, что Оберштайн мог оставить какие-то указания своим людям. – Эта тварь... Оберштайн должен дожить до его выздоровления. Должен увидеть своими проклятыми глазами, что его нельзя было трогать, что он ничем мне не угрожал, как и ты! Ройенталь осторожно забирает из его пальцев перо, пока недописанный документ не покрыли пятна чернил, и с трудом сдерживает предложение все же прерваться и отдохнуть. Кайзеру стоит как можно скорее вернуться в постель. Это прекрасно чувствуется по тому, как он сейчас прислоняется лбом к металлической пряжке ремня Оскара. –Никогда его не прощу, – тихо произносит Райнхард. – Нет, убить его сейчас значит пощадить... –А пощады он не заслужил, – соглашается Ройенталь, проводя рукой по шелковистым волосам. За всю ту боль, которую пережил его кайзер по милости змея, за каждую слезу, каждую бессонную ночь он хочет уничтожить Пауля фон Оберштайна. Тысячекратно по тысяче раз. Но убить человека можно лишь один раз, какой бы гадиной он ни был. Что ж, можно ведь жить дальше и каждым днем своей жизни доказывать, что зло, вышедшее за рамки необходимого, больше никогда и никому не потребуется. Они с этим справятся. Иначе и быть не может.*
26 марта 2022 г. в 01:22