Самые достойные те люди, которые не перестают любить тех людей, которые их уничтожили.
— Герман Гессе.
Ты стояла в дверях, казалось, несколько часов, а психопат с острова Рук снова и снова представал перед твоими глазами. С каждым его безумным гоготом и скрежетом самооправдания ты чувствовала, как твоя решимость трескается и крошится, словно фарфор во время землетрясения. Тебе хотелось отвести взгляд, уйти и проклясть последствия, которые непременно возникнут, если ты откажешь Хойту в его драгоценных «результатах». Ты почти согласилась бы на ещё одну порку, лишь бы не быть свидетелем этого. И ты прокляла себя за эту слабость. Боже милостивый, но ты любила его. Ты любила его отчаянно, беззаветно и в ущерб себе. Неважно, что именно он с самого начала заковал тебя в цепи. Неважно, что его соперничество с Хойтом стало катализатором твоей роли трофея. Всё то, что должно было иметь значение, никогда не сравнится с той надуманной привязанностью, которую ты к нему питала. Иногда ты клялась себе, что ненавидишь его. «И он не хочет, чтобы я была здесь», — подумала ты. В глазах промелькнуло что-то похожее на сожаление. Было время, когда ты могла войти в его комнату с минимальным трепетом. Ты могла бы встать на колени у его ног и смело смотреть ему в лицо, пока он наконец не посмотрел бы на тебя. Ты могла бы медленно потянуться вверх и прижаться к его груди, раскинув руки на животе и прижавшись губами к его сердцу. Он не притянул бы тебя ближе, но и не оттолкнул бы. Ты могла бы отстраниться и смотреть на него из-под ресниц, не боясь. В его взгляде не было бы ни нежности, ни намёка на уязвимость, но с таким мужчиной, как Ваас, физическая близость говорила о большем, чем любое клише. В какой-то момент выражение его лица сменилось, в глазах мелькало что-то неопределенное. И хотя ты так и не нашла названия тому, что он чувствовал, это заставляло твоё сердце трепетать, а кровь теплела от одобрения. Перемена стала бы сигналом к разрешению, ты бы наклонилась вперёд и поцеловала его, и всё пошло бы по нарастающей, пока ты бы не упала обратно вниз, опираясь на мягкость матраса и тепло его тела, прижатого к твоему. Бог свидетель — ничто не могло сравниться с его интенсивностью в разгар твоего собственного инферно. Это было похоже на танец с дьяволом: его глаза горели каким-то тёмным внутренним пламенем, а губы кривились в ужасающей насмешке над улыбкой — всё неистовое желание и едва сдерживаемая жестокость. Тебе нравилось то, что он заставлял тебя чувствовать. Ты ненавидела то, во что он тебя превратил. Больше всего на свете ты ненавидела холодный барьер между вами. Он потерял тебя из-за Хойта. Ты считала его непобедимым, он считал себя королём. Но на самом деле вы оба были глупцами. Хрупкими, ломающимися, порабощаемыми дураками. — Ваас, — сказала ты наконец. — Ты, — обвиняюще ответил он. Его глаза лихорадочно блестели от предупреждения, параноидально рыская по комнате. Ты могла сказать, что ему интересно, как долго ты там просидела, наблюдая за ним. Он проклинал себя за то, что не заметил тебя раньше. Каким же он должен быть жалким, чтобы его застали врасплох! И как он посмел выбрать тебя. Чёрт возьми, почему это всегда должно возвращаться к тебе? — Убирайся к чёртовой матери, — прорычал он. Ты проигнорировала его, уже привыкнув к этой сцене. —… Ты что, блядь, оглохла? Хм? Мне нужно повторить громче, да? — Вряд ли. Ты знаешь свои голосовые возможности, милый. Было только две возможные реакции на твою наглость: безумный смех, который означал, что глава пиратов достаточно одурманен, чтобы соблазниться. Или молчание, которое сигнализировало о вероятности насилия и более грубого секса. В любом случае ты была в полной заднице. Он заметно дёрнулся, глядя прямо тебе в глаза с безудержной яростью. Независимо от твоего с ним прошлого, это выражение, настолько лишённое смысла или здравомыслия, всегда вызывало мурашки ужаса по позвоночнику. Ведь с ним всегда было равновесие, и независимо от того, что он мог или не мог чувствовать к тебе. Всегда оставался шанс, что он, наконец, сорвётся. Он был способен убить кого-то без раздумий. Он был способен убить того, кого он держал близко к себе. Тот факт, что он хотел убить собственную сестру в равной пропорции с бесконечной любовью к ней, был достаточным доказательством. Возможно, такие мысли должны были удержать тебя, но ты заставила себя подойти к нему. Чем ближе ты подходила, тем напряженнее становились его глаза, хотя выражение его лица оставалось жутко застывшим. Ваас позволил тебе приблизиться к нему на расстояние полуфута, после чего вяло поднялся на ноги. Несомненно, он хотел запугать тебя, и это сработало, поскольку он был выше тебя по крайней мере на голову. Несмотря на это, ты подошла к нему достаточно близко, чтобы дотронуться. Не глядя ему в глаза, ты протянула руку — к счастью, крепкую — чтобы положить её ему на грудь. Он схватил тебя за запястье, прежде чем твоя рука успела коснуться его. Его пальцы сжались, как тиски, и ты почувствовала, как кости твоего запястья трутся друг о друга. Тебе потребовалось всё самообладание, чтобы не вырвать руку. — Не трогай меня. — Его голос был глубоким, тон — тёмным, а акцент подчеркивал каждое слово в отрывистых слогах. — Отпусти, — потребовала ты, дыша неглубоко. Он, казалось, не слышал тебя. Его хватка ещё больше усилилась, и теперь ты могла слышать опасный скрежет костей. Он наклонился ближе, и ты хныкнула. — Не надо… не надо, блядь… — Это ты, блядь, трогаешь кого-то. Ты делаешь мне больно, чёрт возьми! — Ты почувствовала, что твои глаза слезятся от боли и гнева. — Это всё, на что ты способен, не так ли? Это всё, на что ты когда-либо был способен. Плохо, что мне приходится страдать от Хойта, но это твоя грёбаная вина! — Это обвинение привлекло его внимание. — Что ты мне сказала? Нет, нет, нет, нет, нет, пожалуйста. Что ты, блядь, сказала?! — Ты что, глухой?! — ты повторила его предыдущие слова — ДА ПОШЁЛ ТЫ! — закричала ты. Он собирался сломать тебе запястье, а ты собиралась убить его. Ты ненавидела его, любила его, не могла вынести его вида. И так было всегда; почему так было всегда? Это было так больно; его слова, его прикосновения, его присутствие были солью на твоих ранах. Боль на вершине агонии. И всё же это могло быть так прекрасно — это было так прекрасно — когда его руки вдруг оказались в твоих волосах, и вёл тебя назад, пока не прижалась к стене. Его губы прижались к твоим, кусая, сжимая, глотая крики и ярость. Твои слёзы мешались в страстном поцелуе, и он застонал от их вкуса. Это был худший вид ада — знать, каковы на вкус страх и агония твоего любовника. И мужчина был так чертовски болен, так чертовски извращён, потому что ему это нравилось — нравились все твои вкусы, звуки и мучительные вещи, которые заставляла его чувствовать. Ему нравилось всё в том, как вы двое столкнулись, и ты знала это. Ты знала это и использовала против него, наслаждаясь каждой секундой, потому что тебе нравилось делать его уязвимым. Он задрал подол твоего платья, и ты застонала от ощущения его руки, грубо прижимающейся к тебе, его пальцев, проникающих за твои складочки и прощупывающих твой клитор. Другой рукой он упёрся в стену рядом с твоей головой, потому что, чёрт бы тебя побрал. Ваас знал, что ты была там только из-за Хойта; тебя никогда не подпускали к нему в любое другое время, даже когда он видел Хойта лично. Ты была там, чтобы успокоить его, уговаривать его, укреплять его, пока он не лопнет. Это было похоже на прижигание нарыва. Нужно было делать это быстро и горячо, чтобы не усугубить боль. Он почти сбросил тебя с себя. Он хотел. Но как он мог рассуждать здраво, когда ты так грешно извивалась под его прикосновениями? Как он мог делать что-то ещё, кроме как прижиматься губами к твоим губам и двигать бедрами, чувствуя, как ты вытаскиваешь его из штанов? Он хотел. Это было так просто. Он хотел. Нуждался. Прошло так много времени с тех пор, как у него была ты, с тех пор, как он слышал твой голос. Он мог мечтать об этом всё время, но в реальности это было намного слаще. — Ваас, — стонала ты, наваливаясь на него. Это возымело желаемый эффект. Иначе он бы не выдержал. Он убрал твою руку и притянул к себе, а ты обхватила его ногами. Ты почувствовала, как он упирается в твой живот, твердый и эрегированный. А потом он прижался к твоей груди, вошёл в тебя быстрым толчком бёдер, оскалив зубы в рычании, и ты практически вцепилась в его плечи ногтями в отместку за отсутствие полной подготовки. Наступила пауза. Как будто время остановилось. Ты чувствовала, как бьётся вена на нижней стороне его члена. Ты крепко обхватила его. С ним всегда было так хорошо, так приятно, так реально. И никогда не было возможности перевести дыхание, взять себя в руки, ведь прошло столько времени. И ты так по нему скучала. Даже когда он двигался внутри тебя, поглаживая и прижимаясь к тебе в слишком знакомой манере, ты чувствовала, как в животе заныло. Ничто не было так прекрасно, как чувствовать его в себе. Движения Вааса стали стремительными, поток ощущений накатывал в его нутро и яйца, он входил быстрее, грубее, глубже, его глаза закатились назад, когда ты сжалась вокруг него. — Чёрт, — простонал он. — Ёбаный Христос, ты такая тугая. Знакомство было поразительным. Ты уже переживала этот момент раньше, в другом месте, в другое время. Тогда это было ради любви и желания. Теперь ты не была уверена, для чего это было нужно. Всё ещё была любовь, всё ещё желание… и всё же это было не то. Неправильно. Это было похоже на предательство. Ты не могла сдержать себя. — Я люблю тебя, — задыхаясь, выдохнула ты, застряв между стоном и всхлипом. — Ваас, я люблю тебя. Не останавливайся, пожалуйста, пожалуйста, я так близко! Его глаза внезапно встретились с твоими. В его выражении вместе с жаром и тёмным пламенем мелькнуло что-то неопределенное. Он не позволил тебе отвести взгляд, когда ты кончила, откинув голову к стене и разинув рот в беззвучном крике. В тот момент это было похоже на просветление. Это было похоже на прозрение. Казалось, что дикая жестокость джунглей вытекает из него и вливается в тебя с голодом, подобного которому ты никогда не знала. Это было похоже на свободу. Мимолётная, прекрасная, неукротимая. Его освобождение последовало быстро за твоим собственным, и это было похоже на клеймо, как и синяки от его хватки на твоих бедрах. Он держал тебя так, прижимая к себе, ваши дыхания смешивались. И хотя он ничего не говорил, нежная ласка его рук, когда ставил тебя на ноги, говорила об этом. Ты дрожала, прижимаясь к нему, а твоя голова была прислонена к его подбородку. Это были моменты, по которым ты скучала больше всего; моменты, когда он держал тебя как спасательный круг, как будто ты могла спасти его от самого себя больше, чем наркотики, деньги или просто острые ощущения. Конечно, они были лишь временными. Его натура была такой же изменчивой, как океаны, окружающие его остров. Но их могло быть достаточно. Они должны были быть достаточными. — Скажи это ещё раз. — Его голос был низким и мягким, но всё равно это был приказ. Ты всегда стремилась угодить. — Я люблю тебя, — прошептала ты. И этого должно было быть достаточно.