ну как дела? да все отлично. шумят соседи, как обычно. горят дедлайны, проходят сроки, не попадаю в ноты в караоке. как прежде улыбаюсь, засыпая, на остановке жду последнего трамвая, вдыхая воздух, выдыхаю порох, растет кленовых листьев ворох. ну как дела? да все потрясно, здесь хорошо и безопасно. со мною майлз и мураками, опять все утро говорил стихами. день сам с собою хороводит, потом без стука в ночь заходит. стоит у двери, молча курит, ноябрь, октябрь — караулит. ну как дела? да все отлично. мне все знакомо и привычно, вот только звон дождя меня разбудит, тебя здесь никогда уже не будет.
***
Антон приезжает к Серёже по адресу прямо утром, но сонный Матвиенко абсолютно не возмущён. Он просто пускает его и даже предлагает перекусить, пока сам уходит в ванную. Шастун чувствует, как желудок стягивает голод при виде колбасы, поэтому не отказывает себе, съедая целый бутерброд. Кто знает, когда в следующий раз он сможет нормально поесть? Не то чтобы он готов накинуться на еду, но хоть что-то урвать нужно. Недаром говорят, что к друзьям приходят пожрать. Даже если они не друзья, но всё же. Шастун даже головой встряхивает, чтобы отогнать мысли. У него здесь бутерброд, о каких проблемах может идти речь? Он не выспался. Это он понимает сразу же, как только расслабляется. Но дело в том, что дома было находиться ещё хуже, поэтому — только он открыл глаза, тут же начал собираться. Ему даже удалось сбежать, не попадаясь никому на глаза. А это уже успех и залог хорошего настроения. Серёжа бурчит на Димку за то, что тот ещё не пришёл, когда садится рядом, отрезая себе колбасы. И его это явно успокаивает. Просто резать колбасу. Казалось бы. Но такого рода терапия тоже, наверное, существует. — Ты без чая, что ли? Всухомятку? — Антон кивает. Он даже не подумал о жидкости. — Плохо же будет. И кушай побольше, ты такой худющий, что смотреть страшно. Антон не осиливает даже половину второго бутерброда, когда желудок скручивает уже не от голода, а от тошноты, поэтому утрамбовывает всё сладким чаем, борясь с неприятными ощущениями. В голове не возникает мыслей о том, что уже давно так, ведь желудок уменьшился и много еды ему не нужно, но Шастун делает вид, что думает именно об этом. А Матвиенко делает вид, что не замечает. И на этом ему спасибо. — Как вообще вышло, что ты перевёлся к нам? Антон выдыхает. — Просто с общением не вышло в прошлой школе. Вот и перевёлся. — А с губой что? Антон касается кончиком указательного пальца губы, морщась. Он уже и забыл. — Упал. Подозрительность во взгляде Матвиенко не сулит ничего хорошего. — Просто упал? Но Антон продолжает стоять на своём. — Ага. — Ладно, доёбываться не буду. Захочешь — сам расскажешь. Ты у нас парень не очень доверчивый. По взгляду видно, что хочет доебаться. Но Шастун даже благодарен (уже во второй раз), что Серёжа не пытается что-то вынюхивать, даже если и имеет огромное желание. Соблюдение личного пространства и границ — залог хорошего отношения Шастуна ко всем людям. Если этого всего нет — границы меняют свой материал с алюминия на сталь. — Дело не в вас, если что. Матвиенко улыбается. — Буду знать. И вроде бы общение начинает налаживаться. В дверь звонят и уже через несколько секунд на кухню врываются Эдик с Димой. В руках пакет, в пакете всякая вредность. Чего ещё можно ожидать от юности? Антон просто никогда вот так вот не сидел. Нет, сидел, но там забавы были другие, в корне отличающиеся от того, что он видит и чувствует сейчас. И это лучше. Это действительно лучше. — О, что с губой? Серёжа забирает пакеты. — Он упал, но не хочет об этом распространяться. Закрыли тему и бегом в зал! Антон благодарен в третий раз. В зал они вваливаются с чипсами, и только сейчас Антон замечает всю полноту квартиры. Матвиенко явно не из бедных, судя по количеству комнат и огромной плазме посреди зала. Приставка радует глаз. Антону первому дают возможность поиграть в паре с Выграновским. И он совершенно забывается в этом дне, когда уходит в «Mortal Kombat» с головой. Хочется даже остаться подольше, посмеяться ещё и просто вот так вот поиграть в приставку, слушая комментарии Серёжи на фоне и душность Позова. Хочется просто потусить ещё, как обычно это делают подростки, но Антон смотрит на часы и осознаёт, что отключился от реальности на добрые несколько часов. Работу никто не отменял. Антон должен отработать сегодняшний день, как и было задумано, а после — ему заплатят и он сможет купить сигареты. И «Сникерс». Два «Сникерса». Чтобы вернуть долг трудовику. Он не успокоится, пока этого не сделает, так что приходится отложить игры под пристально-удивлёнными взглядами парней. — Ты уже уходишь? Только два часа дня. — Мне на работу надо. — Почему ты вообще работаешь? — И что ты делаешь? Эд подбирается ближе, практически кладя подбородок на костлявое плечо. Но Антон не чувствует, что границы нарушены. Они с Эдиком толком не общались ещё, но почему-то он из всех троих кажется ему… близким. Знаете, такое чувство, когда кажется, что человек тебя поймёт? Вот именно это испытывает Антон, но не даёт этим чувствам углубиться. Эдик просто тёплый. А Антону холодно иногда до безумия. — Листовки раздаю. — До вечера? — До 22, если повезёт. Нужно определённое количество раздать. — Но ты же несовершеннолетний. — Я напиздел, что меня родители забирают. — А тебя никто не забирает, да? Антон молча кивает, не желая больше поднимать эту тему, но Позов добивает одним единственным вопросом: — И что родители говорят? Они и не говорят. Если только с бутылкой. Антон встаёт с места, подтягивается и поднимает свой излюбленный рюкзак с дивана, направляясь в коридор. Свою резкость он заметил, но стыда не испытывает, только если чуть-чуть. Дима спешит за ним. — Тох, я что-то не то спросил? — Нет, всё в порядке. Мне пора. Спасибо, что согласились встретиться. — Ты можешь и завтра прийти! Серёжа прибегает следом. И Антон всё же улыбается, осознавая внутреннюю разницу между ними. Серёжа гостеприимный, но Шастуну кажется, что по отношению к нему они испытывают что-то похожее на жалость, поэтому чисто из принципа не собирается приходить, хоть и понимает, что ведёт себя как ребёнок. Антону кажется, что он поступает не совсем правильно, отказывается от того, что для него будет лучше. Но словами через рот у него не всегда получается хорошо взаимодействовать. Хотя бы потому, что часто все эти слова — не более, чем вбитые в голову установки, в которых ещё ни разу не прослеживалась забота о себе. — Не, спасибо. Домашку нужно сделать, поэтому не ждите. — Если что — мы всегда рады тебя видеть, Шаст. Эдик выглядывает из-за плеча Матвиенко и улыбается. Прозвище режет слух, потому что его раньше все так называли. Там, в старой школе. Но Антон, ты не там. Ты здесь. И эти люди ничего плохого тебе не сделали. Наоборот. Парень ретируется быстро, направляясь в метро, но все мысли во время работы и раздачи листовок возвращаются к тому, что Антон просто не готов довериться. Он просто не готов снова наступать на одни и те же грабли. Он просто не хочет повторения своего прошлого, которое отголосками преследует его до сих пор. Ему бы просто исчезнуть, а не быть здесь. Сегодня особенно прохладно, сегодня особенно хочется сбежать. Сегодня особенно было хорошо, но не здесь, где холод, незнакомые люди и морось, которая неприятным осадком оседает в душе. Сегодня листовки раздаются быстрее обычного, но Шастун не спешит домой. Он прогуливается по улице в попытках себя согреть, маяча где-то перед своим домой, где его никто не ждёт. И когда свет гаснет, он выжидает ещё добрых полчаса и идёт к домофону. В квартиру он заходит настолько тихо и осторожно, что почти не дышит. А затем защёлкивает дверь на замок и, не раздеваясь, укутывается в одеяло. Завтрашний день не будет лёгок, как и все остальные дни из жизни Антона Шастуна, но главное, что сегодня он впервые подумал о том, что друзья — это не так уж и плохо.***
Антон просыпается в обед, обнаруживая, что дома никого нет. Удивительно. Но вздох облегчения даёт понять — Шастун рад. Он приводит себя в порядок, наливает огромную кружку чая и садится делать домашку, пока спокойно и тихо. После обеда ему нужно будет съездить за зарплатой, а потом купить уже этот чёртов «Сникерс». Два. Да. Поэтому Антон со скоростью света делает домашку, особенное внимание уделяя ОБЖ, и сваливает из дома, пока никто не вернулся. Он даже знать не хочет, где они, но на всякий случай дверь на замок не закрывает. Вдруг они не смогут попасть домой? Откуда такая забота — хуй знает. Антон отбрасывает эти мысли и направляется к месту работы, где ему спокойно выдают его деньги и отпускают восвояси. По пути Антон, естественно, покупает два «Сникерса» и заходит в знакомую табачку. Раскошеливается на одноразку со вкусом клубники и пачку сигарет, чтобы надолго хватило. А затем покупает себе латте и прикидывает, сколько ему нужно на ботинки. Его личный сейф всегда с ним, потому что он очень хорошо знает, что люди готовы сделать ради бутылки водки, когда нет денег. Однажды Антон нашёл свой сейф опустошённым, поэтому с тех пор всё своё — ношу с собой. Сидеть на улице было не прикольно. Кофе не грел, джинсовка тоже, тем более в Питере уже становилось прохладно. Осень никого не щадила, особенно Антона, которому очень нужна была тёплая куртка, потому что старая совсем износилась. Из кота того сделали шапку, а её износил наш дед. Как-то раз Шастун выучил это стихотворение, и теперь забыть не может. У него вообще всегда было много увлечений и интересов, потому что дома было невыносимо. А потом ему нужна была работа, поэтому пришлось оставить только школу, отбрасывая за спину все свои подростковые хотелки. Ему пришлось рано повзрослеть, поэтому Антон уже давно научился экономить. Первая сигарета удовольствием в глазах. Вторая обречённо. Третья, потому что хочется догнаться. В чат приходит сообщение об очередных посиделках у Матвиенко, но Антон мягко отказывает, понимая, что поступает паршиво по отношению к себе. Только вот делать было особо нечего. Антон ел в последний раз вчера у Матвиенко, но лишние деньги на еду тратить не хотел, поэтому и в кафеху не зайти. Домой ему не хотелось вообще, а идти к Матвиенко не позволяла гордость. Шастун чувствовал себя дураком, пока заряд на телефоне заканчивался и наступал вечер. Холодный. Решение идти домой было принято с надеждой на то, что там ещё никого нет, но когда он поднялся наверх и открыл дверь, родители оказались дома. Не на кухне. Уже радует. Антон прошмыгнул мимо зала, где был включен телевизор, и быстро защёлкнул дверь на щеколду, опускаясь на пол. Отдышаться — первостепенная задача, пока до него доходит медленное осознание того, что его никто не заметил. Ему не хочется никого видеть. Не хочется никого слышать. И пиздюлей получить тоже не хочется. Поэтому и душ он принимает уже поздней ночью, когда все давно спят. Сегодня даже не было пьянки, что стало открытием для Антона, который не нашёл бутылок на полу. Они все лежали в мусорке, когда обычно — хаотично стояли на столе. Антон выпил воды и ушёл в свою комнату, где закутался в одеяло и закрыл глаза, ожидая, что утро будет нормальным. И оно действительно нормальное, потому что дома снова никого не оказывается. Антон встаёт поздно, но в школу ещё не опаздывает. Выпивает чай, не обнаруживая никакой еды в доме, накидывает рюкзак на плечи и выходит из подъезда, смотря на расписание уроков. Ему ещё нужно трудовику «Сникерсы» отдать. А это уже — целая миссия. Пока добирается до школы, успевает понять, что третьим уроком у трудовика окно, а у него третьим обществознание, но он готов его пропустить, потому что знать общество, которое его окружает, не имеет никакого желания. Ладно, одноклассники у него хорошие, это факт, и приставка у Серёги зачётная, вместе с бутербродами, но всё же. Антон не привык привязываться. За квартал Антон достаёт одноразку и затягивается от души, выдыхая пар в небо. Хорошо. Так хорошо, что плохо. — О, Шаст! Дарова. Эдик равняется с ним, улыбаясь. Антон лишь кидает приветствие. — Привет. — Сигареты есть? — Ну есть. — Поделишься? Постоим чуток здесь, чтобы никто не спалил. Курить хочу — страсть. Антон беззлобно усмехается, но сигареткой делится. Они стоят на углу в тени деревьев, которые ещё не успели полностью стать голыми, сбросив свою листву, и курят, думая о своём. Есть возможность рассмотреть татуировки Выграновского, которых было, если честно, много. В основном — мелкие, но это лишь то, что видно. Всё остальное под одеждой, поэтому Антон отворачивается, продолжая вглядываться в небо, пока не слышит вопрос. — Тебе у нас как? Нормально? — Да вроде. Учителя не достают, уже хорошо. — А мы тебя с ребятами не очень достаём? — Нет. Почему спрашиваешь? Эдик облизывает губы и докуривает, выкидывая бычок на дорогу. Затем давит ботинком и возвращает взгляд на Шастуна, охотно всматриваясь в его лицо. — Просто ты так сбежал в прошлый раз, что мы почувствовали себя прилипалами в мире Антона Шастуна. Такие откровения были в новинку. Но Антон лишь пожал плечами, отреагировав совершенно нормально, даже если давненько ни с кем вот так открыто не разговаривал. Трудовик — это другое. Трудовик — это вообще другая категория. Антон ещё не решил, какая, но другая точно. — Нет, всё нормально. Дело не в вас. Просто у меня реально дела. — Понял-принял. — Эдик вздыхает. — Мы заинтересованы в дружбе с тобой. Это так, чтобы ты знал. — Почему? Искренний вопрос между прочим. — Ты крутой. И браслеты у тебя классные. Да и сигареты ничего. Антон не сдерживает улыбки. — Я не очень хороший друг, наверное. — Но мы дадим тебе шанс. — А, теперь я хочу с вами дружить? Вот так ты всё перевернул? Эдик смеётся, хлопает по плечу и кидает взгляд на часы. — Идём скорее, а то пиздец в виде Арсения Сергеевича придёт нежданно-негаданно. — У нас ОБЖ первым? — Он какую-то лекцию должен провести на истории. Обязали. А тебя в общем чате нет? Отрицательное мотание головой. Эд лезет в телефон и уже через пять секунд Антону приходит оповещение о том, что его добавили в чат. И правда. Объявление о лекции режет глаз. Участились случаи суицида среди школьников. И Арсений на правах преподавателя ОБЖ имеет возможность провести лекцию. Антон хмыкает, думая о «Сникерсах» в рюкзаке, но понимает, что отдаст всё-таки, когда будет окно. И нет, не то, в которое Шастуну так хочется выйти. — Всё, теперь будешь в курсе. Пошли. Поз машет рукой, когда они заходят в класс. Арсений Сергеевич уже стоит около доски, осматривая помещение. Антон совершенно случайно ловит его взгляд на себе, поэтому отстаёт от Эдика и подходит ближе, даже не замечая любопытных взглядов. Ну подошёл к трудовику, ну и что? Чё бубнить-то? — Антон? Ты что-то хотел? Шастун отчётливо видит, что Арсений заметил ссадину на губе, но тот ничего не говорит. И это хорошо. Мало Антону тех, кто уже спросил. Достаточно. Мужчина в своей рубашке снова будто и не трудовик, а как минимум директор. Пиджак синий напялил. Посмотрите на него. Антон хмыкает, отвечая: — Мне Вам кое-что нужно отдать. У Вас же окно на третьем? — Окно. А у тебя урок. — Знаю. Но другой возможности не будет, Арсений Сергеевич. Мужчина хмурится, снова мимолётом оглядывает класс и возвращает взгляд к Антону. — Неугомонный ребёнок. Приходи, но потом сразу на урок, даже если опоздаешь. — Замётано. Павел Алексеевич заходит в класс именно тогда, когда Антон уже садится на своё место. Парни не успевают достать его с вопросами, так как начинается лекция. И Антон правда старается слушать, но начинает дремать уже через пять минут. Он и так о проблемах подростков всё знает. Ему вот это вот слушать — лишнее время отнимать от своего драгоценного сна. И он бы поспал ещё чуток, если бы не Дима, пинающий его стул ногой. Пришлось делать вид, что ему очень интересно, до конца урока. Алгебра прошла спокойно под аккомпанемент половины первого пробника ЕГЭ, который Антон сдал в конце урока с чистой совестью, зная, что там у него всё должно быть терпимо. А с третьего урока он благополучно съебался, направляясь к мастерской, куда завалился со скоростью света, потому что на улице резко похолодало. Арсений Сергеевич лишь поднял взгляд и уже стало понятно, что он не в духе. Ну или он всегда такой? — Я вам должок возвращаю. Вот. Держите. Антон вываливает целых два «Сникерса» на стол к трудовику и кидает рюкзак на стул первой парты. — Они немного растаяли, потом снова застыли, поменяли форму даже, но я думаю, вкус не поменялся. Арсений хмурится ещё сильнее. — Должок? Я же просто поделился с тобой. — Антон пожимает плечами. — Тогда забери один себе. — Это условие моего нахождения здесь? — А ты не собираешься на урок, который идёт уже… — Арсений всматривается в часы на запястье. — 10 минут? Антон лишь легонько улыбается. И трудовик быстро делает лёгкий вывод. — Не собираешься, я понял. Тогда тем более — ты берёшь второй «Сникерс» себе. Иначе я выставлю это за взятку и капну на тебя директору. — Напугали. Антон говорит это спокойно. Настолько, что это вызывает что-то похожее на улыбку у Арсения Сергеевича, но он быстро её прячет (если это была она) и отдаёт второй батончик прямо в руки паренька. Только сейчас Антон замечает, что на столе стоят нарды, в которые Арсений играет сам с собой, судя по этой чудаковатой картине. — О, давайте с Вами сыграю? Тыщу лет не играл в нарды. — Ты бы так мою лекцию слушал, как рвался играть. Антону даже не стыдно. Он двигает стул к столу, поворачивая спинкой вперёд, и усаживается поудобнее, возвращая все фишки на изначальную позицию. — Играем? — Откуда ты только такой взялся на мою голову? Уже через минут 20 Антон успевает одержать победу и заметить красивые для трудовика руки Арсения. Но это так. Научный интерес. У него же здесь станки, всякие инструменты, комбинезон рабочий. А руки без мозолей. Кремушек, наверное, использует. Детский. Антон с удовольствием откусывает кусочек «Сникерса» и смотрит на Арсения Сергеевича с победной ухмылкой на устах. — Это называется — давно не играл? — Правда. Отвечаю. Арсений лишь головой качает, уже более расслабленно сидя в своём кресле. И пока Антон доедает свой «Сникерс», убирает нарды со стола. Шастун понимает, что до конца общаги осталось 10 минут, и падает лбом на свои сложенные ладони, покоящиеся на столе трудовика. Ему совершенно не хочется куда-либо идти, но он понимает своими расслабленными после сладкого мозгами, что надо. Надо, Тоха, надо. — У вас химия. Поспеши. Демон, а не трудовик. — Откуда Вы знаете моё расписание? Антон поднимает взгляд. — А откуда ты знаешь моё? — Я могу это объяснить тем, что мне нужно иногда сюда сбегать, поэтому я должен знать, когда мы здесь будем одни, а не с какими-нибудь малолетками. — Сам-то. — Мне почти 18, Арсений Сергеевич. Я уже не малолетка. Так и хочется сказать о том, что он сам зарабатывает себе на жизнь и сам себя обеспечивает с 15-ти, но Шастун душит в себе этот порыв доказать свою самостоятельность и немалолетность, если такое слово вообще существует. Ещё он понимает, что полежать вот так вот ещё немного не получится. Нужно вставать и тащиться на следующий урок. Антон вздыхает. — Что с губой? Шастун хмурится, но победно скрывает эту хмурость, отвечая так, как ответил бы всем: — Упал. — Ясно. И на этом их разговор должен был закончиться. Потому что ответ был получен. Вполне конкретный. Они бы разошлись на нормальной ноте, но Арсений Сергеевич решил по-другому. И это было ошибкой с его стороны. — Просто упал? Или напоролся на кулак? Антон встаёт с места и хватает свой рюкзак, убирая стул на место. Проницательность на высоте. Ага. Только вот бесит до ужаса. Бесит, когда суют нос не в своё дело. Шастун злится, но упорно этого не показывает. И уже на выходе отвечает совершенно понятно и ясно, ставя точку в разговоре, которого не должно было произойти между учителем и учеником: — Вы сами говорили, что мы с Вами не друзья. Поэтому, да. Я просто упал. — Арсений Сергеевич поджимает губы. — До встречи. Я как-нибудь ещё зайду, сыграем партию. Антон не идёт на занятия. Потому что решает сбежать. И он сбегает, оставляя все свои мысли далеко за пределами головы, потому что он обещал себе не привязываться к местам и людям. А получается, что уже начал. И дело не в «Сникерсе» и проявлении заботы со стороны одноклассников. Нет, дело совсем не в них. Дело в самом Антоне, который пытается всеми силами заглушить в себе порывы, не сулящие ничего хорошего. Который пытается заглушить в себе мысль о том, что ему это всё нужно.