Побороть себя

Страх. Запах гари. Горячий воздух, который делает невозможным спокойное дыхание. Сколько это уже продолжается? Кажется, столько, сколько Кэйа себя помнит. Просыпаться среди ночи в холодном поту и неконтролируемой дрожью в теле стало привычно уже давно. Кошмары преследовали его всюду. Где бы он ни находился, сколько бы ему ни было лет и как бы сильно он ни уставал. Каждую ночь одно и то же. В детстве было проще. Не намного, конечно, но ощутимо. Первый свой кошмар Кэйа увидел в 9 лет, вскоре после того, как мастер Крепус, отец Дилюка, забрал его на винокурню «Рассвет». Родной отец, что сжимал в своих руках худые мальчишечьи плечи, в кошмарах особенно настойчиво шептал одну и ту же фразу: "это твой шанс. Ты — наша единственная надежда". Думал ли Альберих, что сможет со временем выбросить воспоминания о том дне из головы? Конечно, думал, надеялся даже. Но и они развеялись в пыль. Он почти не помнил лица того мужчины, что был его родным отцом, но взгляд холодных голубых глаз, направленных вдаль, он не сможет забыть никогда. Что было в этом взгляде? Надежда, отчаяние, ненависть? Наверное, все это мешалось в один опасный коктейль. Маленький Кэйа, проснувшийся от слишком тяжелого для ребенка кошмара, был тут же стиснут в крепких объятиях его теперь-уже-брата. Отец еще в первый день сказал Дилюку приглядывать за этим мальчиком с большими глазами, полными страха, потому что он теперь часть их семьи. Одного вскрика за стенкой хватило, чтобы разбудить младшего Рагнвиндра, тут же рванувшего в комнату по соседству. Мастер Крепус и служанки, поднявшиеся на шум, увидели трясущегося в истерике и слезах Кэйю в объятиях старшего брата, успокаивающе перебирающего синие пряди волос. С того дня они иногда засыпали вместе, а иногда Кэйа появлялся на пороге комнаты Дилюка среди ночи, виновато выглядывая из-под отросшей челки (Дилюк настаивал на том, чтобы он будил его в любое время ночи, но чувство вины за это никуда не девалось). У мальчишки с огромными голубыми глазами, что будто светились изнутри, был его старший брат, который никогда не осудит, подставит плечо и поможет справиться с эмоциями после очередного кошмара. Повзрослевшего же Кэйю встречает только холодный полумрак комнаты в казармах Ордо Фавониус. Он поднимается, открывает окно и опираясь руками на подоконник пытается успокоить бешено колотящееся в груди сердце. В какой-то момент его кошмары детства пополнились новыми и более страшными. Кровь на его руках, презрение в глазах родных для него людей или близких и друзья отворачивающиеся от него. Видеть все это стало невыносимо. Рыцарь провел ладонями по лицу и синим растрепанным ото сна волосам, что в свете луны отливали приятной чернотой. Часы показывали половину четвертого утра. Еще не скоро мондштадтцы будут с ленцой выползать из своих теплых постелей, наполняя город привычным шумом. Парень садится на край подоконника, скрещивая руки на груди. Почему-то именно сейчас в голову лезли навязчивые мысли о прошлом. Кэйа всегда с теплотой на сердце вспоминал свое детство. Не то далекое, что было покрыто толстым слоем пепла и насквозь пропитано горечью и слезами людей, возложивших свои надежды и отчаяние на его — тогда еще детские — плечи. Время, что он провел в семье Рагнвиндров, всегда занимало в его душе особое место. Он часто доставал из закромов своей памяти теплые летние деньки, когда они с Дилюком, юные и не знающие горечи утраты, бегали среди виноградников на винокурне маленькими ураганчиками, срывали крупные гроздья сладкого винограда, пачкаясь нещадно, а потом бегали к озеру неподалеку, пытаясь отмыть алый сок с белоснежных рукавов рубашек. Не получалось, конечно же. Потом приходилось виновато склонять головы, смотря на носки обуви, пока Аделинда отчитывала их двоих за испорченную одежду. Мастер Крепус, наблюдающий за этой картиной, прятал мягкую улыбку за кружкой ароматного фруктового чая за завтраком. Кэйа позволил себе тоскливую улыбку, выдергивая себя из воспоминаний, которые отдавали глухой болью в душе. Многое изменилось с тех пор, когда они были подростками, когда шли плечо к плечу по жизни. Они оба изменились. Мог ли кто-то, кто не знал их раньше, хотя бы представить, что ныне рассудительный и серьезный Дилюк тогда бросался в гущу событий, не думая о последствиях и не тратя особо времени на то, чтобы построить в своей голове хоть какой-то план, а Кэйе, с лица которого сейчас почти никогда не сходила ухмылка, а в голосе скользили нотки флирта, приходилось прикрывать ему спину, бесконечно сетуя на безрассудство старшего брата. Их будто местами поменяли. Альберих поднялся с подоконника и отправился на выход из казармы, направляясь к собору Барбатоса в верхней части Мондштадта. Несколько месяцев назад он впервые поднялся на крышу собора и со временем начал ощущать практически жизненную необходимость вернуться туда снова. Было в этом что-то успокаивающее. Капитан кавалерии устроился на крыше собора и окинул взглядом ночной город. Голову снова наполнили мысли. Кэйа редко бывает честен даже с самим собой, но почему-то именно в этом месте носить фальшивые маски, за которыми он скрывает свои настоящие эмоции и чувства, не хотелось. Он усмехнулся. Узнай об этом Розария, с которой они частенько выпивали вместе в Доле Ангелов, подумала бы, что Кэйа выпил с десяток бокалов Полуденной смерти минимум и был безнадежно пьян. Вина сейчас определенно не хватало, как и человека, с которым можно было бы это вино разделить за разговорами «ни о чем» или обсуждением свежих слухов. Рыцарь прикрывает глаза, подставляя лицо прохладному ночному ветру, который так и норовил скользнуть под привычно распахнутую на груди рубашку и обжечь загорелую кожу холодом. Не давая себе слишком долго наслаждаться этой приятной атмосферой, он вновь открывает глаза, похожие сейчас на самый чистый лед с вершины Драконьего Хребта. Где-то за высокими стенами Мондштадта в сторону Спрингвейла направлялась повозка торговца, возвращающегося из дальнего пути, у городских ворот двое рыцарей несли свою службу (Кэйа уверен, один из них уже давно задремал и видит десятый сон), а в самом городе изредка виднеются патрули, изображающие активную деятельность. И эта картина никогда не меняется, она давно стала родной. Неизменными для ночного Мондштадта были и всполохи алого пламени, покрывающие металл тяжелого клеймора в руках Полуночного героя — что за глупое прозвище — что вновь карает нарушителей порядка, пока рыцари Ордо Фавониус считают овец. Кэйа тихо посмеивается. Он может с невероятной точностью воспроизвести в своей голове недовольный тон, который с презрением говорит о бесполезности и некомпетентности ордена. Ближайший патруль услышал непонятную возню на другом конце улицы и заподозрил неладное. Кэйе впору было бы прийти на помощь бывшему товарищу по оружию, только вот он будет против, не любит, когда в его дела вмешиваются (особенно, если это капитан кавалерии или Ордо Фавониус). Да и скроется он быстрее, чем рыцари ордена успеют даже сообразить, что произошло. В такие моменты Кэйа невольно соглашается со словами Дилюка о некомпетентности многих. Основные силы ордена, где люди представляли собой что-то стоящее, забрал в экспедицию магистр Варка. Кэйа наблюдал издалека за сражающейся фигурой в черном плаще и маске, которая в очередной раз взмахивает клеймором, будто он ничего не весит на самом деле. Как бы не было забавно дразнить винодела, который легко ведется на большинство провокаций и изредка ведет себя как большой ребенок, а уважения к нему это не умаляет. Он с самого детства взваливал на свои плечи слишком многое, подгоняемый ожиданиями своего отца и его похвалой. И с возрастом эта привычка справляться со всем в одиночку, как бы не было тяжело, только усугубилась. Их отношение друг к другу сложно объяснить словами. В детстве они были яркими и теплыми, между ними была крепкая связь и доверие, а сейчас это даже не назвать общением, ведь сталкиваются они чаще всего только в Доле Ангелов, когда Дилюк занимает место бармена по вечерам. И в такие моменты хотелось (нет, было необходимым даже) подбить Рагнвиндра хоть на какие-то эмоции, вытянуть из него хотя бы пару слов. Поэтому сценарий в такие вечера всегда был одинаков. Натянуть на лицо кокетливую улыбку, сесть за барную стойку и заказать бокал полуденной смерти, получить вместо нее стакан виноградного сока, который Кэйа терпеть не может, если Дилюк будет в хорошем настроении (его можно смело называть безумцем, ведь от холодного взгляда рубиновых глаз и хмурого выражения лица нисколько не веет «хорошим настроением»). И если он в хорошем расположении духа, то можно задержаться за стойкой, спросить как дела и назвать братцем, получая в ответ резкое «не называй меня так». Ну, хоть что-то, верно? А далее лишь с жадностью ловить раздражение, витающее вокруг красноволосого. Хоть что-то. Любые эмоции, даже раздражение или… Нет, ненависть в этих некогда лучистых глазах, сияющих красным золотом, он однажды уже видел и больше не хотелось. Желательно, никогда. Альберих поморщился от неприятных воспоминаний и поднялся на ноги. Окинув город взглядом в последний раз, он с удивлением заметил стремительно занимающийся рассвет. Стоит возвращаться, Джинн по головке не погладит, если он опоздает на утреннее совещание. Кто вообще собирает всех на совещание с самого утра. Кэйе нравилось мирное течение времени в Мондштадте, рабочая рутина и привычно шумные улицы. Это то, ради чего он остался в ордене. То, за что он готов отдать все, что у него есть, и даже больше. Только вот рыцарь не мог даже представить, что это последний раз, когда он сидит здесь и чувствует разливающееся по венам умиротворение, а прохладный ночной ветерок треплет его мягкие пряди волос. Не подозревал и того, что сидя на крыше собора будет не залечивать израненную душу после очередного кошмара, а обхватывать собственные плечи в понемногу подступающей панике, пытаясь выкинуть из головы мысли, в которые не хотелось верить даже под страхом собственной смерти. Будто самый страшный его кошмар внезапно решил воплотиться в жизнь.