Женщина для Ло

Они сидят в казино за карточным столом, и Ло не может отвести взгляда от рук Дофламинго. Новые кожаные перчатки — с эмблемой Пиратов Донкихот на манжетах — тонкие, чёрно-сажевые, подчёркивают неприлично длинные пальцы неприлично красивых рук. Дофламинго сам, от кончиков туфель до перьев шубы — сплошная непристойность, вызов, насмешка, безумие. Дофламинго слушает Требола с полуулыбкой и бездумно тасует карты. Поблёскивающий новый пластик мелькает веером обещаний, контрактов, будущих и чужих неудач. Сухо пощёлкивает, почти как выстрелы — или суставы, а звук вплетается в перезвон бокалов, смех и ругань — вечные спутники бриллиантов и жадности. Кажется, руки Дофламинго могут сгрести весь этот сверкающий хаос в горсть — и изничтожить. Или сделать своим. Ло хочет присвоить эти руки себе. Хочет, чтобы Доффи приобнимал его, не таясь, трогал; со вкусом, по-разному целовал как самое ценное сокровище; с нажимом заводил руки за голову и брал долго и чувственно, быстро и жёстко. Ощутимо. «Моё». Но тот лениво теребит скатерть, похлопывает Джека по плечу и стряхивает невидимые пылинки с шубы, не глядя в сторону Ло последние полчаса. Да в этом шумном и помпезном зале не на что смотреть, кроме как на своего Корасона! Ло не интересны ни толстый Чёрный Джек, ни будущие переговоры — Джокеру не отказывают, если только не хотят собирать паззл из своих органов, — ни роскошь Гран Тесоро, пошлая, вычурная, кричащая, — эту опухоль только удалять, целиком. Но она нужна Джокеру, а значит, делать Ло тут особо нечего. Он закидывает ноги на стол и любуется хищным профилем Дофламинго. Немного злится: здесь скучно, и много того, что вызывает раздражение — дети должников Тесоро, ворующие деньги, Дозор и революционеры… И только давешнее негромкое, вкрадчивое «составишь мне компанию, Ло?» удерживает его на месте. Только вот компанию сейчас Джокеру составляет другой. «Скотина». Ло блуждает взглядом по влажной от духоты линии ключиц Доффи в вырезе рубашки, в воображении — где скользкая ткань обнимает сосок и штангу в нём. Ло бездумно ведёт пальцем по ножнам Кикоку, представляя: вот он трогает живот Доффи, щекочет светлую поросль в паху — и в горле сохнет, а колени норовят разъехаться. — Неужели это сам Хирург Смерти! — мелодичный голос выдёргивает Ло из белого шума собственных мыслей. Он едва не слепнет, почти активирует Скальпель. Революционерка Иванкова, возникшая рядом вспышкой фейерверка, склоняется над ним, жмётся к Ло своим откровенным декольте. Она высокая, манерная, громкая. Ло ухмыляется. Предлагает ей сесть рядом и галантно пододвигает королеве окам стул — не в одиночку же ему умирать тут от скуки и ревности. — Трафальгар Ло. — Ну наконец! Будем официально знакомы, кофейная зефирка, — сверкает глазами Иванкова. С огромных накладных ресниц сыпется золотистая пыльца. — И спасибо за помощь на берегу. Считаю, совместные драку и пролитую кровь нужно отметить! А почему бы и нет? Завести знакомство и продавать революционерам оружие — хорошая сделка, а, Джокер? — На брудершафт? У Иванковой ослепительная улыбка и слишком ярко накрашенные губы, вульгарное платье-перчатка с разрезами и изысканно-скромная цепочка на шее, блёстки в завивке и нечитаемый глубокий взгляд — всё это ей неприлично идёт. Если Ло скажет Доффи, что они похожи, на сколько частей его захотят разрезать? А может, это значит, что Доффи – его идеальная женщина? С невольной улыбкой он переплетает с Иванковой руки. Её, длинная и узкая, приятной прохладой касается его запястья. Бокал с вином искрит в изменчивом свете, благоухает дурманными цветами и остротой восточных специй. Ло наклоняет голову, цепляет внимательный взгляд Доффи и отпивает из бокала. Облизывает стеклянный край, представляя, что это широкой ноготь на указательном пальце Доффи. Или среднем. Губы Доффи приоткрываются, кончик языка мажет по нижней, и карта выпрыгивает из рук, словно он отвлёкся и не удержал её. Или специально кинул? Оторвавшись от губ Ло — поцелуй для такой особы неожиданный и невинный, без жеманства, присущего окама, это странным образом умиротворяет — Иванкова замечает карту и оживляется: — О, какая прелесть. Малыш, ты знаешь, если карта тебе сама выпадает, стоит обратить внимание. Она скажет тебе что-то важное! — Иванкова восторгается, её кудри пружинисто гладят шею, и в восторженном интересе — только жажда поразвлечься за чужой счёт. Ло это нравится. — Давай глянем, что там? С прямоугольника на Ло смотрит червовая девятка. — Девятка значит любовь. А ещё постель. — Она вытягивает из пачки, втиснутой в декольте, тонкую сигарету, закуривает и нарушает личные границы совсем уж нагло: ведёт кончиком ногтя вдоль бедра Ло, но сводят с ума именно слова: — Член может не влезать, куда надо, но если у мужчины умелые руки... Ло вскидывается, но нити Дофламинго удерживают его на месте спокойно и чуть игриво. Он, не чуя угрозы, захваченный близостью Иванковы, и не заметил, как они опутали его всего, и теперь скользят по одежде, сплетаются в верёвочный корсет на груди и животе. Ло старается дышать ровно и не обращать внимания на понимающую ухмылку окамы. Он смотрит только на Доффи. Как длинные гибкие пальцы гладят воздух, и, повинуясь, нити то сдавливают Ло, наверняка оставляя отметины, то перемещаются, и за пристальным взглядом, спрятанным за стёклами очков, привычно жадным и насмешливым, читается желание разложить Ло прямо на этом столе. Ло согласен. И едва не теряет контроль над лицом, над голосом, над всем своим телом, когда нити трогают в откровенной ласке затылок, стекают по шее, с нажимом — по спине, и сворачиваются кольцами вокруг бёдер, чуть раздвигая ноги. Словно это руки Дофламинго, а не его фрукт. Нужно отвлечься. Совершенно не то время и не то место. Сложно. Не обращать внимание на яркое оперенье диковинной птицы, на руки в перчатках из чёрной кожи, способные одинаково на ласку и на убийство, и на то, что они творят с ним. Ло смотрит за спину Дофламинго, надеясь уцепиться за что угодно, но вокруг один разноцветный шум: стук фишек, шуршание рулетки, снующие официанты, шепотки, хорошо поставленный голос крупье, рубашки карт, вскрики, аплодисменты, плач… Золото и низменные инстинкты. Иванкова и Дофламинго идеально подходят этому месту: король и королева кричащего бесстыдства. Дьявол. А ведь он почти отвлекся!.. И Ло едва не зажимает рот рукой: нити трут в паху, норовят влезть куда не надо… Да, блядь! Он, конечно, обожает Доффи и любит их игры, но это игра в одни, блядь, ворота. — Какой отзывчивый, — Иванкова шепчет с придыханием, трогая губами серьги в его мочке — и прочерчивает линии ногтями по внутренней стороне бедра Ло, даже сквозь джинсы ощутимо и волнующе. — Дофламинго зря тебя взял с собой, ты течёшь от одного взгляда, и сам Джокер отвлекается. Только посмотри, он же сейчас продует в карты Джеку. Слыша каждое слово, но плохо понимая смысл, Ло смотрит на хмурого Дофламинго, хихикающего Требола, этого старого пройдоху, который смеет говорить что-то дерзкое господину, и Джек… Джек. Точно. Ло отстраняется, мельком уронив взгляд в декольте, но ни крошечного револьвера, ни стилета или, судя по тяжёлому запаху, афродизиаков Иванкова не прячет. Он просто и правда «потёк». Ло сжимает зубы. Он тут для слежки, чтобы никто не мешал сделке. Выкупить у Тесоро Чёрного Джека, крупного информатора подполья и бла-бла-бла, захотят многие. У Доффи свои привилегии, и они с Тесоро партнёры. Да, вот так, думай, выстраивай логические лесенки, отвлекайся. — Если Доффи проиграет, что вряд ли, его подстрахует Требол. Он великодушно даёт Джеку отыграть миллионы, внесённые за него, и тогда, выдав нужную информацию, тот сможет уйти, — скучным голосом сообщает Ло, откидываясь локтями на спинку стула. — Да ладно, сладкий, Джокер упустит такой лакомый кусочек? — грудной смех Иванковой обсыпает мурашками-конфетти, пьяно и томно отзывается под рёбрами. Ло усмехается, перекладывает ногу на ногу. — Нет, конечно. Зато он любит дёргать за ниточки и давать людям надежду, — он косит взглядом на Иванкову, оценивая реакцию. — Как и вы, госпожа революционерка-я. — Я всего лишь любопытная женщина… — Королева окам. — Ха-ха, верно, птенчик! И потому вдвойне женщина и любопытна, милый, а сделка ваша не такой уж секрет, — театрально и не менее задорно Королева подмигивает, и кого послабее это свалило бы с ног. От ужаса, обожания или техники какой кенпо — это по обстоятельствам. Ло не чувствует опасности, но всё равно сжимает ножны, стискивает зубы. Или его дурят, или их пытаются подставить… Тесоро? Сам Джек? Кому выгодно рискнуть и урвать двойной куш? Джек явно рассчитывал свою инфу продать подороже, а тут за так отдаёт… Неужели его свобода дешевле пары секретов? Или Тесоро хочет получить за него выкуп, но похитить через третьи лица? Если он, конечно, в курсе истинной ценности Джека… Пиздец. Ну хоть член по лбу не стукнет, и на том спасибо. — Те славные мальчики на берегу, что размахивали мушкетами и были так аккуратненько покромсаны на ломтики, кажется, уже собрали пазл из рук, ног и голов и вновь снуют неподалёку. Сквозь дым сигареты лица Иванковой толком не разобрать, но отчего-то оно кажется усталым и насмешливым, всего на секунду, совсем как у Коры-сан, а потом актриса бурлеска возвращается. — Но не все. Кажется, кое-кому от меня тоже изрядно досталось. Сдержав порыв подскочить, Ло оглядывается с ленцой, всматриваясь в гуляк и персонал. Тесоро не торопится приносить документы о выкупе, но они и сами не спешили. До сего момента. Он встаёт, проигнорировав цепкий взгляд Требола и как нити на теле заволновались. Подав знак «я осмотрюсь», кивает Иванковой. — Где видела? — уточняет, когда они уже в толпе; фигура Дофламинго висит на горизонте мрачным розовым облаком. — О, а поцелуешь даму за помощь, милый? Сначала Ло кривится, а потом бросает очередной взгляд на Дофламинго, на чёртовы руки, лежащие поверх выигрышной комбинации, ясно и так, на музыкальные загорелые пальцы — стянул перчатки, ухоженные ногти, ладони и запястья с родинками на левом, он помнит каждую. Всё это недосягаемо. Так пусть не только для Ло это будет мучительно. — Хорошо, окама-я, по рукам. — Ло тянется к Иванковой, наблюдая исподтишка за Дофламинго. — Вон тот, конфетка, — указывает окама на лысого одноглазого типа, — мастер взрывчатки. Сейчас будет… БУМ! И звук вливает в рот Ло насильным поцелуем. А поцелуй захватывает, напористо-мягкий, умелый. Окама едва придерживает его лицо ладонями, но отстраниться, прервать... Ло не может и не хочет. Он пьёт дыхание из терпких солнечных трав, льнёт к губам, мелко и голодно дрожит — Иванкова сложилась чуть ли не втрое, чтобы дотянуться до его лица, и её бархатная, чуть обвисшая под весом грудь обдаёт жаром руки, ломает в нём всю разумную сдержанность. Ему только и хочется: пробраться под шёлк, завладеть блестящей от испарины кожей в россыпи цветных глиттеров, вдохнуть запах лона... Разрезать её и изучить, распробовать до конца. Взрывы и вопли сливаются с первой судорогой, предвещающей оргазм. Ло осоловело мотает головой, не понимая, как он только что, от одного поцелуя… В зале дым, крики и беготня. Фруктовики Тесоро, охрана, гости и слуги, все мечутся, мешают друг другу, орут и визжат, и только Дофламинго, выпрямившись во весь свой немалый рост, сумрачно смотрит на происходящее. И на Ло. И потому не успевает заметить — дьявол тебя дери, Джокер, куда ты направил свою волю наблюдения? — как мимо проскальзывает неприметный тип. Без оружия. Без намерения причинить вред. Чистый и пустой, как монах из страны Вано. Ему хватает одного касания, и Джек исчезает вместе с ним. Растворяется в воздухе вместе с куском карточного стола. Это всё он виноват. Недосмотрел. Повёлся на заигрывания этой трансвеститной шлюхи. Отвлёк Доффи. Упустил цель. Доффи его четвертует. Хрен с ним. Главное сейчас, чтобы Семья не потеряла лицо! Когда мозги проясняются от злости и страха, Ло понимает: наверняка революционной армии от Джека была нужна информация о перевозке рабов, которых они так любят освобождать, — и о преступном подполье разузнать они тоже хотели. Не зря же Иванкова так крутилась рядом с ними. Правая рука самого Джокера, брокера всего подполья. Любая мелочь будет полезна. Даже то, что у Третьего Корасона стоит на его босса. Блядь. Что делать — это надо думать в спокойной обстановке. Не когда кругом побоище и погром. Доффи ненавидит, когда его наёбывают. Ненавидит проигрывать и упускать добычу. Ненавидит весь этот сброд. Ло надо отвлечь Доффи на себя, чтобы тот не устроил тут геноцид. Никому не надо знать, что Джек был ему нужен. Пусть думают, что он уже всё своё получил. И с Тесоро ему разборки не нужны. Только вот Ло может сейчас хоть брюхо себе вспороть своим Кикоку, а Доффи только радостно станцует на его кишках. Впрочем, нет, наверняка пожалеет свои туфли. И вот как его отвлечь? — Ло-о-о!!! — орёт ему в ухо Дофламинго и за шкирняк волочёт куда-то сквозь месиво мрамора, стекла, игральных фишек, разлитого бухла и соплей Требола. У Ло в желудке ледок ужаса с нездоровым предвкушением похрустывает вместе с адреналином. Оправдываться он не будет. Это бессмысленно. Наказание — пускай. Вот Доффи и отвлечётся. А в расход его не пустят. Не пустят же? В крохотном вип-зале круглый стол на шестерых, кресла, бар, зеркало на потолке и золочёные канделябры. Всё это он замечает мельком, прежде чем с размаху впечататься мордой в стол. На пол сыплются карточки и кости, щеку холодит вытертое сукно, под которым, если вскрыть доски, наверняка много прослушки и тайников. Ло пытается сказать об этом разбитым ртом, ему отчего-то весело — у Эмпорио была наркота? За волосы цепляются пальцы, больно, тянут наверх рывком, до пятен в глазах, и в лицо шипит дракон: — Не смей ни с кем флиртовать. Особенно с этой подстилкой Драгона! У Ло вырывается невольный смешок. Все Ди — подстилки великих? — Завидуешь, что мы нашли с ней общий язык? Ну да, ну да, вожди вечно заняты, приходится утешаться в чужой дырке, тебе ли не знать, Доффи? — Ло криво улыбается. Этот бешеный оскал, и подрагивающие руки, и залитые вином перья — он любит в Доффи всё. — Она похожа на тебя. Идеальная женщина. Доффи меняется в лице. Из почерневшего, зло перекошенного, оно становится растерянным и охуевшим. — Что? Ло, ты ебанулся? — Ебанулся. На тебе. Доффи, ты моя идеальная женщина, знаешь? И Доффи начинает громогласно хохотать. Перья вздрагивают на его плечах, щекочут загорелую шею, мочку уха с тяжёлой золотой серьгой. Ло завидует им, перьям, серьгам, рубашке: они трогают Доффи, ласкают, льнут к его коже, каждую минуту, и сейчас — в особенности. Он приподнимается на руках, но тут же рушится на стол вновь. Смех стихает. — Хорошо, Ло, — вкрадчиво-нежно мурлычет Доффи, и Ло не уверен, у него трусы липнут от смазки, или он ненароком слегка обмочился? К его заднице крепко притираются, а на щеки падают душистые синие локоны. Что? Кто... Синие, и с блестками. Да твою ж, Джокер! — Всё для моего Корасона. Сиськи, письки, окамы, огромные женщины с хуями. Край уха задевают прохладные губы, прихватывают игриво. Пачкают помадой. Рука с пугающим маникюром неприятно шарит по пояснице, вытягивая шлейф ремня, а на спину давит мягкая, упругая грудь, ёрзает по нему, цепляя то колючей тонкой цепочкой, то острыми сосками. Ло густо обдает хвойно-ягодными духами. Оглушённый и растерянный, он вопросительно ищет глазами Доффи. Ноги почти затекли, дышать под таким весом трудно, но он тянет уголок рта в ухмылке — Доффи восседает в кресле как дома на троне, и из его рук — идеальных и смертоносных — тянутся нити, сотни струн и плетений. Клон в виде Эмпорио Иванковой не сразу поддается его воле. Доффи всё ещё слишком зол и обижен. — Будешь только смотреть? Да ладно? Доффи-и... — вызывающе тянет Ло, ухмыляется не хуже Джокера — всё-таки они быстро ловят волну друг друга. — В тебя и мой член с трудом-то влезет, — хмыкает Дофламинго, сосредоточенно глядя на плетение в пальцах. Ло хочет до пьяной одури, чтобы его расплели на нити, а потом собрали заново этими руками. Он кусает губы и жмурится, представляя: вот Доффи ласкает его член, задевая головку накрахмаленной манжетой, или царапает холодной запонкой — это пронизывает Ло искристой, почти болезненной молнией. Возбуждение. Представляет костяшки пальцев во рту — как будет сосать их и задыхаться от удовольствия, и заглатывать ещё. Или подвижные фаланги — чтоб вворачивались в зад и давили, раздрачивали до сладкого покалывания и жара, стекающего к ступням. И целовать-целовать-целовать каждую линию на ладони, каждый ободок ногтя, каждую фалангу и подушечку пальца, слизывая кровь и порох, вино и соль, и восточные чернила. «Член может не влезать, куда надо, но если у мужчины умелые руки…» Руки. Протяжный стон режет Ло изнутри, столько в нём разбуженного и неудовлетворенного желания, столько жажды, столько раздражения. Прикосновение к щеке отрезвляет. Доффи рядом, стоит, высокий и непривычно длинный без шубы — бросил в кресле, перебирает волосы на затылке Ло длинными пальцами, очерчивает скулу, и брови, и нос небрежным, но бережным жестом ценителя. Ло хочет грубо извиниться, хочет наорать, хочет потребовать, наговорить гадостей, просто хочет (уткнуться в перья шубы и отдышаться) — и совсем не ожидает, что во рту у него окажется деревянный, обитый железом наконечник нодачи. Его Кикоку. Доффи без тени улыбки толкает ножны ему в рот. По-хозяйски пихает глубже, елозит за щекой, по зубам, по нёбу, больновато и заводяще. Он трахает его — но не тем, блядь, мечом! Здоровенная рука держит Ло, не давая повернуть голову, и столешница, и ножны уже все в слюне и сукровице, но ему похуй. Челюсть ноет от такого «минета». Трахает Ло, с размахом и бесстыдством, клон окамы: сминает ладонями ягодицы, натягивая кожу вокруг ануса — волнующе, и чуть дискомфортно. Хлопает с оттягом, до колкого, звенящего жаром ожога — Ло сладко вздрагивает, когда прохладные пальцы задевают промежность и дырку (ну же, с-с… ну!) и снова мнёт задницу. И между этими игривыми хлопками — клон затейливо, грязно лижет его дырку с причмоком, от которого волоски дыбом, и член тоже, и яркая помада наверняка размазалась вокруг. Вряд ли Эмпорио ведёт себе так в постели с Драгоном или с кем ещё. Отчего-то Ло в этом уверен, и от омерзения он хочет отстраниться, а от удовольствия — прижаться к ловкому, быстрому языку. Такому мокрому, скользкому и горячему — только и тянуться навстречу, и бессильно стонать в темноту под глазами, теряясь в ощущениях. Иногда клон сосёт его ноющий член, облизывает головку с тем самым сочным причмоком — и Ло почти спускает, почти не контролирует голос и беспокойные руки. В глазах искрит, изводящее, тянущее возбуждение поджимает пальцы ног, выкручивает мышцы, стежками прошивает вдоль спины и запускает тахикардию. Он весь — измученное и нихуя не удовлетворённое тело. Сука тенрюбитская! В задницу с тугим плавным нажимом входят два больших пальца в широких кольцах — е-ебать нарколога! он же сейчас рехнётся! и сжимается невольно, — но те грубовато разводят в стороны, воздух неприятно... да хуй там, волнующе и дразняще холодит кожу, и Ло с шипением вскидывает бёдра: анус горит и пульсирует, и он готов уже на что угодно, только чтоб… чтоб… бля-а-а… Это не член. Это… ох, что угодно, Доффи из своих нитей может сплести хоть огромное щупальце, хоть палку с глазами, хоть жало. Или запихнуть в него руку по локоть, в той самой латексной перчатке Иванковы. У Ло кружится голова от восторга и возмущения. Это что-то двигается в нём толчками, размеренно и мощно, распирает беспокойным зудом, словно в Ло засунули корень имбиря, замирает и ворочается глубоко. Жутко. Охуенно. Недостаточно. Он хочет ощущать Доффи: под собой, на себе, вокруг, внутри, — а не его чёртовы нити, пусть трижды они его, на хрен, часть. Ло как в полубреду бросает взад-вперёд, он ёрзает, он мокрый от пота и, кажется, напускал слюней, как мальчишка, а живот в задравшейся кофте трётся о сукно. Член томительно обжимает чем-то гладким, мягким и тёплым, словно клон трахает его и членом, и вагиной сразу, и это немножечко до хуя. Ло начинает истерически подхохатывать — а потом захлёбывается поцелуем. Доффи дышит над ним тяжело и недобро, огромный, раскалённый силой и желанием. В этом жаре, в дыхании, запахе, ощущении его тела и воли Ло хочется раствориться. И в напряжённой позе, и в смутно знакомом движении рук Доффи угадывается… От одной догадки бёдра, пальцы и рёбра Ло выкручивает острым спазмом эйфории и предвкушения. Доффи трахает себя его Кикоку. Рубашка молочно соскальзывает с крепких плеч, дерево под ладонями Ло трескается, и от всей неудобной позы так плохо и хорошо, что оргазм кажется излишеством. Он изливается долго и мучительно. Когда Ло открывает глаза, под спиной — стол, и он опасно качается, а по обе стороны от Ло упираются незнакомые колени. Он с трепетом изучает благородные изгибы, трогает пальцами щекотную розовую поросль на лобке, выпутывает знакомую окамскую цепочку, зацепившуюся за волоски — и она, посверкивая, ведёт его всё выше и выше, к округлой загорелой груди, не очень большой и идеальной формы — как чаши с Небесного острова. Доффи-женщина смотрит на него с высоты своего роста, ему видны острый подбородок и стервозная улыбка, мальчишеская стрижка её некрасиво молодит, а кокетливо убранная за ухо прядь смешно и соблазнительно топорщится. Кажется, Ло влюбляется заново. Кажется, добавляет холодная часть разума, мир сошёл с ума и это не клон. Доффи с самого начала плёл второго, чтобы добраться до Королевы окам и... что? Ещё в зале заключил сделку? Нарвался на фрукт гормонов во время всеобщей паники? Зач... Как... Бред. Он же не поменял их разумы в суматохе?! Нет, точно нет. — Это ненадолго, Ло. Могу же я побаловать себя и своего Корасона? — насмешливо вибрирует Доффи и слизывает со своей щеки мутную кляксу семени. — Попробуешь трахнуть меня, Ло? — вкрадчиво говорит густым низким голосом красивейшая из женщин, и лицо её горит одержимостью и силой, которая всегда так притягивала Ло. — Засунуть... — Доффи приподнимается, заводя руку за спину, и почти элегантно, и небрежно вытягивает из себя Кикоку. Вязкий и скользкий телесный звук вытесняет разум, которым Ло всегда так надменно гордился, и замыкает его начисто. — Д-давай по порядку. По… списку… — выдавливает из себя Ло и слегка по-врачебному щупает женские прелести, подрагивая от восхищения — Доффи благосклонно улыбается. — Сейчас я его озвучу. Список. Там много про твои руки… Можно, я их клонирую?.. И да, что бы ты там не думал, Доффи. Я всё же больше по мальчикам. Но сейчас я — с удовольствием.