<...> герои — это мы, декорации — говно,
действия было не так уж много и
ещё долго не будет,
на второстепенных персонажей
нам наплевать <...> (с)
«Билли», Анна Гавальда
Я знал, в данный момент он думал, что во всём виноват я. Лёжа на холодном песке, безразлично перебирая его пальцами, глядел на луну, как дикий волк, который вот-вот завоет на неё от безысходности... или просто потому, что привык. Волк, всегда готовый к схватке, всегда готовый ответить злом на зло, и коротким удивлённым взглядом на добро... В этом весь он — мой лучший друг, Тони Старк. Проклинающий меня, наверно, каждый божий день. — Сдалась мне эта работа, - сквозь зубы сказал мне он. — Так прожил бы, без неё. Зачем тебе нужно было всё это? Ты знаешь, что я слишком горд, чтобы... — А ты знаешь, что ещё один привод к полицейскому — и тебя посадят, — перебил его я, не желая слушать об этой невыносимой гордости. Даже не гордости, гордыне... Ужасное качество, ужасное чувство, отравляющее жизнь. Об этом я знал не понаслышке. — Я всего лишь хотел, чтобы ты наконец зажил нормальной жизнью. Он промолчал, с ещё большим безразличием уставившись на небо. Но через минуту обронил тихое: — Проверь, не много ли крови из головы вытекло. Я боялся смотреть назад. Боялся увидеть огромную чёрную лужу рядом с головой Тони. Боялся расплакаться, как тогда, в подростковом возрасте, когда надо мной издевались одноклассники. Боялся, что могу потерять единственного друга из-за собственной глупости и неумения ладить с людьми. Даже у диковатого Тони выходило лучше общаться с окружающими, хотя в большинстве случаев это было не по их воле. И так как обычно выходит так, как хочет Тони, я горячо желал, чтобы сейчас — в эту минуту, в этот час, в эту ночь — он захотел остаться живым, дождаться подмоги. Чтобы на этом необитаемом острове каким-нибудь чудом оказались целители. Но кое-как обернувшись, я понял, что всё не так плохо. Кровь, конечно, была, но не в катастрофических количествах. До утра, надеюсь, дотянем... Я пододвинулся ближе к нему настолько, насколько позволяла моя травмированная нога. Нас выкинули на этот остров из-за меня. Доставили на лодке, которая, ударившись о прибрежные камни, раскололась на несколько частей. Нас выбросило волнами на булыжники. Тони ударился головой, я — неудачно подставил левую ногу, желая смягчить удар. Мы не могли полноценно плыть, поэтому — с нашим вечным жизненным кредо «будь что будет» — перевернулись на спину, схватились за руки и позволили течению донести нас до ближайшего берега. Единственное, о чём мы молили небеса в тот момент — чтобы нас не разделило волнами. Вместе мы — сила, порознь — никто. Сейчас же я молю, чтобы нам снова повезло. По моему скромному мнению, мы это заслужили. Не то чтобы я воображал нас такими уж мучениками, но думаю, хлебнули мы достаточно. Небеса могут смело рассчитывать на нас в будущем. Нам бы дожить до утра... — Тони? - позвал я его. Ответом послужила тишина. Я повернулся к нему: он то ли потерял сознание, то ли заснул. Я стал расталкивать его, наивно надеясь разбудить. Нет сигнала. У Тони обычно очень чуткий сон и то, что он не проснулся, означало, что он, возможно, скоро будет в коме. Кровь не останавливалась, медленно собираясь вокруг его плеч. Я снял с себя толстовку, затем майку. Последнюю использовал как бинт, подложив её Тони под голову. У него тёплая, даже горячечная кожа; майка вполне может стать препятствием кровотечению. Осторожно передвинувшись к беспокойному морю, солёной воде, я смыл начавшую свертываться жидкость с пальцев. Секунды спустя толстовка вновь оказалась на мне. Я улёгся с левой стороны от Тони, устроившись на боку и подперев голову локтем. Наблюдал за неподвижным другом, изредка переводя взгляд на звёздное небо. Ты слышишь, Тони? Слышишь, как дует солёный ветер, как волны ударяются о берег, едва не доставая наших ног? Как ветер шепчет листьям вдалеке нежные слова о том, что не покинет их до самого утра, как подбирает песок и обсыпает им нас? Ты слышишь, как я рассказываю звёздам на чёрном небе о нашей жизни? Слышишь, как сильно я хочу, чтобы ты был со мной всегда?***
На самом деле я считаю, что мы довольно неплохие люди. По той лишь причине, что пройдя через всё, что было в наших жизнях, мы смогли остаться людьми, верными себе. Сейчас, когда я пытаюсь оправдать нас перед небесами, я хочу начать рассказ с того момента, как мы познакомились. Это вообще-то не очень приятно вспоминать, но спустя несколько лет я понял, насколько мне повезло. Дело в том, что с самого детства я всегда считался ущербным в глазах родных. Точнее для чужих они мои «родные», а для меня — просто «эти люди», пророчащие мне тёмное бесперспективное будущее с тех пор, как я родился. Мать начала пить, когда мне было четыре. Как мне рассказывали эти люди, она просто не выдержала ухода отца, стала вести разгульный образ жизни, а меня постоянно спихивала к тётям и дядям, чтобы я не болтался под ногами, не мешал её клёвому времяпрепровождению. «Сёстры и братья», сославшись на то, что я младше всех них (хотя там были мои ровесники), никогда не играли со мной, а когда я просился к ним, то становился предметом насмешек. В итоге, после нескольких лет таких игр, я вдруг понял, что одному играться интереснее. Родственники прознали моё это открытие и всячески пытались мешать мне наслаждаться тем, что у меня имелось. Ломали все самодельные игрушки, гадили в мою песочницу, пытаясь вызвать мои слёзы. Но я больше при них не плакал. Это меня больше не расстраивало. С самого детства я точно знал, что моя судьба не волнует ни одного человека в этом мире и сейчас, когда мне двадцать два, это осознание живет во мне как самое главное и полезное открытие в жизни. Лучше утвердиться в этом в раннем возрасте, чем будучи взрослым. Я пошел в школу — и мне моментально стало легче. Там я хоть и был изгоем благодаря брезгливым родителям моих одноклассников, но меня хотя бы не трогали. До поры до времени. До тех пор, пока одноклассники не узнали о моей ориентации. Когда мне было четырнадцать, я понял, что не то, что не люблю девушек — я их ненавижу. Анализируя своё прошлое, склоняюсь к тому, что всему виной была моя мать, являвшая собой негативнейший пример, которому пытались подражать мои сестрицы. Они одна за другой становились шлюхами, совместно проживали со своими парнями, подвергались телесному насилию и тоже стали много пить. И я стал приглядываться к мужскому полу. Но вполне возможно, что я таким родился. Согласно современным "открытиям" науки. Возвращаясь к теме издевательств в школе: в пятнадцать я впервые поцеловался. Конечно, этот презент мне подарил парень — я даже помню его имя, он представился мне Квентином Беком — когда меня впервые затащили в клуб «братья», заявив, что я не смогу подцепить ни одну красотку. К слову, никто и не собирался. Танцующие тела источали жар, поднимая общую температуру заведения на добрый десяток градусов, стены были мокрыми, туалеты — забитыми, совокуплялись даже у умывальников, не стесняясь никого. Желая помыть руки, только что задевшие мокрые противные стены, я не сразу заметил, как сзади ко мне прижался Квентин, руки которого уже были под моей свободной футболкой. Хотя мне и нравилось это ощущение, я оказал сопротивление: в одной из поликлиник я читал много буклетов про ЗОЖ, в которых было написано о незащищённом сексе и СПИДе в том числе. Поэтому дело ограничилось лишь приятными поцелуями. На следующий день об этом знали все: дома надо мной лишь посмеялись, а вот в школе... Ребята из класса затащили меня в туалет и сильно отпинали в надежде выбить(выпинать) из меня эту дурь. Я не защищался: а что можно сделать против большинства, которому на тебя не плевать лишь в отдельных случаях? Это продолжалось около полугода. Я никогда не жаловался на это. Когда тебе больно — всем всё равно, это закон. Когда тебя бьют — значит, ты сам виноват. И так во всём. Да и тем более, пожаловаться-то было некому. Затем к нам, в нашу отстойную школу, в наш отстойный класс перевели одного хулигана. Он сразу обосновался в нашем классе как будущий главарь преступной группировки. Его все боялись. Он брился налысо, посередине правой брови у него был небольшой шрам и казалось, будто он всегда её подбривает, что прибавляло ему крутости баллов на двести из ста. Он был до ужаса высоким, худым, однако удивительно сильным и ловким, когда дело касалось поединков. Он подрался с держалой нашей школы в первый же день и с легкостью одержал победу. На шее у него красовался ещё один шрам — когда-то ему пытались перерезать горло. На теле было несколько "партаков" — в том числе и на груди, животе, ногах; он планировал сделать в будущем ещё с десяток красивых татуировок. Серьги в ушах, хоть это тогда считалось модным, он не признавал. Серьга в правом ухе говорит о том, что ты относишься к сексуальным меньшинствам. У меня была такая. В знак протеста. Но всё, что я получил — это не одну сотню ударов, переживаемых со сжатыми зубами, без единого звука. Взгляд новенького всегда ассоциировался у всех с угрозой для жизни. Никто никогда не смел смеяться над его щербинкой между передними зубами. Он всегда насмешливо улыбался, тем самым демонстрируя её более явно. Никто не знал, что делал он это намеренно, тоже в знак протеста. Никто, кроме меня. Связь между нами зародилась довольно банально. В тот прекрасный день меня опять потащили в туалет и повалили на пол. Тогда в графике — подумать только, у них даже был график! — по плану стояли удары ремнём. Признаюсь, обычно это было ужасно, в особенности если ты тощий как спичка. Но не хуже, чем удары бейсбольными битами. Откуда в нашем захудалом районе они откопали палки ради такого великого дела, я понятия не имею. Только на меня стали сыпаться удары один за другим, как новенький остановил это безобразие одним только своим присутствием. Один из одноклассников, заискивающе улыбнувшись, ответил на вопрос о том, что тут происходит: — Пидора этого, Паркера, учим больше не подставлять зад мужикам, — и, протянув свой ремень новенькому, предложил: — хочешь попробовать? Тебе понравится. Новенький меня удивил: схватил одноклассника за волосы и со всей силы лягнул лицом об умывальник так, что от него осталось лишь красное кровяное пятно, плавно стекающее на шею, впитываясь в рубашку под вопли пострадавшего. Защитивший меня парень велел всем убираться вон, сказав, что сам разберётся. Так мы с новеньким и познакомились официально. Я думал, он тоже меня изобьёт, но он протянул мне руку, помогая подняться и, не отпуская моей ладони, представился: — Меня Тони зовут. Тони Старк, — улыбнувшись по-хулигански. По-другому он не умел. Я сглотнул, прежде чем сказать: — Питер Паркер. Посмотрев на закрытую дверь, он признался: — Ненавижу ремни. Взгляд его вдруг стал таким, будто он был быком, увидевшим красную тряпку. Я всё ещё опасался за себя. Но так же внезапно его взгляд потеплел: — То, что они сказали, правда? Меня разозлила его намекающая на многое ухмылка. Я горячо воскликнул: — Никому я зад не подставлял! Он заулыбался ещё шире, примирительно поднимая руки. Мне кажется, в тот момент я в него и влюбился. Щербинка между зубами невероятно ему шла... — Ладно-ладно, я всего лишь спросил. Больше они к тебе не прикоснутся, но... Питер, тебе бы приёмам подучиться. Не всю жизнь же терпеть. С тех пор мы стали видеться по пятницам в доме его бабушки — единственной женщине на планете, которая мне искренне нравилась. Она души не чаяла в Тони, а когда тот представил ей меня, она ущипнула меня за обе щеки, сказав, что мне нужно больше есть. Я в общем-то был с ней солидарен, потому как дома нормальная еда была редко... Тони тщетно пытался научить меня боевым приёмам. В совершенстве усвоил я лишь один: шейный захват. Надо сказать, на шее Тони с тех пор, как я научился этому, синяки могли не сходить неделю. Бывало, что я тренировался так усиленно, что лишал моего учителя голоса этим приемом. Но Тони никогда на меня не злился. Да, часто считал меня невыносимым и виноватым во всех его бедах, но не злился, не раздражался. И не пытался причинить вред. В школе мы вели себя как чужие друг другу люди. Я прекрасно понимал, что не должен пятнать его репутацию нелюдимого холодного человека, которому никто не нужен и который после окончания школы должен непременно сгинуть в тюрьму за особо тяжкое преступление. Первое время после того, как Тони заступился за меня, одноклассники думали, что между нами что-то есть. Ах, если бы это было так!.. В общем, больше меня не трогали, а проходя мимо, задерживали дыхание. Я не злорадствовал: считал, что потенциальная неприятность не миновала. Конец девятого класса наступил быстро. Вся параллель организовала выпускной, на который мы с Тони не пошли — слишком накладно это было в финансовом плане. Но Старк пришёл ко мне домой вечером с несколькими бутылками пива и предложил прогуляться. Точкой назначения был заброшенный переулок, где даже мыши не шуршали. Тони сел у пыльной стены кирпичного дома и приглашающе похлопал по месту рядом с собой. Думаю, он позвал меня просто поболтать — он редко мог позволить себе такую роскошь как беспечность. — Ты напивался когда-нибудь? — Не-а, — я покачал головой. — Мать сильно пьёт, не люблю. Тони, прикончив одним глотком полбутылки пива, усмехнулся. — Тебе везёт, что она просто пьёт, а не бьёт. У меня отец тоже алкаш и если он нализался дома, то достает ремень и начинает меня колошматить. То есть раньше так было. Потом я познакомился с одним чуваком из Бруклина и он научил меня бить в ответ... И тогда, посмотрев на него, я решил стать Тони Старком, которого боятся все... Кстати, пиво самое дорогое в том супермаркете. Краденое, конечно же. — Он весело улыбнулся, смотря на чёрное небо с россыпью белых звёзд, видневшееся в просвете между домами. Подтолкнул меня, мол, давай, чего сидишь, пей, не зря же от охраны убегал. Я сделал пару глотков ещё не успевшего нагреться пива. Довольно неплохо на самом деле. Тони тем временем продолжал рассказывать о себе. — И когда я стал наводящим страх Тони Старком, все вдруг стали проявлять уважение ко мне. Все стали относиться ко мне как к самому богатому человеку на всю округу. Даже отец... даже он зауважал, когда мне пришлось его избить... отомстить за все те шрамы, что он оставил не только на теле, на сердце... В тот вечер, я могу поклясться, я видел его слёзы. Тони же после всегда отрицал, сказал, что я был пьян и всё напутал. Сказал это, краснея. Он тихо спросил: — Хочешь, я покажу тебе свои шрамы? Он снял футболку. Следов избиений на его теле было много, даже у меня меньше. Я попросил разрешения прикоснуться к ним. Он еле заметно кивнул и слегка вздрогнул, когда мои прохладные пальцы стали повторять рисунок шрамов. Несмотря на них, я искренне считал его красивым, пусть лысые парни и не были в моём вкусе. Тони всё равно красивый и этого у него никогда не отнять. Хотел бы я тогда поцеловать его? Определённо. Кое-что из шрамов он искусно скрыл партаками, кое-что оставил, обводя кривыми узорами татуировок вокруг. Он планировал удалить все шрамы, когда разбогатеет. Будучи детьми, мы всегда обещаем себе, что всё будет отлично, мы разбогатеем и всё станет лучше некуда. Но не всегда получается сдержать обещание. Мы много смеялись и списали это на почти алкогольное пиво. Неловко спихивать на выпивку то, чему причиной общество друг друга. Нам действительно хорошо вместе. Мы высмеивали одноклассников, учителей, директора. Низкий бархатистый голос Тони подходит больше для шуток, чем для горьких откровений, угроз и ругательств. Мы пели друг другу старые песни, которые слышали в детстве, проходя мимо заботливых мам с колясками. Обнаружили, что между нами много общего. И, может из-за того, что были слегка пьяными, поклялись заботиться друг о друге всегда... Тогда мы ещё не знали, что придётся порвать клятву. Тем же летом умер отец Тони, оставив после себя лишь дом, который скорее мог называться участком земли с деревянной недостройкой. Зимой Тони мёрз как собака, деревяшки постоянно гнили весной и осенью, поэтому когда банк предложил за этот кусок земли приличные по тем временам деньги, Тони с легкостью распрощался с домом. Однако чтобы получить дом или деньги, его слабоумный алкоголик-папаша выдвинул условие: Тони поступит в колледж. Банк оплатил ему учёбу в медицинском колледже в Нью-Йорке — таким образом и выполнив желание старого пьяницы, по воле фортуны заполучившего когда-то прибыльный участок, на котором планировали строить нечто грандиозное. Таким образом, больше мы друг друга не видели и я до сих пор считаю большой удачей то, что мы встретились вновь спустя несколько лет.***
Песок становился холоднее с каждой минутой. Отчаянно не желая морозить свою задницу с мыслями об этом, я перевёл взгляд на Тони. Лицо его было таким спокойным, умиротворённым. Мы часто разговаривали по ночам, если я не мог уснуть. Тони мог пожертвовать своим сном ради того, чтобы мне не было скучно. Он такой прекрасный друг... Моя майка вроде уже больше не впитывала кровь даже после того, как я её выжал и промыл в море. Кровь остановилась. Я искренне надеялся, что Тони не только не утратит огонь жизни, но и не станет сумасшедшим из-за травматического повреждения нейронов головного мозга. Мы с ним повидали так много и оба пришли к выводу, что не хотели бы когда-либо оказаться в дурдоме пациентами. Звёзд сейчас на небе так много, словно небо намеренно раскинулось перед нами во всей красе, отсрочивая рассвет. Я не знал, сколько мы так лежим. Час, два, три... или несколько минут? Одно я знал точно: до рассвета я точно успею оправдать нас перед небесами.***
В новом учебном году в классе уже не было Тони и мои обидчики посчитали это зелёным сигналом к новой волне издевательств. Мой единственный за всю жизнь друг дал мне наставление, перед тем как обнять на прощание. Он сказал, как эту фразу говорят в крутых блокбастерах: покажи им всё, на что способен, даже если это блеф. Способен я был только на шейный захват. И я его показал. Мне в одночасье дали кличку — на этот раз не Пидор Паркер, а Питер Куилли. Странные они. Потом они растрезвонили всем, что у меня такая же аура, как у Тони Старка. Пригласили в свою дерьмовую команду по армреслингу. А получив мой отказ, сделали вид, что расстроились. Два года прошли быстро. Нас начали готовить к мыслям об университете. Как будто я собирался туда поступать. Тогда, в школе, университет казался недостижимой звездой, такой, как в том переулке. Тони тоже ею теперь казался. Он учился в колледже. Но подумав разок-другой, я вдруг сказал себе — а почему бы и нет? Почему бы не попытаться стать человеком? Таким же, как все. Стремящимся к лучшему. Мне хотелось перешагнуть через свой социальный уровень к ступени выше. Попробовав сконцентрироваться на учебе, я понял, насколько туп. На сотни миллионов процентов из ста. Никогда не старался, ни видел смысла в странных предметах вроде истории. Да и условий толковых, чтобы заниматься как следует, не было. Были только вечные крики, драки, насмешки. Дома я скалил зубы на всех, отгонял от себя. Все силы уходили на это. Какая учеба? Однако только я разочаровался в своих умственных способностях, появилась девушка, сумевшая, как Тони, изменить всю мою жизнь. Подумать только — девушка! После бабушки моего друга она первая, кто не оттолкнул. Это была новая учительница литературы. Я не подготовился к первому уроку, потому что на лето задали много читать, но ни одной книги в распоряжении у меня, понятно уже, не было. Она оставила меня после занятий и поинтересовалась, в чём дело. И тогда... Не знаю, что мной сподвигло — я рассказал ей всё. Описал свою жизнь, отсутствие нормального детства, дома, друзей, денег... Я не рассчитывал вызвать жалость рассказом, да и реакция её не была такой. Взгляд мисс Пеппер Поттс был слишком... понимающим. Она сказала: — Своим рассказом ты напомнил мне меня, Питер. Ты напомнил мне меня ту, что жила на болоте, приходила в школу в одном и том же, иногда банально не было воды, чтобы помыться, не то, что еды... Но, — она сморгнула понимание, на смену ему пришла жесткость, красивые накрашенные глаза злостно сузились, красивой формы брови иронично изогнулись, — ты же видишь, кем я смогла стать? Чего смогла добиться? Видишь, что теперь я — блистательная мисс Поттс, а не простая шаромыга с грязными волосами? В школе я даже не могла прочитать короткие стихи с выражением, но теперь я могу озвучить тебе «Ромео и Джульетту» наизусть. Перестань себя жалеть, Питер, жалость к себе никогда не была в моде... Эти слова действительно возымели на меня влияние. Когда видишь кого-то, кто смог преодолеть даже собственную тупость, кто смог выбраться из ямы, невольно вдохновляешься. Я стал часто приходить к ней в кабинет после занятий. Она выгоняла всех воздыхателей — ведь мисс Поттс, надо признать, была девушкой невиданной красоты — кроме меня. Когда я сидел у неё на диване, штудируя учебники, она разглядывала меня. Я это узнал из её слов. Однажды я сказал ей, что моя страсть — биология. Она попросила преподавателя по биологии заниматься со мной по два часа в неделю. С математикой и историей Пеппер помогала мне сама, с остальным проблем вроде не было. Часто приносила ужины. И благодаря ей я понял, что должен не только суметь стать человеком — я должен им остаться. Как Пеппер Поттс. Нашими общими усилиями я поступил в университет. Это было самым грандиозным достижением за всю мою жизнь. Когда я увидел свое имя в списке первокурсников медицинской школы, то попросил Пеппер ущипнуть меня — она тоже пришла, сделав вид, что оказалась тут по случайному стечению обстоятельств. — Питер, поздравляю! — Она порывисто обняла меня. — Я тобой очень горжусь и у меня есть для тебя подарок. Пеппер «подарила» мне смену имиджа. Как оказалось, мои природные данные вполне себе неплохие и после похода в парикмахерскую и бутики смотреть на меня стало в разы приятнее. Она дала мне наставления, прежде чем отпустить в студенческую жизнь: рассказала, как ухаживать за волосами, где можно купить недорогие продукты, средства быта и приличную одежду подешевле, наказала никому не доверять, подсказала, где выгоднее снять квартиру, где устроиться подрабатывать. Она, можно сказать, стала первым моим наставником в жизни. Гадким утёнком, который превратился в прекрасного самодостаточного лебедя. В медицинской школе я открыл для себя не самый радующий факт: учились мы с утра до вечера, оттачивая навыки зубрил бесполезных наук. На первом году учёбы мы проходили откровенную ерунду, которую нам навязали для общего развития. Так как фильтровать информацию я научился в школе — опять же благодаря Пеппер — особых проблем с учёбой не возникло. В конфликтах я не участвовал, был сам по себе. Разве что делал всё, как велела Пеппер. Укладка волос и сносные шмотки помогли наладить отношения с местными девчонками: спустя полгода они все во мне души не чаяли. Оказывается, многие мечтали иметь друга-гея. Надо же. В университете всё оказалось по-другому: никому дела нет до твоей ориентации, людям некогда дискриминировать не таких, как все. Поэтому увидев серёжку в моём правом ухе, местные лишь спросили: «Ты реально гей?». А получив утвердительный кивок, сказали: «Ну понятно. Только к натуралам не лезь и все будет о'кей». От осознания, что дышится мне здесь свободней, стало так хорошо... Естественно, находились экземпляры, пытавшиеся испортить мне жизнь, но они просто не находили поддержки — ведь это было нецелесообразно... Работать по ночам в цветочном ларьке было тяжело. Не потому, что работа трудная — это совсем не так — а потому, что нагрузка в университете бешеная, конкуренция свирепее стаи волков, а оценки должны выставляться за каждое занятие. К тому же на первом курсе было ужасно неинтересно... Однажды в цветочный вошёл парень, с которым у нас завязались недолгосрочные отношения. Не то чтобы у меня было на это дополнительное время, но он меня здорово развлекал. Он не был хорошим и отзывчивым на все сто процентов — впрочем, этого я не ожидал ни от кого. От него часто исходило зловещее настроение и он приходил ко мне по выходным, чтобы расслабиться. Не в том смысле, нет. Секса у меня до сих пор ни с кем не было. Обычно я впускал его в ларёк, а через несколько часов выпроваживал. Кто бы мог подумать, что даже знакомство с ним оказалось настолько судьбоносным. В одну прекрасную ночь — странное у меня понимание о прекрасном — он заявился ко мне пьяным. Конечно, я не хотел его впускать, пока не услышал кое-что интересное... — Я просрал все деньги из-за этого Тони Старка! Втащив внутрь своего уже бывшего, я потребовал, чтобы он мне всё рассказал. История о Тони Старке была шокирующей. Я-то думал, что у Тони всё отлично, прямо как у меня. Думал, что он учится, подрабатывает, старается перепрыгнуть через голову, чтобы встать на один и тот же уровень с такими, как Пеппер. А оказалось всё проще и намного печальнее: Тони работал на спортивный тотализатор. Дрался за деньги. Подвергал себя опасности. И хотя сила у него поистине ошеломительная, не было сомнений, что найдётся человек ещё сильнее. Если в общих чертах, у тотализаторов примерно такой план: возвести определённого бойца на пьедестал, чтобы тот стал звездой заведения, а потом найти того, кто сильнее и свергнуть «звезду» собственноручно в самый неожиданный момент. Когда все поставят на Тони. Это как в азартных играх: казино тебе никогда не обыграть. Я велел своему бывшему отвести меня в этот притон жестокости. Тот не воспротивился моей воле. Я стал следить за внешней обстановкой заведения после боев. Одни проклинали Тони, грозясь найти способ отомстить, остальные же восхваляли его силу и навыки. Мне было больно слышать и то, и другое. Наконец я подловил самого Тони. Его было почти невозможно узнать: волосы отросли, плечи стали шире, руки мускулистее, на скулах были синяки, возле губ — ранки, да и сам он вырос. Выражение лица ожесточилось, тень доброты во взгляде исчезла. Я окликнул его. Увидев меня, в нем произошли разительные перемены. Он улыбнулся. Как ни в чём не бывало обнял меня, говоря о том, какая же это удача — вот так вот случайно пересечься. Он был так красив в тот миг... Закружил меня на руках прямо посреди улицы. Насладившись вдоволь его руками на своём теле, я, собравшись с духом, сказал ему: — Тони, прекрати этим заниматься. Пожалуйста. — Чем? - удивился он. — Ты знаешь, что мы неспроста встретились. Не ходи больше в это место. До добра не доведёт. И он меня по-настоящему удивил ответом. — Да пошел ты, Паркер! Впервые он ощетинился при мне и это не могло не разозлить. С тех пор слежка за ним входила в мой режим дня между учебой — примерно с шести вечера — и работой, куда я заступал в десять вечера. Он то ли не замечал, то ли не хотел замечать. И продолжал драться на ринге. Тот день, когда заведение решило свергнуть звезду, был не за горами. И когда он настал, Тони Старк выбесил меня по-настоящему. Фразу «каким был пидором, таким и остался» он выплюнул мне в лицо, когда я вошёл в здание и снова попытался его отговорить. В тот день он впервые проиграл. Свалился наземь без сознания, в то время как противник его добивал и никто не отреагировал на это ни единой каплей помощи или сострадания... Яростно пробившись сквозь толпу прямо к рингу, я пробрался туда и оттолкнул соперника Тони. В тот момент я не думал о том, что и меня могут покалечить. Адреналиновый шторм взял над инстинктом самосохранения верх, не иначе. Забрав своего единственного друга из этого кошмара, я почувствовал, что мне впервые за долгое время хочется плакать. В больнице Тони привели в порядок. Его лечащий врач спросил, откуда у него эти побои. По секрету я рассказал ему всё как есть, но официальной версией стало банальное падение с лестницы. Он сказал, что я хороший друг. Но это было не так... Хороший друг бы не допустил проигрыша Тони, он бы сделал всё, чтобы отговорить... «Работодатель» Тони в тот вечер проиграл крупную сумму и вскоре нашел нас, дабы вытрясти ее. Тони прописали постельный режим, он спал, а я — я снова применил шейный захват. И когда тот мужчина, задыхаясь, пообещал забыть о долге, захват был ослаблен. Так обычно не бывает, но небеса подарили нам на тот момент необычайное везение. Тони проснулся вечером и поведал вкратце о том, почему же он вынужден был пойти на такой способ зарабатывания денег. Оказалось, у отца было море долгов, банк же оплатил его никчёмную учёбу, потому как долги были неформальными. Колледж он посещал, но редко. Тони продержался бойцом без правил год. Он поделился опасениями насчёт теперешнего долга работодателю. Я заверил его, что больше в нашей жизни не будет никого оттуда. И это была правда. Мы зажили относительно спокойно. Он расположился в моей комнате, которую я снимал по дешёвке, и, видимо, чувствовал себя настолько обязанным, что приволакивал откуда-то еду. Конечно, он воровал. И единственным условием от меня было — не попадаться полиции. Тони заделался рэкетиром пары бутиков с неплохой и недорогой одеждой. Сделал на пальце партак, как якобы отсидевший на зоне, снова побрился налысо, хотя с длинными волосами он был обворожителен. Одним словом, вернулся к прежнему образу жизни. Пока не загремел на пятнадцать суток за решётку за мелкое хулиганство... Копы предупредили: ещё раз он переступит закон — и его будут полноценно судить. Пообещав им взять Тони на поруки, я забрал друга и мы стали думать, что делать дальше. Посчитав расходы и взяв во внимание то, что рэкетирство Тони всё еще в силе, я понял, что если устроиться на ночную работу куда-нибудь, много мы не потеряем. Одежда есть, на еду деньги найдем, для развлечений мы не настолько капризные. Учёбу бросать нельзя — через несколько лет она нам отплатит. Тони снова стал посещать все занятия в колледже. Я познакомил его с Пеппер, что приехала в Нью-Йорк на месяц. Позже она втайне поделилась со мной, что выходит замуж и вскоре уезжает жить в Лос-Анджелес. Девушка, изменившая всё в моей жизни, научила и Тони своим правилам. Он влюбился и вполне имел на это право. Это даже естественно. Влюблённость помогла ему найти в себе силы жить как все, он поставил себе цель стать самым лучшим ради неё — а она, словно понимая это, не дала ему определённого ответа на его чувства. Про скорую свадьбу она промолчала и многозначительно посмотрела на меня. Для начала она захотела, чтобы Тони отрастил волосы и перестал делать татуировки. Нашёл нормальную работу. Перестал воровать. И она своего добилась. Так мы плавно добрались до той части, в которой я виноват больше всех. Я нашёл нам относительно хорошую работу, благодаря которой можно было жить по закону. Здесь должна звучать барабанная дробь, однако работа не такая уж привлекательная. Мы устроились санитарами в психиатрическую клинику. Преимущество этой профессии в том, что сюда берут в основном мужчин крепкого телосложения — обо мне этого не скажешь, но я показал заведующему врачу свой фирменный шейный захват — и доплачивают за физическую нагрузку. В дурдоме очень буйные пациенты. Начал кричать один — подхватят все и пока не растолкаешь всех по палатам сам, никто не двинется с места. Конечно, применять силу официально нельзя, но, как показала практика, некоторые понимают только язык тела. Мы с Тони проверяли, как они принимают таблетки — не осталось ли ничего во рту; проверяли, кто ел, а кто нет; особенно буйных привязывали в первой палате и фиксировали им руки, пока медсестра вводила им в локтевые вены аминазин. На работе не соскучишься и это первое место, которое понравилось и Тони, и мне. А также оно возродило огромнейший интерес к медицине. Как будущему врачу, мне было интересно, как медсестры давали оценку поведения пациентам. Тони было интересно, чем же занимается врач, если всю работу делают медсёстры. — Вот у психиатра здесь непыльная работка! Я прямо думаю, что хочу и врачом стать когда-нибудь, — признался Тони. — Господи, Тони, это же отличное желание! Его стремление идти вперёд с улыбкой меня очень обрадовало. Мы даже обсудили это пару раз и решили подождать, пока Тони закончит колледж. И все же — нет худа без добра. Небеса дали — они же и забрали. К нам в отделение поступил молодой человек по имени Квентин Бек. Да-да, тот самый Квентин Бек, которого я знал всего один вечер в своей жизни... Но о нём чуть позже. Вообще самой интересной частью врачебной жизни, по моему мнению, должны стать байки с работы. Одной из них была история из жизни одного пожилого пациента, лежащего здесь уже на протяжении нескольких лет. Этот мужик убил соседа, вырыл яму в человеческий рост в огороде, скинул туда тело, которое не поместилось полностью. И, отрезав от тела ноги, он спокойно сложил его и закопал. Ноги, которые до сих пор были в ботинках, он просто положил сверху. Ну чем не слабоумный псих? Или ещё один — бывший какой-то там шишка — сошел с ума из-за алкоголизации. А есть ещё один вид пациентов. Они сами говорят, что они дураки. Они — избежавшие большого срока в тюрьме, отсиживаются в дурках, целыми днями заняты мобильными телефонами и иногда стараются помочь медсёстрам. Думаю, здесь и персонал немного того с такой-то работой. Одна банщица не промыла рот тяжелобольному и там осталась запекшаяся кровь. Психиатр, узнав об этом, спросил: «Я что, десять лет учился в университете, чтобы пациентам рот мыть? Кто должен это делать? Я или вы?». После этого нам с Тони захотелось стать врачами ещё больше. Насчет Квентина Бека. Он относился к совершенно иной категории душевно больных. Он в общем-то казался нормальным, но в дурдом попал по одной причине: запекли родители. Он мирно учился в университете, пока его не отправили по обмену в Европу. Там он связался с наркодилерами — халява ведь, далеко от дома, без контроля... И заработал шизофрению — на фоне чужой культуры, языка, да и у каждого человека есть к ней предрасположенность. История на самом деле очень мутная, потому что он ничего не рассказывал и первое время его привязывали, когда он начинал сопротивляться... Прошло время и он стал узнавать меня. Он вспомнил моё лицо. Спрашивал, откуда я, ходил ли когда-нибудь в клубы, целовался ли с парнями... Это называется «не соблюдает дистанцию» — когда пациент начинает говорить с тобой так, будто вы как минимум друзья. Тони заметил особый интерес Квентина ко мне и доходчиво объяснил, что не стоит больше этого делать. Естественно, он применил силу — и это заметили, поскольку Квентин был платным пациентом. Воспитательной беседой дело не кончилось — Тони уволили. Заведующий был человек понимающий — самому первое время тяжело жилось, когда он переехал в Нью-Йорк. Его звали Брюс Беннер, это был очень красивый молодой мужчина и если бы он не выглядел так... нежно, я бы назвал его идеальным. Постучавшись к нему в кабинет, я робко вошел. С начальством нужно разговаривать так, будто на кресле заведующего сидит не просто важный человек, а сам Бог. — Питер? Тебе чего? — поинтересовался мистер Беннер. — Что-то случилось? — Да... Это касается Тони Старка... Лицо заведующего стало непроницаемым. Он уставился в монитор, бросив: — Тема закрыта. Если это всё, ступай. — Но вы не понимаете, это место для него важно... — Было бы важно, он бы сам пришел. Брюс Беннер стал распинаться о том, каким должен быть настоящий санитар. Будто это кого-то интересовало. Я улыбнулся: — Так вы хотите, чтобы он пришёл к вам сам? Наверное, получилось фамильярно, потому что Брюс принял своё поражение — он рассердился. — Послушай, чего ты за него впрягаешься? Твой друг найдёт, чем себя занять, раз кулаками на рабочем месте машет! — Лучше ему не искать самому, мистер Беннер, ну поймите нас... Начальство обожает, когда мы что-то начинаем вымаливать. — Объясни мне, с какой стати ты так за него переживаешь? Я думал, как бы описать свои чувства попоэтичнее. — Он для меня важен не только, как человек, как друг... — намёк был понят. Брови Брюса удивлённо поднялись. Взгляд смягчился. Начальство всегда набивает себе цену, прежде чем уступить. Без этого никак. — Хорошо, — согласился он. — Я возьму его на работу снова. Если вы оба кое-что для меня сделаете. Как потом мы с Тони поняли, Брюс поручил нам самую невыполнимую миссию из всех самых невыполнимых миссий. Похитить девушку, в которую он давно влюблён и которая постоянно отказывает ему. Зовут её Наташа, двадцать один год, заядлая тусовщица, избалованная дочь богатых родителей, прирождённая бунтарка, красящая волосы в рыжий и одевающаяся слишком вызывающе, танцует бурлеск, не посещает церковь с матерью по воскресеньям, целуется на людях с девушками, угоняет автомобили баловства ради, иногда танцует полуголой и пьяной на барной стойке, каждую ночь проводит в клубе. Но Брюс, конечно, описал её по-другому. Самая красивая в мире, она такая славная, прикидывается ершом, хотя на самом деле золотая рыбка... Хорошо-хорошо, это я уже утрирую. Но как бы то ни было — Наташа та ещё заноза в заднице. Нам с Тони у неё учиться и учиться. В клуб, который она любила посещать, без фейсконтроля не пробраться. Как бы удивительно это не звучало, но Тони его прошёл. Спустя десять минут он принёс на плече эту самую Наташу, кричащую на него матом. Но никто и слова не сказал, когда Тони уладил ситуацию фразой: — Любимая, мы домой! Даже сама Наташа была несколько шокирована. Брюс одолжил мне машину. Тони толкнул Наташу на заднее сидение, я был за рулем. Посмотрев в зеркало заднего вида, в глаза бросилось одно: Наташа действительно красавица, хотя и нестандартная. Тони сел на переднее пассажирское и ухмыльнулся. — А ты вдува... — Красивая, — перебил я его. Мне казалось, девушкам никогда не нравилось слово «вдувабельная» — слишком пошло звучит. Наташа, похоже, моей цензуры не оценила. Похлопала Тони по плечу и улыбнулась в ответ. — Спасибо, ты тоже ничего. Кто же знал, что операция «похищение» завершится не так, как мы планировали... Наташа незаметно набрала смс-ку кому-то из своих друзей. Нас остановили, отрубили, посадили на лодку, а та — разбилась, но донесла нас почти до необитаемого острова. Поэтому в этой ситуации виноват я. Поэтому самый важный человек в моей жизни сейчас в таком состоянии и я даже не в силах помочь! Небеса, вы обязаны нам помочь, ведь Наташа тоже к этому причастна...***
Похоже, я заснул, пока морозил свой зад и рассказывал о нашей с Тони нелёгкой жизни. Открыв глаза и повернувшись, я не увидел его. Ужасно перепугавшись, что Тони могло унести приливом, я вскочил, но тут же повалился обратно на песок, взвыв от боли в ноге. Мой друг прибежал неизвестно откуда на мои крики. Я смерил его злым взглядом и спросил: — Так тебя не унесло течением? — Э-э-э... нет, моя травма совсем не серьёзная, - удивлённо ответил Тони. — Да и ты же знаешь, на мне всё заживает как на собаке. — Я думал, ты в коме, ты так быстро и беспробудно уснул, — поделился своим беспокойством я. — Питер, ну... — Тони замялся. — Знаешь, каким невыносимым ты бываешь, когда я адски устал, а тебе не спится и хочется поболтать? С тобой и мёртвым притвориться не грех. — Он показал импровизированный сверток из подола его майки. — Я там яблоню нашёл и вот принёс нам яблок. — То есть ты оставил меня здесь ради яблок? — Питер... — Я думал, ты уже на тот свет ушёл, когда не обнаружил тебя рядом, а ты, оказывается, пошел искать еду! Я умираю от боли в ноге, а ты посмел... Я правда не знаю, что на меня нашло. Быть может, то, что я полночи пытался выгородить нас хорошими людьми перед небесами, чтобы не так стыдно было уходить из жизни? Волновался за человека, успевшего стать всем в моей жизни? Который, вероятно, слышал всё, что я говорил? Тони опустился рядом со мной, всё же вручив мне несколько яблок. Он задал мне такой спонтанный вопрос, что я подавился первым же куском фрукта. — Питер, а давай встречаться? Откашлявшись и сморгнув появившиеся слёзы на глазах, я спросил в ответ: — Но... почему? Ты же не... — Не гей? — Он улыбнулся. — Я склоняюсь к мнению, что пол всё же не имеет значения. Да и я никогда не говорил о своей ориентации, а ты не спрашивал. — Но почему именно я? Тони ненадолго задумался. Откусил от яблока и ответил: — Потому что я хочу, чтобы ты был первым человеком, к которому позвонят в случае, если со мной что-нибудь произойдёт. Потому что ты единственный, кто смог вытащить меня из всего этого противозаконного дерьма. Потому что ты самый прекрасный человек из всех, кого я когда-либо встречал и хочу, чтобы ты был только со мной. Как тебе такой ответ на вопрос «почему»? Я придирчиво его оглядел и сказал, обиженно поджав губы: — Ну раз это только ради звонка... то конечно, давай встречаться... — Эй, поверить не могу, что ты всё ещё обижаешься! Он примирительно обнял меня, вложив мне в руку ещё яблоко. И поцеловал. В губы и по-французски. Тем самым сделав своё почти_признание в любви настоящим... Я знал, мы выберемся отсюда сегодня же. Потому что когда мы вместе, мы — сила. И потому, что нам очень хотелось наверстать упущенное за многие годы нашей дружбы. Но это уже совсем другая история.