В следующий раз ты посередине

      Илья не понимает толком, как его на это разводят, но отступать уже поздно, а погрузиться с головой боязно. Одно дело, когда он спал с Дрейком или Серёжей по отдельности, позволяя им трахать себя сзади, когда отсасывал кому-то из них, но другое, когда они смотрят на него преданными хитрющими глазами и предлагают такое, от чего внутри всё сжимается. Больше от опасения, что его тело этого попросту не выдержит, чуть меньше от возбуждения. Илья отнекивается, отдергивает руки от спевшихся вдруг тандема Пешкова-Коломийца и зажимается, не желая идти хоть раз на поводу этих гандонов.       Этих гандонов, которые облепили его сейчас с двух сторон и целовали жадно: Серёжа словно пытался сожрать его губы, пока Денис пятнал укусами плечи, зализывал их и оставлял яркие напоминания в виде засосов, не щадя кожу. Илью почти трясёт, но он не дёргается. Старается по крайней мере, потому что время от времени ладони чужие гладят его тело совсем ласково, как-то даже бережно до невозможности. Это успокаивает, подкупает, и он стонет, жмётся доверчиво ближе, позволяя делать с собственным телом всё, что угодно этим двоим.       — Я убью вас, если всё будет не так сказочно, как вы мне рассказывали, понятно? — шипит он в губы Серёжи, цепляет его губу зубами и замечает белозубый оскал.       Мудак. Знает, что не убьёт, но возмущаться будет долго. И знает, что не сделают они с Дрейком ничего такого, чего Илья не выдержит. Он выдержит, сможет даже больше, чем они собираются с ним сделать, но ничего не говорит. Потому что Илья тоже это прекрасно знает, когда приподнимает ногу, подтягивает её к груди ближе, стоит только почувствовать первые прикосновения влажных от смазки пальцев к промежности. Денис растирает смазку по анусу, гладит, расслабляя. И эффекта он добивается, потому что Коряков обмякает, выдыхает коротко, когда в него входит палец, и прикрывает глаза. К чёрту, если ему что-то не понравится, то он в любой момент может сказать «всё, съебали», и его послушают, не станут принуждать. А пока можно получать удовольствие от того, как пальцы Коломийца гладят изнутри, растягивают, давят на простату, срывая с губ хриплые стоны, которые охотно проглатывает Серёжа, отвлекая от малейшего дискомфорта. Илье хорошо.       Хорошо даже от того, как Серёжа с лёгким сопротивлением мышц толкается в него сразу двумя пальцами, жмётся близко-близко к пальцам Дениса; хорошо от того, как они вдвоём тянут его дырку сильнее, раскрывая жаркое, розовое нутро, сжимающееся до гулкой пульсации в висках. Корякову жарко, даже душно, невыносимо от запаха смазки сладкой, звуков совершенно точно порочных, которых будто бы сегодня стало в два раза больше. Ощущений тоже, когда пальцев в нём становится пять, смазки больше, а член твёрже от постоянной стимуляции простаты. И Илья почти что мычит протестующе, когда Пешков жмётся успокаивающим поцелуем к переносице, толкается внутрь ещё одним кое-как.       — Я не могу, этого слишком много, парни, — едва слышно выдыхает Илья, шмыгает носом и кусает губы, подрагивая мелко. Только вот пальцы никуда не исчезают, и Илья выгибает брови страдальчески. — Хотя бы помедленнее?       — Давай попробуем по-другому, — соглашается Серёжа, тянет пальцы из тела подрагивающего. — Дэн, садись, нужно его расслабить. А то нихуя не выйдет.       — Понял, — Денис отзывается глухо, отстраняется ненадолго и устраивается в изголовье кровати, чтобы позднее не без помощи Пешкова подтянуть к себе ближе и усадить на бёдра. Коряков дышит часто, поджимает пальцы на ногах, когда его взгляду открывается вид на то, как длинные пальцы Серёжи обхватывают член Дрейка (ощущает его сорванный вздох прямо в ухо), как он размазывает по всей длине смазку, ниже склоняется и мажет языком по головке, чтобы после приставить её к раскрытой, пульсирующей дырке и мягко проталкивает внутрь, наблюдая в смущающей близости за тем, как плоть исчезает в заднице почти по самое основание. — Думаешь, так будет легче?       — Уверен.       — В чём ты там, блядь, увер…       Голос срывается на протяжный высокий стон, когда ощущение горячего языка на растянутой вокруг члена дырке ощущается слишком ярко, когда этот язык гладит припухшие края и давит, проникая кончиком внутрь, но так же быстро и исчезает, скользнув напоследок по члену Коломийца, обхватив его губами плотно у самого основания и вынудив толкнуться вверх, въезжая глубже. И это всё. Илья готов кричать от удовольствия, но вместо этого запрокидывает влажный розовый затылок на плечо Дениса, мычит ему куда-то в шею и жмурит глаза, пытаясь поёрзать — не получается. Сейчас фрикций желанных ему никто не даст, придётся терпеть, пока Пешков воплотит свой гениальный план в действие.       И он воплощает. Накрывает губами по-девичьи пухлыми головку члена Ильи, вбирает в рот, толкает языком за щёку, прикрывает томно глаза. Достаточно одного вида Серёжи с членом во рту между собственных ног, чтобы обкончаться, но пальцы, пережавшие у основания плоть, сделать этого не дают. Оно и к лучшему, иначе такая быстрая кульминация стала бы их персональным рекордом. А на сегодня это явно не всё.       «Явно не всё» — это пальцы Пешкова, которые вновь пристраиваются к заднице, поглаживают мягко и давят, проникая едва ли на фалангу, отчего дыхание и сердцебиение тут же начинает моментально частить, вызывая по всему телу неконтролируемую дрожь. Только Денис не даёт сосредоточиться лишь на этом, льнёт поцелуем к натруженный губам, гладит по плоской груди, цепляя пальцами затвердевшие соски, один из которых оттягивает, трёт, выгинаться заставляя. Коряков и не против уже.       Не против добавившиеся к члену пальцев, растягивающих нутро сильнее, не против жадных поцелуев почти до крови, точно не против рабочего, умелого рта Серёжи на члене. Он берет глубже, двигает неспешно головой, втягивает щеки и сморит заискивающе из-под тёмных ресниц, вырывая из Ильи тихие всхлипы, пока проталкивает третий палец, распрямляет их и засаживает по самые костяшки.       — Пиздец, Илюш, надо было сделать это намного раньше. Тебе очень идёт выглядеть… так. — Как «так» Коряков не представляет совершенно, но если Пешкову нравится, то пускай. Не жалко, иногда они смогут проворачивать подобное. Учитывая, что пока от всех действий болезненных ощущений было по минимуму. Лишь неприятно с непривычки, но терпимо. И об этом свидетельствуют горящие ярко щеки, будто он пил водку, подрагивающие мелко пальцы и сорванное дыхание. Блядь, к этому не стоило привыкать. Не так быстро. Но голос чужой лишь усугубляет ситуацию. — Ещё немного, потерпи самую малость.       Малость понятие — ха-ха — растяжимое, и для Ильи она заканчивается, когда в нём свободно помещаются в дополнение к члену ещё четыре пальца. Пальцы, которые Серёжа вытаскивает неспешно, утирает о простынь от смазки, чтобы ничего не скользило, и тянется за флакончиком, льёт щедро сначала на промежность чужую, а после и на собственный член, смазывает, хлюпая пошло, и Коряков на это только разве что может смотреть жадно, с долей страха от того, что его жопу всё-таки порвут на британский флаг. Но Серёжа никуда не торопится, давит мягко головкой на вход, помогает себе пальцами, припадает поцелуем к искривившимся от боли губам, целует нежно. Илье хочется бросить всё, прервать это, но Коломиец целует успокаивающе за ухом, гладит по напряжённому животу, и он расслабляется ненадолго. И этого хватает, чтобы второй член протолкнулся внутрь до середины, прижался тесно к плоти Дениса.       — Вы, блядь… — Илья тянется рукой вниз, трогает несмело собственный анус, края которого плотно обхватывают два члена, оценивает масштабы пиздеца и шмыгает носом, ощущая пульсацию. Внизу влажно, но крови нет. — Вы ахуели?       Ответа не требуется, потому что да, ахуели. Настолько, что без предупреждения начинают двигаться сразу вдвоём, выбивая из глотки Корякова протяжный, совершенно несдержанный стон. Кажется, он даже слышит, как кто-то из соседей бьёт по батарее, только это игнорируют все присутствующие. Никому нет дела до какого-то там стука, когда движения становятся слаженными, глубокими, а касания всё более жадными. Илья даже сам начинает двигать бёдрами навстречу, жмётся Дрейку губами под челюсть, прикусывает кожу и не находит в себе сил на слова. Только утробные стоны, тихий скулёж, когда Пешков жмётся лобком к промежности и обхватывает член, двигает ладонью размашисто, целует куда попало, не щадя. Не щадит его и Коломиец со своими хриплыми, низкими выдохами над ухом, в розовый висок, со своими руками невозможными, которых всего две, но кажется, что десять, ибо они везде. Трогают, гладят, сжимают, раздвигают ягодицы в стороны шире, накрывают руку Пешкова сверху, задают новый ритм, от которого выворачивает наизнанку.       Выворачивает вымученным оргазмом, от которого в глазах всё темнеет, а дыхание замирает предательски, остаётся комом где-то в горле. Не спасают даже заботливые «дыши» с двух сторон в горящие уши, которые Серёжа и Дрейк обжигают дыханием жарким, мажут сухими губами по коже. Илье кажется, что он становится кисилём, что руки чужие его поддерживают, лишь бы не растёкся во все стороны, чувствует фрикции внутри и может только мычать сквозь губы, смыкая слезящиеся от удовольствия глаза. Их много, невыносимо много, особенно много, когда Пешков стонет высоко, валится сверху, вгоняя член глубже и жмётся поцелуем к губам, а Денис перенимает инициативу, ловит Серёжу за подбородок и тянет к себе, целует жадно, влажно. Коряков может лишь наблюдать, улыбаясь обдолбанно, чувствуя, как из него течёт, как простыни промокают насквозь от спермы чужой, смешанной воедино.       — В следующий раз ты посередине, — хрипит Илья и сгребает в охапку светлые кудри Серёжи, смотрит в его довольный взгляд, ловит согласный кивок, ощущая слабую щетину плечом. — Вот и договорились.