***
Миша смотрит на письмо, которое ему принесли. Это душераздирающее «Я. Л. Т» доводит до слез, а «Если я погибну» - до истерик. Он в очередной раз пишет и пишет, а потом понимает, что скорее всего письма не доходят. Разругаться с Иосифом - раз плюнуть. Да, дел в Москве выше крыши, но Иосифу не объяснишь свою тягу и сумасшедшую любовь к миленькому Сашеньке Романову, который страдает и пишет страшные слова. Тёплые вещи, оружие, пара солдат и надежда в душе - всё, что нужно для прорыва адской бездны, чтобы вытащить самое дорогое. Пускай и так эгоистично.***
— Саша? — Да, Нина? — А у Вас любимая есть? Романов смотрит на нее: раскраснелась, скромной улыбкой заставляет сердце сжаться. И пускай, что сорок лет, и пускай, Ленинград выглядит на тридцать, но она же знает, кто он истинный, знает о его прожитых годах. Навязывается. Понравиться хочет. — Есть, Нин. — И где же она? Сашка понимает, что это все одиночество. Людям и здесь жить хочется, влюбляться, смеяться. А сегодня ещё не бомбят... Порывы ее понятны и так же желанны. Только как ей сказать о любви к другому городу? К мужчине? — Далеко. Не нужно ей быть здесь. Она и без того многое пережила. Нина поправляет засаленную косу, смотрит игриво и у Саши ком в горле застревает. Не хочется ему ни намёков, ни прямоты. Есть хочется. И ванну. И Мишу. — Так сильно любите? — Так, что если она погибнет, я умру в ту же минуту. — А я думала, такое только в книгах бывает. Романов хмыкает и через силу пытается двинуть ногой. Не получается. Всё онемело. Интересно, он таким останется навсегда? Или умрёт? Умрёт? Нужно написать тогда снова. — Нина, если я умру... — Ой, Саш, не думайте. Мы все уже здесь не жильцы. — Нет-нет, если я умру, сообщите как-нибудь об этом в Москву, там разберутся. Хорошо, Нин? Обещайте мне. Женщина горестно вздыхает и кутается в полинялый платок. — Лишь бы я не померла первой, кто ж за Вами смотреть будет! И Саша ненавидит себя ещё больше. Слабак.***
Всё как в тумане. Саша не помнит ничего, знает лишь, что у него не хватает воздуха и сил на жизнь; чьи-то крепкие руки куда-то его тащат. Нина рядом, жива, слава Богу. Какие-то подвалы, повороты. Ах, да, бомбоубежище же! Хриплый шёпот кого-то на ухо: «Держись, родной, ещё немного» и мягкий Нины: «Саша, потерпите, мы почти спасены». Романову плевать. Надо подумать о Мишеньке. Последний раз подумать о нем, вспомнить всё, попросить прощения. Как назло приходят мысли об их ласковых ночах и телу становится ломко, томко, узко. Хочется закричать, вырваться. Ну, не может он умереть, нельзя! — На носилки, давай, — слышит он сквозь пелену знакомый голос. Где-то уже слышал его. Кто-то из... Москвы? — Саша, родной, любимый, — Миша? Тот хриплый шепот - его? Суетится, за руки хватает. — Я здесь, ласковый мой, я теперь с тобой, мой нежный. Саш, всё закончилось, Саша, слышишь?! Не закрывай глаза, не смей! Саша... Мир теряет свои очертания.***
Найти квартиру Саши легко. Миша со всех ног мчится туда и находит его - больного, тощего, недвижимого. Какая-то женщина объясняет ситуацию, рассказывает всё: температура, воспаление лёгких, паралич ног. Московский чуть ли волосы на себе не рвёт. — Через улицу стоит наша машина, — говорит он, потирая ледяные ступни Сашеньки. — Пройдём через бомбоубежище, там нас встретят. Только умоляю, аккуратно. Скоро всё закончится, уверяю Вас. Нина собирает вещи, чтобы укутать Сашу плотнее, ждёт, пока незнакомец в форме заберёт Романова на руки и с внутренним трепетом увидит, как тот неосознанно прижмется ближе. После бомбоубежища их забирают и прямым ходом тащат в Москву. Нина тихонько плачет, что-то шепчет и среди этого Миша улавливает: «... но и избави нас от Лукавого...» Рассмеялся бы, только нет желания: Сашуля умирает. — Вы друг ему, да? — женщина поднимает покрасневшие глаза. — Что-то вроде того. — А Вы не знаете, где найти его любимую? Может, к ней отвезти его? Московский улыбается. — Мы туда и едем.***
Романову тепло. И всё ещё плохо. Болезнь ломит тело, но уже ощущается не так тяжело. — Ни.. на... Голоса нет, но его слышат. — Любимый мой, — Москва садится рядом, касается лба ладонью, проверяя температуру. — Ты меня слышишь? Хорошо видишь? Сашур? А Сашура не понимает, то ли умер, то ли галлюцинации уже от голода. — Сашенька, родимый. Не думай, ладно? Я объясню всё. Поспи ещё, поспи. Долго уговаривать не нужно, Романов тут же проваливается в липкий сон.***
— Отец? — Ленинград стоит на каком-то помосте и смотрит на спину Императора. Петр Алексеевич оборачивается. — Сашенька? — Отец! От радости себя не помнит, мчится в объятия, скорее-скорее! — Не спеши, Сашк. Успеешь ещё ко мне. Вернись пока к тому, кто люб тебе. Выбрасывает из сна резко, будто из глубины выплыл. За окном сыпет тихий снег, в камине приятно трещат дрова. Тепло, уютно. И хочется есть. Дом мишин. Значит, Миша забрал его? Значит, Миша где-то здесь? — Я тут, Саш. Москва подходит быстро, ставит пиалу с молоком на столик и садится на постель. Долго-долго смотрит и неожиданно сталкивается своим лбом с чужим. — Как я с ума сходил по тебе. Саша, любовь моя. А Саше реветь хочется. Кричать. — Всё тебе расскажу, всё. Закончились твои страдания, умница моя. Теперь мы тебя на ноги будем ставить. Ай, во всех смыслах! Саша, мой Саша. На-ка, молока попей. Много нельзя пока, но давай. Прижимается, льнет ближе. — Всё заживёт, всё пройдёт. Саша... Целует бледное лицо, пропускает сквозь пальцы обрезанные волосы и тихо выдыхает: «Слава Богу, живы!»