В землю и уйдёшь

      Уже несколько ночей Чумного Доктора посещал один и тот же сон.       Он был полон образов и ощущений, почти осязаем. Очнувшись от него, Доктор подолгу лежал на кровати, нежась в остатках видения — и мышцы его оставались расслабленными и непослушными ещё минуту или две, будто тело застревало в очаровательном идеальном мире, который мог родится лишь в предутренних грёзах.       Доктору нравилось это. Нравилось то горько-сладкое чувство, которое сидело у него в груди, нравилось ощущать, будто влага пропитала его спину, нравилось вспоминать окружившую его тесноту, похожую на объятия. Он не думал, что в могиле может быть так хорошо.       В этих снах он лежал в мокрой земле, наполовину накрытый саваном, неподвижный и тяжёлый, с остекленевшими глазами и вспухшей от жидкости кожей. Его рука застыла тянущейся вверх, зажатая меж телом и краем ямы — он смотрел на усохшую кисть с восхищением — мёртвую, но исполняющую его последнюю волю. Да, он хотел дотянуться до неба.       Ветер касался пальцев, направленных к серым облакам, к мягкому белому свету. Вокруг не было ни единой тени — пейзаж казался нарисованным на холсте, зеленовато-синяя дымка с прядями густого белого тумана скрадывала детали травы и стирала линию горизонта. И всюду, куда хватало глаз, всё светилось и успокаивающе и блаженно, и небо сияло, будто за облаками пряталось сразу три солнца.       Наверно, это и было Раем.       Он не видел, но знал — его раскрытые полы скоро будут полны новой жизни. Жизни, которая теплится в сотнях маленьких белых трубочек, прикреплённых с материнской любовью к нежным сочленениям тела с одеянием. Обычно его душистый мускусный запах отпугивал насекомых. Но теперь он не потел, не выделял кожного жира и защитных соединений — все эти системы были мертвы.       Когда бесконечная россыпь детёнышей постарше сновала по его коже, когда они смачивали плоть живота растворяющей слюной, когда они пили гнилостный сок как молоко, когда они добрались до разложившегося в серую массу сальника он не чувствовал ни боли, ни тошноты, ни зуда. Его тело прекратило сопротивляться, прекратило кричать ему о повреждениях и чужеродных белках. Всё кончилось. Впереди был только покой.       Он услышал жужжание. И увидел муху, что понеслась мимо его застывшей руки. Он смотрел ей в след — звук её крыльев становился всё тише, в считанные секунды она стала крохотной размытой точкой, летящей прямиком в восхитительное высокое небо. А потом она исчезла.       Но раздался треск и ещё одно новорождённое создание взмыло ввысь. Вот в чём дело. Его грудь…       Неужели от него так мало осталось?..       Подмышки, живот и таз давно обглодали — и мягкие подросшие личинки приступили к его почерневшей от гнили груди. У него ещё остались спина и ноги — но к ним приступит уже новый выводок. Этим же маленьким созданиям он дал всё, что нужно. Они заботливо готовили себе место под коконы, проедая сочащуюся жёлтым плоть, забираясь глубже и глубже, к самым костям — образуя новые дыры рядом с опустевшими оболочками старших братьев — серыми шариками, вставленными в кожу.       Окуклившись, личинки замирали, чтобы проснуться уже с крыльями и отправиться навстречу облакам.       Он залюбовался ими, скосив глаза к груди. Интересно, почему они не тронули голову? Глаза и губы такие нежные, детёнышам было бы легко закопаться в мягкую плоть. Почему же им не понравилось его лицо? Может, маска оставила слишком мало мяса на черепе?..       Яркая вспышка привлекла его внимание — он поднял взгляд снова, и его душа дрогнула. На иссохшем пальце сидела бабочка. Огромная, она с любопытством прикладывала хоботок к ране, оранжевые крылья колыхались, когда она переминалась с лапки на лапку. Раньше его прикосновение убило бы бедное насекомое, но теперь он не мог отвести взгляда от его полупрозрачных резных крыльев. Но периферийным зрением он уловил ещё одно движение — три птицы зависли высоко в небе, кружа и замирая, будто чтобы взглянуть получше на его распростёртое тело.       Вороны?..       Они помешают маленьким созданиям… Хотя не ему решать, кого кормить. Он мёртв. Мёртвым незачем тревожится. Если несколько личинок умрут и станут трапезой для другой живой твари, подобно ему — разве это плохо?..       Бабочка запустила хоботок глубоко в палец, всасывая гниющую кровь. Краем сознания Доктор вспомнил, что столь прекрасным хрупким тварям порой не хватает питательных веществ, поэтому они пьют пот и кровь, как человек иногда потребляет мел и известь.       Вороны приближались, он отчётливо видел их силуэты.       Каково будет чувствовать на себе их холодные лапы? Не раскидают ли они кости, пробираясь к остаткам внутренностей? А может, кто-то из них улетит с куском хряща и мяса в клюве, чтобы спрятать его в укромное место?       Воздух был стылым и влажным от дождя, пахло сырой землёй, травой и грибами. Но сильнее всего пахло гнилым мясом — этот запах всегда казался Доктору удивительно многослойным и сладковатым. Как жаль, что люди не могли воспринимать его так, как он. Если бы они знали, какие чудесные и сложные процессы происходят в теле после смерти, если бы, как он, могли почувствовать эти ароматы, если бы имели иммунитет к трупным болезням…       Может, именно запах привлёк неестественно больших угольно-чёрных птиц?       Вдруг вороны пропали. Но он понял в чём дело, когда услышал шум перьев — птицы свернули в сторону. Они не собирались приземлятся на его тело. Они хотели приземлится сбоку на землю, за пределами его зрения. Но зачем?       Почему они не набрасываются на заботливо предоставленную еду? Почему медлят? Почему за всё время не издали ни единого звука?..       Захлопали крылья, поток воздуха коснулся его руки. Бабочка чистила усики. Она не шелохнулась, когда вороны приблизились к земле. Шум крыльев не прекращался — их владельцы зависли в воздухе? — Доктор в недоумении отвёл взгляд от бабочки, от личинок в коже, от обнажённых костей и посмотрел вверх. Небо звало его. Глубокое, пушистое от облаков святящееся небо…       И вдруг земля затряслась и загудела, словно на неё упали не вороны, не лёгкие птицы, а необъятная гора.       А потом он просыпался.       После сна Доктор наливал таз воды, мыл лицо и руки, затем чистил зубы мокрой тряпкой. Закончив все процедуры, поправив шнур на накидке и ремень поверх плаща, он произносил молитву и приступал к рутинной работе, постепенно забывая тосковать по прерванному видению.       Дни проходили как обычно. Он снова и снова сортировал коллекцию научных трудов и наслаждался музыкой и книгами. Иногда ему приводили пациентов, иногда с ним пытались беседовать. Последний раз вместо больного ему зачем-то принесли мёртвую козу, и он несколько минут смотрел с жалобой и непониманием в камеру, прежде чем его решили отправить домой. На беседах коллеги спрашивали о странных новых вещах, так и не поняв, что его ответы им вряд ли помогут.       Происходило что-то несуразное. Конечно, ему нравилось в этом месте, оно было гораздо уютней его прежних обиталищ, но порой он скучал по затхлому запаху подвалов и холоду лесов.       Ему не хватало просторных полей и тёмных тихих ночей, он хотел снова хоть раз остановиться в заброшенном поселении с очаровательными каменными домиками, или скрыться в чаще и понаблюдать за суетящимися людьми.       Ему не хватало земли, откуда он пришёл. И у него было слишком много дел, чтобы вернуться туда в ближайшее время.       И нормально ли то, что последнее время он находил у себя в сумке чёрные перья, хотя никогда не подпускал к ней ни одной вороны?..