Мышьяк

На новом месте сон всё никак не желал приходить. За неплотно прикрытой дверью шныряла бедная хозяйка квартиры, отдавшая единственные свободные кровати детям семьи Аттано. Свет её фонаря ещё не раз заглядывал в дверную щель, от чего стёсанная по углам мебель отбрасывала таинственную тень, игриво прячущуюся за шкафами и парой стульев. Может быть, это призраки, что наблюдали за семьёй всю ночь? Хранители вечно дребезжащего дома со скрипучими полами и чёрными от копоти свеч потолками не могли смириться с приходом нежданных гостей. Вместе с путниками тогда кочевало горе, увязавшееся за ними, как костлявый облезший пёс. После кончины отца им приходилось менять квартиры, как перчатки, оставив свою родную, на две комнаты, которую больше не могли позволить на небольшие средства матери. "Это и к лучшему,- сказала она, поставив последний чемодан на плиточный пол очередного подъезда,- оставим все плохие воспоминания там и начнём жизнь заново, на новом месте. Не стоит вечно горевать, Корво. В жизни всё случается, иногда стоит... Просто принять новые условия. Как бы тяжело тебе не было." А тяжело ей было. Завтра утром, как только на горизонте покажется солнце, мать отправится на другой конец города, искать ещё один заработок, а им с сестрой предстоит вновь сложить полупустые чемоданы и ждать на пороге. Не жизнь, а бесконечный путь в неизведанное. Может, мать пытается сбежать от призрака прошлого? Бездна могла изменить потерянную душу отца, поселить там холод и мрак, поэтому он желает преследовать семью до скончания веков, быть с ними везде и пытаться уберечь странным вниманием в роли полтергейста... Нет, оправдывать жертвенность матери такой глупостью нельзя. Она просто пытается дать своим детям новую жизнь, без печали и вечной скорби, что принёс скоропостижный уход кормильца. В комнате царила молчаливая кручина. Корво со скрипом металлических пружин приподнялся и посмотрел в сторону матери и сестры. Они спали рядом, спрятавшись за платяным шкафом: одна - на пожелтевшем матрасе, другая - на кованной кровати, укрытые тонкими пуховыми одеялами, провонявшими табачным дымом насквозь. Казалось, во сне их ничего не тревожило, будто не было слёз и тихого печального пения за работой, стёртых от иголки в кровь рук. Теперь он должен им помогать, будучи единственной опорой и надеждой, тенью отцовской силы. Он защитит свою семью от чего угодно: живёт оно на земле или цепляется за глубины Бездны - не позволит несчастному духу тревожить их недолгий покой. Не позволит... Было часа три ночи, не меньше. Источала свет лунная дорожка на гнилых досках, заменявшая привычный огонёк свечи. Из открытого окна дул прохладный ночной ветер. Он пах морской солью, улыбнувшись, почувствовал Корво. Он окончательно поднялся с кровати и, накинув на ночную рубашку потёртую замшевую куртку, подошёл к окну. В крови заиграла юношеская жажда приключений, он чувствовал себя капитаном корабля, отправившегося за специями в далёкую Пандуссию. Он повернулся обратно в сторону комнаты. Внутри ждали болезненные стены, в которых умирают отвергнутые с грязных уголков Карнаки. Каждый проведённый здесь день забирал у бедняков веру в лучшее, последние крупицы желания жить и бороться за свободу от долгов до тех пор, пока утром хозяйка не обнаруживала под потолком посиневшее тело повешенного. Их семья не повторит судьбы отчаявшихся, не уподобится несчастным, в конце пути преодолеет разорение. Цепляясь за трубы, перепрыгивая скромные балкончики и приземляясь на истлевший песчанник кирпичей он поднимался выше. Внизу распростёрлись нелепые пошлые вывески, выплеснутые под ноги прохожим химических отходы из обувных мастерских, крысы и китовая кровь, сочившаяся по каменной кладке. Наверху же: дымящиеся сладким дымом трубы пабов, лопасти ярких ветряков и звёзды. Корво вздохнул и сел на остывающую после знойного дня черепицу. Задрав голову, он увидел несметные богатства ночи. Осколками хрусталя над ним рассыпались бессчетные созвездия и галактики. Им неизвестна смерть, что царила рядом с Корво каждый день, неизвестны печаль и уныние - только добрая вечность наедине с подругой-луной. Далёкие холодные огни согревали душу, дарили детское ощущение минутного, но такого дорого счастья, которое не найдешь нигде на земле. Где-то там, не в жуткой мрачной Бездне, был его отец. Смотрел на горести старого мира, даже не вспоминая, что стало с семьёй. На душе Корво все эти дни вскипала обида. Отец, разумеется, не смог бы предугадать роковой день, выделить в календаре месяц и число, но пойми он раньше, что как и у любого жизнь его не вечна, попытался ли он оставить наследие? Наследие, что сохранило бы честь семьи, уберегло руки матери и подарило достойную жизнь. Ушедший в тишину не был монстром, он умел любить. Вопрос в том, выживут ли его дети светлой памятью о поздних возвращениях, греющих объятиях и праздниках, проведённых под покровом общей протекающей крыши. Одним чувством невозможно спастись от ужасов, которые ждут в нелёгком мире. Одним чувством умирали в лесах, надеясь на помощь, не в силах взять в руки камень. В обклеенных газетами стенах очередной квартиры никто никогда не жил, не прятался от детских глаз, понял Корво. "Полтергейст" исчез под крышкой соснового гроба, купленного на заложенный у процентщицы кулон - свадебный подарок матери. Образ доброго, но вольного отца отложился в памяти грубыми сухими мазками масла и не будет греть измученную ностальгией душу - а служить напоминанием о долге Корво. Не повторить судьбу забытого. Спустя столько лет, почти целую жизнь, он вновь увидел те же звёзды в распахнутом окне комнаты Эмили, в башне у "Пёсьей ямы". У неё был жар, она проснулась среди ночи с плачем, тихо просила служанку видеть его. Что Корво мог сделать в этой ситуации? Будто всякое светлое чувство, способное помочь, осталось в прошлом. Он пытался, хотя бы держа девочку за руку, успокоить, унять дрож в крошечных пальчиках, вытирать время от времени наступающий пот, пахнущий болотной землёй. Перед ним был беззащитный ребенок, изнуренный пережитым переворотом, лишенный матери и семьи. Корво сделался ей последним опекуном. Не отцом: Эмили справедливо не могла назвать его таковым, проведя детство вдали от вечно пропадающего лорда-защитника. Он был другом, учителем в делах, с которыми не могли справиться не терпящие грязи гувернантки, но не родителем. Похоже, сам Корво не свыкся с новой ролью, каждый раз сторонясь любого проявления заботы, невинного разговора по душам или утреннего прощания - мелочей, в которых нуждалась Эмили больше всего. Может, уверял он часто себя, он сделался скрытным и чёрствым после невосполнимой потери. Даже это было бы проще принять, чем признать страх отцовства. Страх вновь потерять, не суметь защитить самого близкого человека. - Т-тебе, тоже её не хватает, да?- хриплым шепотом спросила Эмили. Корво ничего не ответил. Заметив слезу, блеснувшую на горячей щеке, он наклонился и синим шершавым рукавом шинели вытер мокрый след. За него в тот момент всё сказал взгляд. Тёмные уставшие глаза уже давно не блестели от радости, в полумраке они и вовсе казались одной непросветной тьмой. Никакая маска больше не могла упрятать глубоко похороненные чувства от чуткого сердца Эмили. На её лице расцвела самая нежная улыбка, которая старалась убедить, что к рассвету всё будет хорошо и нет причин переживать. Выдавали самоотверженные старания только ямочки, неестественно подрагивающие от наступающих слёз. - Почему ты так упорно изводишь себя, Корво? Не скрывай, скажи мне. С глубоким вздохом он опустил голову. Самый бесчестный поступок - показать больному ребёнку печаль, что так долго раздирала сердце изнутри. Пускай она останется забыта, пускай уйдёт вместе с ним в могилу, но не передастся чистой душе, ещё способной любить и звонко смеяться над всякой обидой. - Когда я понял, что стану отцом, я раз и навсегда поклялся защищать тебя. Чего бы это не стоило. Слышишь?- дотронулся он до одеяла.- Всё хорошо, не о чем переживать. Это мой долг, не наказание. - Почему тогда тебе так больно? Что тебя тревожит? - начала она понемногу оживать, будто забыв о собственной боли.- Я помогу тебе. Возьму на себя всё что смогу, только не мучай себя... - Эмили, тише,- постарался он как можно осторожнее произнести,- тебе нужен покой. - Мне не станет лучше, пока ты не скажешь что случилось,- чуть не плача сжала она губы.- Побудь рядом. Не уходи снова. Корво неловко отвернул голову к окну. Его будто насильно привязали к одному месту, хотя он мог бы чем-нибудь помочь внизу, в городе, где угодно и чем угодно, принеся травяных отваров или горчичных сиропов. Он видел столько лиц более похожих на гниющие скальпы, обречённых, изувеченных чумой, лихорадкой и гангреной, что боялся увидеть любые их признаки на нежном личике Эмили. Столько страхов ушло, сделались незначительными в роковую ночь перед казней, а он страшился такой глупости. В нервном нетерпение он начал отбивать такт ногой, взгляд обременился тревогой. Корво сам не заметил, как к напряжённой руке, покоившейся на лоскутном одеяле, медленно опустилась маленькая ладонь Эмили. Покрасневшими глазами, проводя пальчиком по венам, она смотрела на мелкие шрамы и царапины на костяшках так, будто за каждым стояла целая история. На секунду она замерла, испугалась, заметив что-то. Глаза её потупились, рука сразу отпрянула, спрятавшись под одеяло. Просидев в тишине, смотря на колеблющийся огонёк свечи, Эмили всё же решилась подать слабый голос. - "Когда должны будут замолкнуть цикады, время остановится, погасит желание. Но угли не погаснут, останутся тлеть до утра. Один шаг вперёд - два назад, - полушёпотом под нос напевала она. -Я ждала рассвета, но свет вдруг погас. Не знаю, ослепла ли я навсегда. Смогу ли оставить всё позади, лишившись и чести, и правды своей..." - Откуда ты её знаешь?- очнувшись от транса, спросил Корво. - Мама пела, каждый раз когда мне было плохо. Она садилась рядом, прямо как ты сейчас, и пела, забыв о всех делах... Я не очень хорошо умею утешать, но, думаю, тебе песня нужнее, чем мне,- с сердечной заботой произнесла Эмили. Она сочиняла мелодию на ходу, замерзая от ночного ветра. Кто бы знал, что спустя полгода Корво будет вспоминать колыбельную Джессамины безотрадным реквиемом. Они были вместе, совершенно одни на балконе, сбежав на вечер от обязанностей, как малые дети. Корво навсегда запомнит хрустальный смех, блестящие на весеннем морозе глаза и голос, который без всякой издёвки, запинаясь от наступающей икоты, пытался поделиться сокровенным. Она не думала тогда о том, что эту последнюю песню будет напевать уже её дочь... - Хорошо когда человек оставляет в память колыбельную,- утешалась Эмили.- Простую колыбельную с частичкой души. Может, мама слышит её сейчас и вспоминает нас... Из окна подул сквозняк, поднявший лёгкие ситцевые гардины в воздух. К голове Корво подступил жар. Участь Джессамина отведена только псам, которым не позволили разносить чахотку по городу, а прирезали прямо на заднем дворе псарни. Бросили на холодный камень, пока вокруг медленно обступала тишина. Её взгляд... Холодневшие мраморные глаза прощались. Не в силах больше говорить, держась за пульсировавшую рану, она смотрела на единственного человека, которого хотела видеть умирая. До того как наступит небытие, вечное забвение, она желала обнять и поцеловать, проститься так, как дано людям... - Да, Эмили. Только человека это никак не вернёт,- в сердцах проронил он. Эмили с испугом посмотрела на него, сжимая одеяльце до белых ногтей. - То что ты делаешь... Ненависть и жестокость её уж точно не вернут, Корво. Его лицо приобрело пугающий вид в грязно-оливковом свете свечи. Отведя глаза, Корво заметил яркие багровые капли крови на рукаве. Минутный стыд проскользнул по лицу, будто прямо сейчас он убил. Кровавыми руками укрывал, пока под кроватью покоился изуродованный труп. Эмили давно всё знала, скрывая беспокойство за стеклянными глазами. - До сих пор держишь злобу? На... Людей, что забрали маму?- через силу произнесла она.- Я знаю, мне все об этом говорят. Иначе как ты способен кого-то убить, отнять чужую жизнь. С письменного стола на Корво смотрели детские рисунки, линии которых нетвёрдой рукой расплывались в акварельных увечьях. Нарочито толстыми штрихами было нарисовано пламя, объявшее город позади, полуразрушенные грязные здания и он. Единственный герой всех пугающих картинок со складным мечом на перевес. Нигде не было лица, только маска с оскалом, висящим на серебряных нитках. Неужели ей могли внушить, что он "безумец" и "злосчастный наёмник", о чём тайно шептались лоялисты. - Я всего-лишь хочу уберечь тебя. Защитить свою семью, что делал всегда. Послушай,- взял он Эмили за руку, опустившись перед кроваткой на колено,- эти люди убили бы тебя, как убили маму. Они хотят править, они готовы забить нас как скот, лишь бы не видеть тебя на троне. Эти существа ничего не стоят, они - мелочные создания, крысы, что вылезли из нор на запах свежей плоти. А крыс нужно сжигать. Сжигать, до тех пор пока не истребишь гнездо. Эмили спрятала взгляд, её начало колотить. Корво убрал пряди мокрых от пота волос и дотронулся до горящего лба. Губы побледнели, на глазах появилась мутная болезненная поволока, а щёки запылали алым. Все чувства, копившиеся так долго, в страхе сокрытые, вырывались из неё, разрушая хрупкое детское сердце. - Мы... Мы не можем так поступать. Выбор есть всегда. Ты не должен уподобляться несчастным людям, которые, как и мы, хотят себе лучшей жизни. Мы ничем не лучше, если позволяем себе уничтожать, стирать с лица земли. Ей было стыдно за наивные слова, но внутри неё говорила Джессамина, учившая любить и признавать жизнь главной ценностью. Ведь иначе как мы можем называться людьми, если не способны через страдания и обиду любить. - Ты... хоть понимаешь что они сделали?- старался Корво не повысить голос.- Они забрали у тебя мать, Эмили. Забрали всё что могли. Я не могу простить этих существ. Я буду бороться до конца, пока все они не будут... - Когда настанет этот "конец"? На каком моменте ты остановишься?- замерла Эмили в ожидании ответа.- Ты ненавидишь весь мир, и весь мир будет страдать от твоей руки. Ты мстишь, Корво. Мстишь целому миру, а это чувство страшнее всякого гнева. - Я защищаю тебя,- сжал он дрожащую руку.- Пытаюсь спасти, подарить другую жизнь, которую у нас отняли. Ты ведь хочешь жить? Без страха, без презренных взглядов, выйти на улицу, а не быть вечно взаперти. Разве не для этого мы сражаемся? - Нет... Для счастья не убивают. Мне не нужно больше крови, мне не нужно больше мёртвых,- умоляюще заклинала она.- Ты стал как люди в китобойных масках: скрывать лицо, без стыда вытирать кровь с меча и не считать забранные души... Убийцей, Корво. Эмили осеклась, замельтешила глазами по полу, боясь взглянуть на Корво и увидеть бездушный гнев к брошенным словам. Кончик одеяла в руках превратился в плотный хлопковый ком. Эмили сильнее сжалась в подушку, разрываясь от переполняющих чувств. Зажмурившись, она боялась продолжать. Но невероятное чувство заставляло вновь и вновь пробовать издать хоть звук, который донесётся до тени напротив. - Я не могу понять, откуда в тебе столько ненависти?- обрушились слова Эмили.- Будто давно ты впустил в душу волка, что пожирал её изнутри. И-и раньше ты способен был его сдержать, остановить от бессмысленной жестокости, пока от твоего бессилия цепи не треснули, и зверь не вырвался на волю. Ты даже не желал его останавливать, нет! Ведь иначе не смог бы продолжать жить, бороться за выживание. Убей или будешь убит, говорил ты. В один момент ты позволил волку забрать сердце. Не знаю когда, раньше, может быть, совсем давно. Жестокий мир требовал твёрдой руки, говорил ты. Говорил... Только говорил, но боялся исполнить, имея внутри крупицы чувства. Может, и не имел вовсе, но...- Эмили начала заикаться. Впившись ногтями в бледную руку, с огромными испуганными глазами она произнесла то, что вертелось в голове кошмаром, навязчивой мыслью, от которой невозможно сбежать.- Я боюсь, жестокий зверь внутри тебя мог убить и маму... Освободившись от страх, с выдохом Эмили испустила приглушённый крик. По щекам покатились слёзы. Чистые, сверкающие бронзой в тоскливом свете свечи. Маленькое тело пронзали сотни сомнений. Она любила мать, любила также как и весь мир крошечным наивным сердцем, познавшем злобу и корысть. Руки жались к груди, изгибаясь в неудобных положениях, а наружу рвался жалобный стон птенца, что остался на сырой земле один, брошенный и одинокий. Комната больше не походила на детскую. Ночная тишина разрезалась плачем, который от стыда прятали в ладони, скрывающие бардовое лицо. Всхлипы отдавались дрожью, пробегающей по спине Корво. Не пытаясь помочь, он тихо встал и подошёл к открытому окну. Сквозняк раскидал рисунки по полу, фитиль свечи испустил дым. За окном на другом берегу огнями горел сырой Дануолл. С ветром доносилась акапелла восточных волн. Они остались одни. Два беспомощных человека, глупых в своих начинаниях, рассаженных жизнью по разные стороны морали. Корво любил. Готов был любить, если бы знал, как отбросить честь и справедливость, растущие и давящие незыблемой тенью, без которых он не видел жизни. Уходя в сумрак, он отбросил чувства. Пожертвовал любовью близкого ради его же спасения. - Ты... Винишь меня?- подал Корво голос, не в силах посмотреть на слёзы дочери.- Считаешь, я мог это сделать? - Я уже ничего не знаю. Я вижу, тебе больно, вижу, ты пытаешься помочь, но лучше погибнуть как мама, чем принять твою помощь. Он был виновником, стоявшим перед последним светлым в своей жизни в стыдливой уверенности, что другого пути нет и никогда не было. Только холодная сталь. Только уверенная рука, что отнимала жизни во имя маленькой императрицы. Однако, кем бы Корво ни был: бесславным мстителем или преданным солдатом - для своей дочери он останется убийцей. Он может продолжать бороться, забыв о сильных чувствах, будто ослепнув не видеть её ненависти, но разве ради этого он сражается? Ради слёз? Ради страха? Ради чего тогда жить, если не ради Эмили. - Разве я должен уметь любить на службе?- со смехом раздалось в холодном воздухе. - Только если готов к ужасным мукам совести,- рассмеялась Джессамина, облокотившись на перила.- Представь себе солдата, что сожалеет о каждой жертве. Так ведь невозможно жить. На секунду она задумалась, приподняв бровь. - В твоём же случае... Как же это странно. - Что?- в любопытстве наклонился Корво. - В твоём случае ты должен убивать, защищая, а разве это ни есть проявление заботы? По долгу службы, но всё же. Тогда твой вопрос становится другим ребром. - Я не против подумать об этом завтра на свежую голову... - Почему же,- перебила она.- То есть вопрос о природе насилия: что стоит за ним? Может ли такое чувство как любовь побудить к жестокости? - Одни видят жесткость, другие - справедливость,- без энтузиазма ответил Корво.- Думать об этом так же глупо, как рассуждать о том, что называть добром, а что - злом. Джессамина лишь устало пожала плечами. Позади был тяжелый день, мысли начинали путаться в несуразный клубок. Она с очаровательной усталой улыбкой прилегла на перила, верно наслаждаясь городом. Перед ними в предночном бдении жужжал, испускал пар и зажигал первые фонари Дануолл. Последние оранжевые лучи загнездились на крышах, готовясь скоро скользнуть ниже, вместе с солнцем уйти на покой. Готический приют готовился перед морозной ночью размять костяшки перекрытий и потянуть усталую брусчатку. Он грел на золотом часу глиняную черепушку, доставал портсигар полный металлических труб, от жадности дымя сразу десятком. Вот на улицы начали выползать бледные лица аристократов, живущих близь Башни. Под страхом комендантского часа они, оглядываясь, проходили районы в поисках последних открытых ресторанчиков, заполненных сигаретным благоуханием столичных снобов, или домов терпимости, готовых обслужить даже зачумлённого. С высоты не появлялось и мысли, что Дануолл медленно умирал. Дальше от башни, глубже в подворотнях доносились несчастные всхлипы заражённых, покорно лежали свежие белые мешки, облюбованные крысами. Казалось, сами стены страдали, разрушаясь и гния изнутри. - Я так давно не видела город,- с тоскливым вздохом сказала Джессамина.- Сегодня вновь говорили о мерах пресечении эпидемии. На четвертый час, честно говоря, мне стало дурно. Кто в здравом уме мог подумать о таких недугах? - Я верю, осталось недолго. Скоро мы найдём решение. - Недолго,- закатила она глаза.- Никто понятия не имеет как это лечить. Последняя надежда на острова, если мы сумеем собрать экспедицию. Иначе, нас ждёт полная изоляция, люди не переживут и недели. Джессамина потёрла глаза. Вспомнив про лежавший во внутреннем кармане свёрток, вручённый на ужине одним из лордов, Корво распахнул полы сюртука. В пергамент была завёрнута бутылка виски. Он вопросительно посмотрел на визави и протянул на пробу, предусмотрительно отхлебнув. - Яд может проявиться и через сутки,- заметила Джессамина. - Может, но в твоём состоянии он хуже не сделает. - Я всё равно откажусь. - Настаивать не буду... Обычно долгосрочные яды невозможно достать,- обратился он к сургучу с бутылки, обыскивая его на наличие вмешательств. - Ты бы поехал?- с беспокойством посмотрела она. - На острова? Я готов, если ты считаешь нужным. Только не хочу оставлять тебя и Эмили, пока на улицах волнения. - Не я - Берроуз это предложил. Нам нужен надёжный исполнитель, как ты. За меня не переживай - я справлюсь, найду решение. Всегда находила,- нахмурившись, взяла она злосчастную бутылку. - Уже вечер, никто не заметит. Не переживай: я трезв. Уверенно задрав голову, чего Джессамина никогда не могла позволить в присутствии гостей, она сделал дюжину отважных глотков, после - с грохотом поставила бутылку на перила. Недовольство лица медленно растворилось. В горле защипала горечь. С моря поднялся ветер, накрывший небо блёклым туманом. Имбирный цвет смылся с домов, на свои места под арками и нишами пришли тёмно-зелёные силуэты колоннад и лепнин. - Эти восстания надо пресечь, пока не поздно,- задумался Корво.- Чем дольше длится этот месяц, тем хуже для нас развиваются события. Боюсь, город скоро будет в огне. - Люди в ярости. Для них мы деспоты, которые самолично убивают детей в колыбелях. Лекарства нет, лекарей не хватает. Они думают, будто увидев меня на эшафоте, всё разом закончится... Неужели моих сил и впрямь не хватает?- подала Джессамина слабую улыбку. - У нас в распоряжении гвардия и войска. Нужно вводить их в Дануолл, пока ситуация под нашим контролем. - Одной силой здесь ничего не решить, Корво. Отчаяние побуждает людей к гневу и заглушает здравую мысль. Скажи, ты бы ввёл войска, зная, что мы не переубедим яростный настрой, а только усугубим его? Преумножим гнев. Корво отмахнулся, не желая влезать в неудобные дискуссии. - Не отмалчивайся, я знаю в тебе есть немного и от философа,- засмеялась она. - Лучше остановить огонь огнём, чем сожалеть о собственной беспомощности перед опасностью. Джессамина, улыбнувшись, начала перебирать пальцы на горлышке бутылки. - Лучше умереть в борьбе?.. Ты создашь только новый виток жестокости, который заденет и тех, ради кого ты боролся. Ради меня и Эмили, ведь так? Попытавшись что-то сказать, он оторвал руку от перил, но отступил. Слишком давно они знакомы, чтобы спорить об очевидных друг другу вещах. Джессамина неутешительно покачала головой, отхлебнув немного виски. - И всё же солдат должен любить. Иначе, мы бы не встретились,- нежно взглянула она.- Я знаю, ты хочешь защитить, но путём насилия, кровной мести, ты лишишься не врагов, а нас. Ты ведь понимаешь это? - Что мне остаётся? Смотреть как тебя, Эмили...- не смог договорить Корво, представив сотни ужасных картин.- Я не могу оставить вас. - Вот она любовь, что способна даже убивать. Ужасная дилемма, не правда ли? Замкнутый круг, из которого мы всё не можем выйти... Что бы Корво не решил: защищать, сложить оружие,- Джессамина всегда знала, что этот человек сможет прервать порочный круг, имея чувство, которое без сентиментальности сложно назвать ничем иным как любовью. Он умеет ценить чужую жизнь, предавать ей весомую цену, особенно если это жизнь близких. Готовность забыть милосердие ради страдающей семьи пугало Джессамину, но то было проявление чувств, несомненно тлевших в самоотверженной душе. Они грели бойким пламенем, хоть и вырывались к миру ужасным зверем... - "И так ты стал вестником смерти, возлюбленным жизни. Тем, кто охраняет от тьмы ночи, будучи молотом войны. Справедливости и милосердию не жить на весах, так возмездию ты привержен. Склонишь чашу к кровавой Астрее, но можно ли всё изменить?" Морозный воздух, отдающий ароматом гвоздики, предвещал скорый приход весны, которая изменит в их жизни многое. Не зная, наступит ли для неё завтрашний день, придёт ли за ней народная ярость, Джессамина глубоко в душе молилась, чтобы Корво не оставался наедине с тяжким бременем, что выбрал для себя. Мышьяк медленно изъедал его любящее сердце, отравлял искренние чувства. - Можно ли и впрямь это изменить? Каким образом?- безучастно, окончательно потерявшись в догадках, спросил Корво. Джессамина, наклонившись, опечалено прошептала, через силу проглатывая слёзы: - Прощение. Спичка меж кончиков пальцев испустила едкий аромат серы. Прикрывая ладонью огонёк, Корво попытался зажечь угольно-чёрный фитиль на прикроватном столике, чувствуя за собой утомившийся взгляд Эмили. Её лицо с тонким задранным носиком, скорбно поднятыми бровями терялось в сливочных складках пуховой подушки и пышных рукавов пижамы. Зашипел воск, на заскорузлое дерево отбросил тень стеклянный стакан с горькой травяной настойкой. Склонив голову, Корво встал поодаль, облокотившись, спрятав руки за спину. - Мама ушла,- после недолго кашля начала Эмили,- не мучаясь? В ответ он покачал головой. - Я не виню тебя,- повернулась она голову.- Ты сделал всё что мог в тот день, хоть и будешь до конца жизни считать иначе. Но... Это никак не может оправдать твоих поступков. Каждое слово Эмили произносила с особой силой, вкладывая между строк страх прощания. Сможет ли быть ей отцом убийца, который живёт в прошлом, не видящий для себя, тем более для дочери, будущего, готовый вложить в последние вспоминания о себе страдания. Ответ Эмили не знала, боясь представить одинокую комнату, где она разговаривает с давно забытым призраком, приносившим одни только беды. Корво, закрыл глаза, проглотил ком, ставший поперек горла. Готовый к любой участи, он спросил: - Ты бы простила меня? В комнате повисла тягостная тишина. Дух хранителя ночи безропотно трепетал под ночным сквозняком, боясь навсегда раствориться.