***
Когда Осаму заикается об этом во второй раз — он попадает на слишком неудачное для подкатов время. У Чуи отвратительное настроение, раздражительность и противная слабость по всему телу, к вечеру перерастающая в температуру. Дазай пичкает его лекарствами, успокаивающе перебирает в пальцах длинные густые пряди и неслышно смеётся над сбивчивым шёпотом про то, что такими темпами скоро сбудется главная мечта суицидника. А наутро Осаму приносит ему в постель омлет. Нормальный, воздушный и нигде не пригоревший. Красиво посыпанный сверху зеленью. Потом Чуя по количеству грязной посуды на кухне поймёт, что у Дазая это получилось только с четвёртого раза поистине адскими усилиями, и заставит его всё до блеска перемывать, но сам факт того, что Осаму смог приготовить что-то настолько вкусное своими руками… Чую так не трогала ни одна самая душещипательная вещь на планете. Возможно, всё не так плохо, как он думал изначально.***
Весной оттаивает лёд, замёрзшая земля и, кажется, немного Чуя Накахара. У Дазая скоро день рождения. Если быть точнее — девятнадцатого апреля. На памяти Чуи он никогда как-то по-особенному свой день не выделял, предпочитал делать вид, что это совершенно обычные двадцать четыре часа в самые обычные сутки. В принципе, мотивы Осаму отчасти можно понять и догадаться нетрудно, что в этот раз он поступит так же, но Накахара хочет попробовать разнообразить эту дату чем-нибудь приятным. Всё-таки когда-то двадцать три года назад именно девятнадцатого апреля появилась на свет его — Чуи — будущая головная боль, секатор для нервной системы и вместе с тем нечто гораздо бо́льшее, нежели партнёр по работе. Пятый месяц вместе. Накахара привык к постоянному — пусть и небольшому — но доминированию. Даже в сексе часто перехватывает инициативу на себя, хоть и нижний. В конце концов, он всегда позиционировал себя как сильного, независимого и со стальными яйцами, а вещь, о которой просит Дазай — это полное физическое и психологическое обезоруживание. Да, Чуя много раз доверял ему свою жизнь, используя Порчу, и ещё ни разу во время настолько важных моментов Дазай его не подводил. Но в основном это были вынужденные меры, без которых просто не обойтись, и сначала Накахара вообще делал это фактически не по своей воле. Совсем другое дело — добровольно. Разобраться в чувствах сложно. Если бы год назад Накахаре сказали, что он всерьёз будет задумываться над позволением себя связать — он бы этому человеку выпустил кишки через рот, так что в первый раз Чуя даже не рассматривал вариант своего согласия, но что теперь, когда Дазай даже нежнейший омлет без пригоревшего дна готовить научился? Почему-то внутри от мыслей про связывание больше не поднимается волна шипучего «нет». Она только чуть покачивается из стороны в сторону и толкается вниз живота, намекая, что как бы не против разнообразия в сексуальной жизни. Да какого дьявола вообще? Чуя с досады кусает край подушки, а потом перекатывается на другой бок — совсем рядом оказывается лицо Дазая. Эта зараза со специфическими вкусами безмятежно спит и даже не колышется от полуночного мозгового штурма в рыжей голове. — Ты сейчас план по уничтожению всего человечества так старательно обдумываешь? — неожиданно спрашивает Осаму с закрытыми глазами. — Чёрт, — выдыхает Накахара. — Я думал, что ты спишь уже. — Ты вертишься уже третий час. Знаешь, злобным карликам с гениальными идеями нужно отдыхать. — Я просто не могу уснуть, — бурчит Чуя, пиная его в ногу за «карлика». — Подушка неудобная. Дазай подныривает ладонью под бок и подтаскивает этого неугомонного ближе, накрывая одеялом и образуя рукой своеобразное тёплое гнездо, в котором прекрасно умещается Накахара. — Так лучше? — спрашивает Дазай, приоткрывая один глаз. Чуя понятия не имеет, как это поможет ему справиться с бессонницей и выгнать из головы навязчивые мысли, но он возится ещё несколько секунд, чтобы совсем удобно было, а затем старательно закрывает глаза. На плече Осаму классно. Очень. — Да, — отвечает он, перекидывая руку Дазаю через грудь — к противоположному плечу. На удивление, заснуть получается довольно быстро. А следующие несколько дней приближают его к девятнадцатому числу со скоростью течения горной реки, однако придумать что-то действительно стоящее Накахара не может. Креативность умерла, зарылась глубоко под землю и попросила посадить на свою могилу живые цветы, потому что вылезать она в ближайшие сто лет даже не собирается. Разве что только с одной уже озвученной чужими губами идеей. Дазай после третьей неудачной попытки больше эту тему не поднимал, но Накахара чувствовал, что ему до сих пор хочется. Во время секса Осаму часто фиксирует своими ладонями его руки поверх головы или же удерживает их сцепленными на пояснице, когда Чуя упирается коленями в постель. Эти жесты Дазая выдают с головой. И за двое суток до дня рождения Чуя решается. Даже начитавшись кучу предупреждений про пережатые лимфоузлы, передавленные кровеносные сосуды и другие травмы вследствие ошибок в процессе связывания. «В крайнем случае, я его самого потом отделаю так, что запомнит на всю жизнь» — думает он, нервно зачёсывая волосы назад, после чего берёт свои мысленные стальные яйца в кулак и идёт в специализированный магазин за верёвками для бондажа, где ему более-менее разъясняют что к чему. Чуя понятия не имеет, какие там планы у Дазая на этот счёт, поэтому покупает сразу три мотка разной длины. Из цветов ему приглядываются красный и чёрный. Домой он идёт в каком-то слегка ошалевшем состоянии, сжимая новоприобретённые вещи в руках и осознавая, что он реально сделал это. Девятнадцатого он поднимается раньше обычного, говорит себе перед зеркалом, что и не с таким справлялся, а после варит кофе, чтобы хоть чем-то занять себя до пробуждения Осаму. После прокрадывается в спальню с чашкой в руке, усаживается на кровать рядом и ощущает себя не меньше, чем учёным, собирающим информацию о вымирающих видах животных, когда наблюдает за просыпающимся Дазаем. Обычно Чуе просто не хватает силы воли подняться с постели раньше него, если это не какой-нибудь срочный вызов от Мори. Осаму водит головой несколько раз из стороны в сторону, закрываясь рукой от солнца, но она постоянно съезжает с лица, оставляя его на растерзание беспощадным утренним лучам. Через пару минут Дазай приоткрывает глаза, ползёт ладонью на противоположную сторону кровати и не находит там ничего, кроме одеяла и подушки. — Ты похож на слепого кота, — комментирует Чуя со смешинками с глазах. Осаму поворачивается на голос — совсем рядом с другого бока сидит Накахара и держит в руках чашку, от которой пахнет кофе. Чуя делает из приготовления этого напитка чуть ли не целый ритуал, достойный умопомрачительного результата, которым лично Дазай довольствуется не так часто, как хотелось бы. Чтобы по утрам — может быть, раз или два в месяц, потому что бестия нежится в кровати до победного. — И тебе с добрым утром, — хрипло отвечает Осаму, акцентируя взгляд на кружке. — Это мне? — Нет, — Чуя хочет увести руку с кофе в сторону, но Дазай оказывается быстрее, накрывая его запястье своей ладонью и подтягивая к губам. — Вкусно. Накахара вздыхает, разглядывая оставшееся на самом дне, и ставит кружку на столик рядом с кроватью. Сегодня Дазаю простительно. На самом деле — простительно всегда, когда глаза отливают медовым солнцем и топят Накахару в этой горько-цветочной смеси с головой, иногда бинтами на поверхность вытаскивая, чтобы совсем не задохнулся. «Ты попался» — говорят они — «и повёлся» — сужаются насмешливо — «скажи, что нет» — добавляют — «и я отвечу, что ты лжёшь» — не иначе, как распинают без единого гвоздя. Чуя смаргивает и вытаскивает из дальнего угла шкафа припрятанное, решая не затягивать. — Вот, — протягивает он прозрачные пакеты. — Сойдёт? — Для чего? — чуть выгибает одну бровь Осаму. — Подарок в честь дня рождения, чтобы ты повесился, — язвит Накахара, заметно нервничая. — О, — Дазай старательно делает удивлённое лицо, — так лев всё же выпил свой эликсир храбрости? — Ты сейчас договоришься, — хмурится Чуя, скрещивая руки на груди. — Я не алкоголик. Дазай невозмутимо разглядывает приклеенную к упаковке этикетку. — Я не про алкоголь. — А про что? — недоверчиво спрашивает Накахара. — Про детскую сказку, — мурлычет Осаму. — Издеваешься? — Сам понять не могу, — честно вздыхает Дазай, по самой грани мысленно вышагивая, где шипящий представитель семейства кошачьих вот-вот вопьётся своими зубами в свежую и выводящую его из себя плоть. — Кстати, распущенная грива тебе чертовски идёт. — Пошёл ты, — дёргает бровями Чуя. — И я тебя.***
Солнце ушло куда-то вверх и больше не заливает комнату прямо падающим светом, оставив за собой только светлый рассеивающийся по всем поверхностям песок. Чуя сидит на широкой кровати, подогнув под себя ноги, и предпринимает что-то вроде безуспешных попыток быстрой медитации. На нём только натянутая после душа футболка и нижнее бельё. Волосы чуть влажные и от них пахнет чем-то вересковым — Дазай забирается на кровать и заправляет одну вьющуюся прядь за ухо. От его жеста Накахара открывает глаза. В своих мыслях он не заметил, как Дазай вышел из ванной и оказался рядом. — Готов? — Я надеюсь, ты знаешь, что нужно делать. — Я много тренировался, — заверяет его Осаму. — На ком? — На тех, из кого выбивал информацию, — мягко улыбается, ловко стягивая с Накахары домашнюю футболку. — Первый задохнулся, второй заработал растяжение мышц, — перечисляет, загибая пальцы, — на третий раз получилось идеально. Да уж, достижение человечества. — Знаешь, я уже передумал, — осторожно говорит Чуя, протягивая руки, чтобы забрать назад свою футболку. — Главное — результат, — философски изрекает Дазай и отбрасывает эту самую футболку на кресло. — Этот результат я тебе сейчас в зад… — начинает было возмущённо Накахара, но Осаму накрывает его губы ладонью, останавливая. — Тише, расслабься, — уже без смеха просит он и для удобства начинает собирать густые волосы Чуи в пучок на затылке, сильно не затягивая. Закончив с этим, он наклоняется ближе, чтобы заглянуть в голубые глаза. — Я никогда не причиню тебе боли, — обещает Дазай, успокаивая. — Те заключённые были последней практической инстанцией для того, чтобы руку набить. До них я триста раз проштудировал кучу правил и техник безопасности. Даже со специалистом проконсультировался. В голосе Дазая нет ни капли насмешки или сарказма, в нём нет ничего, что заставило бы напрячься. Дазаю хочется попробовать довериться, потому что он может быть той ещё сволочью по многим направлениям, но только не здесь и не сейчас. — Хорошо, — кивает эспер, проводя чуть согнутыми пальцами вверх по коленям и приподнимая плечи. — Я верю тебе. Это важные слова. От Чуи Накахары — всё равно что бесценные, потому что он может злиться, ненавидеть, смеяться, испытывать уважение или презрение к кому угодно и в компании кого угодно, но доверяет жизнь только одному человеку. Доверяет контроль над телом — тоже. Сейчас Чуя похож не на руководителя карательного отряда, а на большеглазого оленёнка, которого спугнуть за две секунды можно, особо не стараясь, а Дазай хочет показать, что он не хищник и перегрызать хрупкую шею не собирается. Тянется за лежащими позади Чуи верёвками, на обратном пути не забыв поцеловать его в щеку — совсем невинно и почти невесомо. Так целуют ангелов, наверное, и у всех они разные. У Дазая, например, он рыжий, поющий колыбельные для тысячи чертей и сгибающий за спиной в локтях руки, которые Осаму накладывает друг на друга, примеряя будущее положение. Чуя откровенно вздрагивает, когда Дазай приподнимает выпадающие из свободного пучка пряди, чтобы опустить тугую красную полосу на шею и перекинуть пока ещё слишком длинные концы вперёд. Накахара ради этого даже чокер снял, в котором даже дома ходит и часто забывает про него в ванной. А Дазай уверенными движениями перегибает верёвку по одной ему ведомой схеме, несколько раз обхватывая грудь вместе с прижатыми друг к другу за спиной руками, и с каждым таким шагом Чуя всё больше теряет способность свободно двигаться. Самое интересное начинает происходить, когда Осаму просит приподняться на коленях и приступает к плетению на животе. Шероховатость верёвки перебивается случайными прикосновениями пальцев к коже — этим рукам не помешать и их не остановить, потому что собственные уже связаны за спиной. Чуя замечает, что дышать начинает мельче и реже, в то время как его тело напрягается от каждого такого физического пересечения, словно струна. Возможно, Дазай в прошлой жизни был каким-нибудь музыкантом вроде Вивальди, ибо к возбуждению он подводит всё столь же тонко и искусно. Накахара понимает, что ему происходящее начинает нравиться просто безбожно, что это похоже на транс, в котором ощущение власти Дазая жжётся внутри иррациональным удовольствием. Где-то глубоко в мозгу подаёт признаки жизни беспокойная мысль, что если Дазай в этот момент поведёт его за верёвку на какую-нибудь виселицу для двойного самоубийства, то Чуя даже не знает, сможет ли хотя бы морально сопротивляться. Конечно же, такого не произойдёт, но сам факт того, что физические ощущения оказывают транквилизирующий эффект на всё трезвое, что есть в голове — он на какое-то мгновение вспыхивает ярко-красным, чтобы потом стать не важным. — В последний раз ты так краснел, когда смотрел на своё отражение в зеркале душевой, — говорит Дазай, всё это время совмещающий плетение с созерцанием чуть ли не пяти стадий принятия неизбежного на лице Накахары. Сопровождающийся нервным покусыванием губ торг однозначно успел стать его фаворитом. Принятие породило в голове такой лабиринт вещей, которые со связанным Чуей в принципе можно сделать, что на весь день не хватит. Вот только Накахара даже под угрозой смерти не признается, что ему нравится такое. Что он сейчас как акула, которую перевернули на спину: острых зубов полная пасть, а кусаться едва ли получится. — Там было жарко, — пытается отбиться Чуя. — А сейчас? — ещё несколько движений, и у Дазая получается доделать очаровательное верёвочное кольцо вокруг пупка. Уголок губ приподнимается в чём-то совсем издевательском, прежде чем он дразняще обводит этот элемент плетения с внутренней стороны. Потом Осаму тянется вверх, распуская медно-рыжие волосы по плечам Накахары. Их лица на одном уровне, и цвет скул связанного эспера способен предать целую нацию с лозунгом «Свобода превыше всего». — Сейчас у тебя проблемы со зрением, и на самом деле мы находимся посреди Африки. «Господи, ты несёшь бред» — мысленно бьёт Чуя себя по голове и не понимает, как до такого докатился. Каким вообще, блять, образом у него внизу живота чёрт пойми что творится. Мастер гравитации он, да. Один из сильнейших эсперов мафии. Руководитель карательного отряда. Который чуть не задыхается от того, как медленно Дазай оттягивает нижнее бельё, открывая своим глазам весь твёрдый масштаб капитуляции Накахары. — Хватит так пялиться, как будто в первый раз видишь, — яростно шипит Чуя и дёргает руками, забыв о том, что на них верёвки. — Он не превратится в поющую змею. — Проверим? — с неожиданным блеском в глазах спрашивает Дазай, подаваясь вперёд. — Ты совсем идио… — начинает Накахара, прерываясь от неожиданности, когда Осаму давит ему на плечи и опрокидывает на спину. — Блять, что ты дела… — Дазай затыкает его поцелуем, надавливая рукой на челюсть и проникая языком внутрь. Чуя пытается промычать что-то и дёргает плечами, но малорезультативно, а Осаму чуть отстраняется, несильно кусает за нижнюю губу и обхватывает ладонью его член, делая несколько неспешных движений по нему. У Чуи перед глазами потолок похож на какую-то недетскую карусель, дыхание расстреляно птицами по сжимающимся лёгким, и он очень-очень хочет больно оттянуть Дазаю его тёмные патлы на голове за такое безобразие, однако Осаму отстраняется так же внезапно, как всё это начал. Слезает с кровати — всё ещё полностью одетый (что бесит Накахару) — и, кажется, направляется к выходу из спальни. Не кажется, вообще-то. — Куда ты собрался? — хрипло выдыхает Чуя, сдувая со лба спадающую прядь. — За твоей шляпой, — Накахара потом обязательно припомнит ему эту ухмылку булыжником по физиономии. — Чтобы голову не напекло, — заботливо добавляет Дазай. — Мы же сейчас в Африке. Чуя жмурится и начинает считать от десяти до нуля. Не то, чтобы он рассчитывал на секс без приключений и не то, чтобы он не ожидал от своего партнёра-сука-теперь-уже-не-только-по-работе подобных выкидонов, но он почти кончил, когда Осаму решил смыться, а прикоснуться к себе Накахара не может. И он конкретно подвисает, когда вместо шляпы видит у Дазая в руках целый букет обёрнутых в гофрированную бумагу белых цветов. — У меня два вопроса, — Чуя удивлённо приподнимает брови, наблюдая за тем, как Осаму выкладывает их на постель. — Откуда и когда ты успел их притащить. — Ближайший цветочный в пяти минутах от дома, а ты в душе полчаса плескался, — Осаму развёртывает свою ношу и бросает комок бумаги на то же кресло — к футболке Чуи, хмыкая: — Так что кто из нас ещё скумбрия. Накахара возмущённо поднимает голову, что просто чертовски неудобно делать на спине со связанными руками. — Я просто очень чистоплотный. — Скорее чистоплюйный, — беззлобно парирует Осаму. — Вот я тебе сейчас в лицо и плюну, если ты не заткнёшься и не сделаешь что-нибудь, — почти рычит Чуя. — Как раз собирался, — Дазай быстро целует рыжего эспера в шею, помогает принять вертикальное положение с опорой на колени и скрывается из поля зрения где-то позади. Слышится шорох одежды — «наконец-то додумался» — отмечает про себя Чуя, но вместо ожидаемого продолжения через несколько секунд чувствует покалывание от пролезающих через верёвки гладких стеблей без листьев. — Ты из меня похоронный венок сделать пытаешься? — не без сарказма спрашивает Накахара, на что Дазай тихо смеётся, наклоняется и шепчет: — Сегодня ты генерируешь гениальные идеи быстрее меня. Чуе даже как-то интересно становится, поэтому он молчит и ждёт, что будет дальше. Осаму на задней части тела не останавливается, перебираясь вперёд и прикрепляя несколько цветов — к плечу, под рёбрами, на животе, возле тазовых косточек и на бёдрах, верхнюю часть которых также обхватывают красные верёвки — скорее, просто для красоты, чем для фиксации. В этом раунде царь и бог явно не тот, у кого во всех смыслах связаны руки, поэтому Чуя практически смиряется с тем, что разрядка ему сейчас не светит. И эспер понятия не имеет, какое выражение лица имеет вдохновлённый художник в процессе творчества, но Осаму сейчас, наверное, мало отличается от этих людей. У него дзен, нирвана и эстетический оргазм. Вторая эпоха Возрождения бьётся пульсом и концентрируется в сплетении рыжего, красного, белого и немного жёлтого в середине каждого цветка на теле Чуи Накахары. — Почему нарциссы? — спрашивает эспер. Дазай продевает сбоку в волосы последний цветок. — Они очень красивые и одуряюще пахнут, — говорит Осаму, проводя кончиками пальцев по линии между лбом и рыжей гривой. Волнительно. Даже желание убить его за медлительность наполовину утихает. — Ещё листья и луковицы этих растений ядовиты, но люди всё равно их любят и выращивают у себя. Они похожи на тебя. Дазай умеет делать комплименты. Он мог бы запускать курсы и грести с этого деньги — Чуя не раз лицезрел сцены его флирта несколько лет назад, но тогда он ещё не понимал, почему девушки на это ведутся. А сейчас его самого вмазывает до чувства полной моральной дезориентации, потому что хочется замереть и на полном серьёзе попросить «ещё хочу». — Если ты когда-нибудь решишь сказать те же слова кому-нибудь ещё, то останешься без глотки, — обещает Накахара. — Мог бы просто сказать, что тоже меня любишь, — у Дазая кончики губ дёргаются в улыбке. Он никогда и никому не скажет то, что говорит Чуе, потому что вряд ли сможет сделать это для кого-то с такой же искренностью. Осаму заканчивает с обвязыванием своего подарка, любуется со всех сторон, и Накахару очень хочется не поцеловать, не облизать, не укусить, а именно сожрать. Без манерности, сдержанности и соблюдения правил этикета. Однако, вопреки инстинктам, спешка сейчас не к месту. Дазай слишком хорошо знает своего мальчика, который ввиду принципиальности своего образа имеет склонность как словесно, так и фигурально посылать нахуй его интересные предложения, поэтому сегодня Осаму будет смаковать каждую секунду до самого окончания процесса. — Сними, — требует Чуя, кивая на расстёгнутую рубашку. — Сейчас мы играем по моим правилам, — напоминает Дазай. — Придурок, ты слишком много себе позволяешь, — Накахара закатывает глаза, подаётся вперёд, как совершающий нападение змей, и цепляется зубами за край воротника. Оттягивает его вниз с плеча Дазая, затем пытается проделать то же самое с другой стороны, но не удерживает равновесие. Осаму успевает поймать его до того, как Чуя впечатался бы лицом в кровать. — Ну что за упрямое очарование, — вздыхает Дазай, поправляя цветок в рыжих волосах. — Ты должен быть аккуратнее, чтобы не так быстро смазать картину моих стараний. Осаму проводит большим пальцем по щеке Накахары, делает остановку на его нижней губе и слегка надавливает, как на спелый плод, под кожей которого прячется сладкий сок, прежде чем накрыть рот Чуи долгим поцелуем. Тот ожидаемо кусает Дазая в отместку за так и не до конца снятую рубашку, но сопротивляться дальше смысла не видит. «Чёрт с ним, пускай делает, что хочет» — думает он, когда Осаму мягко толкает его язык. Возбуждение возвращается быстро, Дазай знает в этом толк. Он откручивает крышку от лубриканта, разворачивает Чую к себе спиной, одной рукой придерживая наклонённое вперёд тело от падения, а второй считает верёвочные изгибы, спускаясь к ягодицам. Накахара рефлекторно сжимается, чувствуя холодное скольжение смазки около входа. — Ну же, постарайся для меня, Чуя, — просит Дазай, медленно проталкивая внутрь указательный палец. — Уже постарался, — фыркает Накахара. И правда постарался, потому что второй и третий пальцы проникают без особых затруднений. — Такой нетерпеливый, — в голосе Осаму почти слышно восхищение. — Хочешь сделать что-то хорошо — сделай это сам, — самодовольно изрекает эспер и вздрагивает всем телом, когда исследование пальцев Дазая заканчивается сосредоточенностью в определённом месте. — Уверен? — хрипло спрашивает он, касаясь губами мочки выглядывающего из-под рыжих прядей уха. Грёбаный дьявол. От неожиданной потери концентрации колени разъезжаются в стороны, заставляя Чую до конца опуститься на длинные пальцы суицидника. — Позволь себе отключить голову, а мне — доставить тебе удовольствие, — шепчет Осаму, вытаскивая пальцы и оставляя на плече поцелуй. Накахара оборачивается, кидает острый взгляд, но слова застревают где-то в горле так и невысказанными, потому что сейчас им не место. Даже в качестве морального доминирования. Дазай перехватывает его одной рукой под грудной клеткой, а другой сжимает бедро, цепляясь пальцами за верёвки, и начинает медленно входить. Чуя прикрывает глаза и прогибается в спине, чувствуя, как напрягается плетение — почти впиваясь в кожу, сжимая стебли цветов между льном и телом. Накахаре нравятся степень этого натяжения и до конца заполняющий его собой Осаму. Тот подтягивает Чую выше, чтобы было удобнее двигаться, и позволяет Накахаре самому покачивать бёдрами, не поднимаясь полностью. Он позволяет Накахаре поиграть в превосходство по мере возможностей, потому что знает, что надолго того не хватит — это не та поза, в которой без поддержки можно постоянно задавать собственный ритм. Осаму накрывает его губы ладонью, вылавливая стон, как вылетающую из клетки птичку. Накахара мычит, мстительно прикусывает кожу на подушечках, а Дазай не упускает возможности проникнуть пальцами внутрь, цепляясь за нижние зубы и слегка оттягивая точёную челюсть вниз. Чуя выскальзывает языком из-под пальцев и тихо вскрикивает, когда чувствует внутри себя глубокий толчок, за которым следует ещё один, и ещё, и ещё. Удачные углы проникновения никогда не оставляли Накахару равнодушными, и Осаму правила этой геометрии чувствует идеально. Чуя становится податливым, пластичным, раскованным в выражении эмоций. Дазаю хочется увидеть его лицо. Он выходит из горячего нутра и переворачивает Чую на спину, подложив под затылок подушку. Бледная кожа предаёт, не даёт скрыть наливающуюся на скулах краску отнюдь не смущения. Цветы на спине мнутся, нарцисс с головы сползает куда-то набок, губы хватают воздух и под полуприкрытыми веками плещется светло-синее море. Дазай закидывает одну ногу Накахары себе на плечо, подхватывая под коленом, и проскальзывает пальцами под верёвку на бедре. Натяжение увеличивается, мягкая кожа поддаётся напору, и Чуе это нравится. Со связанными за спиной руками, приподнятой грудью и запрокинутой головой — в окружении нарциссов он сам напоминает бутон цветка, который раскрывается сейчас только для Дазая. Тот наклоняется вперёд, сгибая эспера почти пополам, и мышцы Накахары начинают приятно ныть, как после длительного перерыва по растяжке. Осаму больше не сдерживается, не изводит их обоих бесконечными играми на терпение, просто берёт его в одном темпе, и от тесноты соприкосновений лепестки нарциссов мнутся, скатываясь куда-то вниз. Чуя тянет голову выше, оголяя шею, где Дазай оставляет укус, который ему потом обязательно припомнят тональником по голове, но сейчас Накахара слишком не здесь, чтобы оценивать последствия. Осаму попросту не даёт ему думать, оставляя на растерзание отъехавших в металлолом ограничителей и психофизических реакций. Это новый уровень ощущений, в котором Чуя тонет под чужим контролем и на вопрос «как ты?» с передышками отвечает: — Мне чертовски… мать твою… хорошо. Дазай его целует, кладёт ладонь на прижатый к животу член, и от этого прикосновения к чувствительному месту струна лопается. В момент, когда с губ слетает громкий стон, становится абсолютно плевать на всех соседей, которые могут это услышать, потому что пространство сужается только до них двоих, громко колотящегося сердца, судороги сильного удовольствия и темнеющих перед глазами точек. Чую ведёт, когда Дазай целует его в шею; Дазая ведёт, когда Накахара доходит до финала и сжимает его в себе, пытаясь отдышаться. Осаму хватает ещё на несколько толчков, прежде чем получить не менее яркий оргазм. Он не учёл только одного — после секса Чую хочется просто утянуть под бок и заткнуть слабые попытки выползти на свободу поцелуем. Но затекающие руки Накахары сами себя не развяжут, так что сегодня этому правилу придётся изменить.***
Чуя закуривает тонкую сигарету с золотистым ободком на границе фильтра и прикрывает глаза, подставляя лицо тёплым лучам оранжевого солнца. Это первая за день, и он её более, чем заслужил. Спину в лопатках всё ещё слегка тянет приятной усталостью, которую сначала оглаживает лёгкий ветер, а затем приходит Дазай с дымящейся кружкой крепкого чая и проводит кончиками пальцев по следам от верёвок, что едва краснеют на бледной коже. В мыслях сожалением оседает неумение рисовать, потому что Накахара — это произведение искусства, art deco, которое Дазай не уступил бы ни одной чёртовой выставочной площадке этого мира. Осаму накидывает ему на плечи рубашку. — Я не любитель как-то справлять свои дни рождения, но ты сделал этот день особенным, — говорит он, укладывая подбородок на рыжую макушку. — Спасибо, Чуя. — Рад, что тебе понравилось. Как и мне, — улыбается тот, протягивая руку с сигаретой вверх, потому что у них что-то вроде традиции: если один курит в присутствии другого, то делится. — Но я бы на твоём месте особо не радовался, — многообещающе добавляет Накахара, — потому впереди ещё мой день рождения, и я обязательно отыграюсь. Дазай тихо смеётся, выпуская дым. — Жду с нетерпением, чиби.