***
Маслянистый запах благовоний, смешиваясь с пряным, сладковатым ароматом цветов, разливался по храму, проникая в ноздри, заполняя, казалось, самое естество всех присутствующих на обряде людей. Стройные образы и яркие одежды девадаси мелькали между чашами для жертвоприношений, сливаясь в огненном мареве свечей в одну яркую нить, которая связывала души поклоняющихся великой Кали людей с бессмертным духом богини. Садхака, стоящий в центре круга, грудным, монотонным голосом, отражающимся от мраморных стен храма, напевал Адья-Кали-сварупа-стотру. К сводчатому высокому потолку вслед за тонкими струйками дыма от курящихся повсюду благовоний летела стройная мелодия, густой патокой проникающая в сознание, переплетающаяся с кровью под кожей, пульсирующая в нанесённой на лоб свящённым пеплом трипундре. — Хрим Кали шрим карали ча крим калайани калавати. Камала Кали-дарпагхни капардиша-крипанвита… В голове Амалы стотра тут же выстраивалась в нужные слова: Кали, Ужасная, Благодатная и Всеискусная, Та, кто разрушает мир, и Та, кто играет с ним, Разрушительница гордыни кали-юги, к Спутанноволосому Шиве благосклонная… Кончики пальцев, окрашенные кумкумой, и тилака на лбу начинают гореть, нестерпимо кружится голова, а статуя богини Кали, словно в её снах, начинает ощериваться змеиной улыбкой. Её глаза загораются яркими кроваво-красными огненными рубинами, погружая всё вокруг во тьму… Так необходимо вдохнуть, но лёгкие словно объяты пламенем, а в нос ударяет металлический запах крови, что означает лишь одно: садхака закончил петь стотру и приступил к яджне — жертвоприношению. Тихий зловещий смех в голове, а на шее будто сомкнулись чьи-то холодные, длинные пальцы, перекрывая последний доступ кислорода, Амала пошатывается и, окончательно теряя связь с реальным миром, летит в чёрную вязкую пустоту….***
Рэйтан стоит в кругу посвящённых, вторя монашествующему священнику-джангаму, который поёт Адья-Кали-сварупа-стотру. Его низкий переливчатый голос сплетается с грудным пением священника и других участников, взмывая ввысь, туда, где возвышается умащенная маслами каменная статуя многоликой богини Кали, увешанная гирляндами из красных цветов. Произнесение стотры всегда вызывало ощутимое присутствие богини в любом из выбранных ею образов, вот и сейчас Рэйтан чувствовал, как она смотрит на них, своих детей, ощущал её присутствие в тончайшем движении воздуха у своего лица — плотные сгустки энергии, будто волосы великой Кали разметались по их лицам, обволакивая всех присутствующих, подтверждая — она здесь, рядом, она принимает их поклонение и дары. Как по команде все опускаются на колени, приветствуя богиню мантрой: — Намах сарва-сварупинйаи джагад-дхатрйаи намо намах! Адйайаи Каликайайи те картрйаи хартрйаи намо намах! Поклонение Сущностному Образу всего сущего, поклонение Опоре Вселенной! Изначальной Калике — Тебе, Создательнице и Разрушительнице — поклонение! Звук вибрирует на уровне срединной чакры — Анахаты, и сердце наполняется благостью, дышится в храме необыкновенно легко, будто бы он наполнен не воздухом, а ещё более тонким и прозрачным эфиром, по телу растекаются жар и тепло, дарящие необыкновенный прилив сил, сердце бьется в унисон с дыханием вселенной, и всё вокруг кажется необычайно ясным, истинным, понятным без слов. А в глазах садхаки и окружающих людей Рэйтан теперь видит нечто особенное, внутренний огонь, присутствие чего-то ещё, кроме самого человека — так освобождается внутренняя сила, сжигая душу своим очистительным огнём. Теперь они горят красным, как и глаза самой богини, которую они восхваляют. Садхака опускается на колени на соломенную подстилку возле алтаря, берёт жертвенный кинжал и, запрокинув голову маленькому ягнёнку, беспомощно жмущемуся к каменной плите, одним чётким, выверенным взмахом перерезает ему горло. Кровь окропляет алтарь и каменные плиты храма, наполняя воздух едким запахом крови, священник воздевает руки к каменной статуе и падает ниц, касаясь лбом холодного мрамора. Все остальные повторяют его движения. Обряд окончен, жертва принесена, и лишь присутствие Кали ещё незримо ощущается в воздухе. Из-за статуи показываются девадаси, начиная свой очистительный танец, восхваляющий любимейшую из богинь.***
Рэйтан заметил мимолетное движение там, где он оставил Амалу, и, обернувшись, увидел, как бледная девушка, схватившись за горло, будто бы ей не хватает воздуха, медленно оседает на землю. В её глазах застыл ужас, а белая тилака на лбу пылала огненными полосами. Быстрее ветра Рэйтан ринулся к ней как раз вовремя, чтобы предотвратить падение на твёрдые каменные плиты пола. Амала безжизненно повисла на его руках, а он бережно поднял свою драгоценную ношу, легко, словно она ничего не весила, с болью всматриваясь в прекрасное безжизненное лицо. Его губы прижались к холодному лбу, а взгляд блестящих антрацитовых глаз остановился на бесстрастном лице статуи Многоликой богини: — Пожалуйста, — едва слышно выдохнул он, — ведь ещё не время… — Аааааххх, — глубокий вдох девушки, словно вынырнувшей из глубины, был ему ответом. Он крепче прижал к груди её хрупкое тело и почти бегом ринулся прочь из храма. Амала вдыхала воздух так, будто ей было больно — резкими, короткими толчками, стараясь надышаться, восполняя такой ценный и жизненно-важный ресурс. Рэйтан опустил её на широкие тёплые гранитные плиты лестницы храмового комплекса, впитавшие в себя лучи закатного солнца. Улицы Калькутты взрывались гомоном голосов, музыкой, криками торговцев, певучими мантрами верующих. Он заботливо опустился рядом с ней на колени, удерживая её голову на предплечье правой руки, и с тревогой всмотрелся в кофейную глубину её чарующих глаз. — Амала? С тобой всё в порядке? — он боялся услышать ответ, боялся даже дышать рядом с ней, корил себя за то, что уступил её желанию и взял с собой в храм на празднование Кали-Пуджи. — Да, — её ресницы дрогнули, и она слабо улыбнулась, — мне просто стало плохо в момент, когда вы договорили стотру. Мне показалось… — она привстала на локте, а её глаза уперлись в его непроницаемые зрачки. И тут она почему-то замолчала, отвернувшись и опустив голову. — Что тебе показалось, Амала? — тихо проговорил он, мягко взяв её за подбородок и нежно повернув к себе, поощряя говорить дальше, поделиться с ним своими страхами, эмоциями, ощущениями, впустить в свой мир. — Мне показалось, — шёпотом начала она, повернувшись, но всё ещё боясь поднять голову, словно то, что она сейчас скажет, навсегда поставит на ней клеймо душевнобольной, — что сама богиня Кали спустилась со своего пьедестала и была там, среди людей в храме… Амала, наконец, осмелилась поднять глаза и заправить за ухо выбившуюся прядь волос. Её пальцы мелко дрожали, выдавая сильное внутреннее напряжение, и, закусив губу, она снова отвернулась. Тогда Рэйтан сделал то, что не смел делать никогда до этого. Не спрашивая разрешения, он порывисто обнял девушку, прижимаясь горячими губами к её пульсирующему виску. Ему хотелось укрыть её от всех, защитить, спрятав от всего мира, растворить в себе. Она пойманной птичкой замерла в его сильных руках, а потом Рэйтан ощутил, как несмелая, хрупкая девичья ладонь легла между его лопаток и чуть сжала, отвечая на его объятия. Она уткнулась носом в его плечо и с жаром забормотала извинения: — Прости меня, Рэйтан, я всё испортила, это из-за меня ты вынужден был покинуть церемонию. С тех пор, как я приехала в Индию, мне всё время что-нибудь мерещится, иногда я даже думаю, что схожу с ума… — она ещё крепче прижалась к его плечу, пытаясь отыскать в нём единственную точку опоры в этом пошатнувшемся мире. Она просила у него прощения за то, в чём он винил только себя. Это он не должен был приводить её в храм, не должен был поддаваться на её мольбы и уговоры, но не смог. Никогда не мог отказать ей. Привести её в обитель Многоликой, словно ягнёнка к жертвенному алтарю, — было чистейшим безумием, но вся рациональность отступала, когда он заглядывал в эти бархатно-шоколадные глаза. В целом, их расчёт оказался верен, и ни один брахман не заметил Амалу, одетую в национальное праздничное сари, в толпе страждущих почтить богиню молитвой или священным жертвоприношением. Однако было глупо надеяться, что её не заметит и сама Кали… — Амала, — он взял её красивое лицо в свои ладони и тонкими длинными пальцами смахнул с ресниц непрошеные слезинки, — ты не сходишь с ума. То, что ты видела и чувствовала — это не игра твоего воображения, это реальность для посвящённых. Обряд поклонения Кали призывает богиню, но образ, в котором она появляется, всегда разный. — Ты тоже чувствовал её присутствие? — едва дыша произнесла Амала, глядя на парня расширенными глазами. — Конечно, — спокойно ответил он и грустно улыбнулся, — но для тебя праздник Кали-Пуджа на сегодня окончен, я должен отвезти тебя домой. Амала покорно кивнула и поднялась с каменной плиты, а Рэйтан тут же подставил ей своё плечо и приобнял за талию, не только потому что боялся, что она ещё слишком слаба, но и потому что больше не мог не касаться её. Сдерживаться рядом с ней становилось всё тяжелее, и вся его выдержка, годами тренируемая в медитациях и духовных практиках, рядом с ней трещала буквально по швам. Покинув переполненную народом площадь и добравшись до менее людных улиц, они, наконец, сумели поймать такси и направились к дому четы Чаухан. В темноте тесной машины ехали молча, старательно избегая смотреть друг на друга, уставившись каждый в своё окно и думая о том, что тревожит. Но когда тёплая мужская ладонь накрыла сверху нежную женскую руку, и тонкие длинные пальцы переплелись с её, Амала ощутила, как тепло от этого прикосновения поднимается вверх, концентрируясь в районе солнечного сплетения, тонкими золотистыми нитями оплетая артерии и распространяясь по всему телу, одевая её в невидимую прочную броню. Его прикосновения, как глоток чистой энергии, возбуждали во всем теле дрожь и приятное томление. Её магнитом притягивало к этому загадочному мужчине с самого первого дня: иссиня-чёрные волосы, аккуратными локонами лежащие на плечах; серьёзные глаза, порой смотрящие с такой глубокой грустью; идеальная осанка; тонкие чувственные губы, чуть приподнятые в насмешливой улыбке — весь он был словно герой индийского эпоса. Амала, не поворачиваясь, чуть сжала его пальцы своими и почувствовала, как он ответил ей тем же. Вскоре показался уже ставший таким родным дом семьи Чаухан, и Рэйтан, расплатившись, помог девушке выбраться из машины. — Я провожу, — он подал ей руку, но вместо того, чтобы взять его под локоть, Амала вложила свою ладонь в его. Кажется, впервые она увидела, как лёгкий румянец появляется на его смуглых щеках, но руку он выпускать не спешил. Прижав к губам тыльную сторону её ладони, Рэйтан развернулся и зашагал к дому, увлекая девушку за собой. Дверь по обыкновению открыла служанка, но это была не Сана. Смуглая молоденькая девушка невысокого роста сложила ладони в приветственном жесте намасте и поклонилась: — Госпожа Кхан, господин … — она запнулась на секунду, не зная имени спутника Амалы, но тут же продолжила, — меня зовут Малати, я служу в доме сестры госпожи Чаухан. Меня попросили дождаться вас и подать ужин на стол, к сожалению, супругам Чаухан и Сане пришлось срочно уехать, родители её будущего мужа пригласили их отпраздновать Кали-Пуджу у них в доме, они вернутся только завтра, — девушка склонилась в поклоне ещё ниже, боясь продолжать, — а мне нужно сегодня вернуться в хозяйский дом, если госпоже будет угодно… — Сегодня ночью я буду здесь одна? — страх уродливыми, длинными узловатыми пальцами снова подбирался к горлу Амалы, в котором мгновенно пересохло. — Всего одну ночь, госпожа, — извиняющимся тоном бормотала Малати, — рано утром я уже буду здесь, чтобы приготовить вам завтрак. Заприте дверь изнутри, — и девушка показала как, — а завтра я открою её своим ключом. Госпожа? — наконец она посмела взглянуть на совершенно ошеломлённую этой новостью девушку. — Вам ещё что-нибудь нужно? — Нет, — растерянно махнула рукой Кхан, — можешь идти, — и Малати, не заставляя повторять ей дважды, скрылась за массивной резной деревянной дверью. Амала подняла глаза на задумчивого Рэйтана: — Не оставляй меня одну, пожалуйста, — мольба в её голосе переплеталась со страхом и растерянностью. — Ни за что, — улыбнувшись, он подошёл к Амале и, потянув её за руку на себя, укутал в своих объятиях, — пойдём, уложим тебя спать. Поднявшись в свою комнату, Амала ещё раз пожалела об отсутствии служанки. Приянка всегда помогала ей надевать сари по утрам, вечерами же вызволяла её из плена шелковистых тканей замысловатого индийского наряда именно Сана. Девушка подошла к туалетному столику и, аккуратно сняв все украшения, обернулась к Рэйтану, не решаясь спросить. Заметив её замешательство, он сделал шаг вперёд, при этом оставаясь от неё на почтительном расстоянии, и мягко поинтересовался: — Тебя что-то тревожит, госпожа? — Видишь ли, — она смущённо опустила глаза, — мне обычно помогали снимать сари… Он улыбнулся одними уголками губ и подошёл ещё ближе, взяв в руки пáллу сари, перекинутую через плечо: — Буду рад помочь… — он вопросительно заглянул ей в лицо, ожидая разрешения. Амала кивнула, и его тёплые руки стали освобождать её от тонкой, струящейся, богато расшитой золотыми нитями ткани. За это сари она заплатила круглую сумму, и, благодаря связям Приянки, его привезли из национального столичного округа Дели на той неделе, ведь она так хотела пойти на праздник с Рэйтаном в новом, особом сари. Когда миссис Чаухан помогала ей облачаться в него с утра, она ещё несколько часов охала и, качая головой, говорила, что Амала происходит из древнего рода правителей Индии, не иначе, и они непременно должны найти ей жениха из самой уважаемой семьи в Калькутте. Сегодня Рэйтан сделал ей бесчисленное количество комплиментов, но с таким же успехом он мог ничего и не говорить. Каждый раз, когда он останавливал на ней свой взгляд, в его обычно отстранённых, чёрных, как звёздное небо, глазах, светилось чистое обожание и благоговение. Так смотрели на статую Кали собравшиеся в храме люди… Он разматывал ткань, стоя близко, но при этом соблюдая некую дистанцию, и хотя его руки иногда проходились по телу Амалы, между его пальцами и поверхностью её обнаженной кожи всегда оказывалась тонкая полоска нежнейшего шёлка. Девушка закусила губу, отдаваясь во власть магии его ловких рук, скользящих в опасной близости от её разгорячённого тела, но всё же не пересекающих черту. Она так хотела почувствовать их на себе и вместе с тем боялась сделать шаг навстречу, боялась разрушить ауру благоговейного трепетного обожания, которой он её окружил. Последний лёгкий рывок, и Амала осталась стоять посреди комнаты лишь в тонкой равике и полупрозрачной ленге. Рэйтан шумно втянул воздух, его обсидиановые глаза расширились, а ладони сжались в кулаки и снова расслабились. Амала вспыхнула до кончиков ушей: она и забыла, что каждый раз, надевая сари, выслушивала от Приянки нотации за то, что не могла уйти от европейской традиции надевать под него нижнее белье, ведь настоящие индианки надевали под сари лишь специальный топ и тонкую нижнюю юбку. Сегодня она наконец решила уступить мисс Чаухан и надеть сари по всем правилам, что и позволило сейчас Рэйтану увидеть все очертания её тела, скрытые лишь легкой дымкой едва различимой ткани. Он с трудом оторвался от созерцания её прелестей и, взглянув ей прямо в глаза, опустился на колени. В этом мимолетном взгляде она прочитала всё: страх, боль, желание, благоговение и трепет, обожание и восторг. Он обхватил руками её стопы и склонил голову, почти касаясь их лбом. — Рэйтан? — испуганно позвала Амала, но он не двигался, лишь певуче, на манер чтения мантр, произносил что-то на санскрите. — Рэйтан! Не меняя положения и не поднимая головы, мужчина замолчал. Теперь в тишине было слышно лишь его отрывистое дыхание. Амала наклонилась и, взяв его за подбородок, заставила взглянуть на себя: — Ты… — догадка пришла в голову сама собой, — … молишься мне, словно богине? — Ты и есть богиня, — она едва разбирала движения его губ, так тихо он говорил, — моя богиня! — Рэйтан! — она опустилась на колени рядом с ним. Ей больше не хотелось сдерживать себя, она хотела касаться его кожи, хотела целовать острые скулы и этот прямой нос, заглядывать прямиком вглубь бездонных чернильных глаз, чувствовать на себе его упрямо сжатые губы, обводить тонкими пальцами контур угольно-чёрных бровей. Она стянула с его шеи красный ангаваштрам и заскользила по маленьким пуговичкам белого шервани. Дрожащие мелкой дрожью и оттого непослушные пальцы не гнулись, а пуговицы не поддавались. И Амала уже готова была рвануть полы сюртука в стороны, лишь бы добраться до смуглой горячей кожи и впиться поцелуем в пульсирующую на шее венку, когда тёплые, спокойные ладони Рэйтана накрыли её дрожащие. Он обхватил её руки и поочерёдно поднёс к губам, успокаивая разбушевавшийся огонь, превращая стихийное бедствие в ровно горящее пламя. Его рука потянулась к её лицу, но остановилась в сантиметре от кожи: — Позволишь? Даже теперь он не смел касаться её без разрешения. Вместо ответа, она накрыла его ладонь сверху, прижимая к своей щеке, ведя ею вниз, очерчивая линию подбородка, и ещё ниже — скользя от шеи к маленькой налитой груди и твёрдым горошинам торчащих под полупрозрачной тканью сосков. Убрав свою руку, она молча ждала дальнейших действий Рэйтана, который словно оцепенел, глядя в её глаза, а на дне его зрачков плескался бескрайний космос. Словно веками находящаяся в заточении сила выплеснулась наружу и взрывной волной обрушилась на Амалу. Сильным движением руки Рэйтан прижал её с своему телу, впиваясь в пухлые губы глубоким, обжигающим, собственническим поцелуем. И всё, что было до тут же обратилось в прах, оставляя лишь этот очистительный огонь страсти, проникающий в неё с каждым новым божественным поцелуем и бесстыдным, смелым прикосновением. Его руки сминали и избавляли её от тонкой прозрачной ткани, стирая все преграды между двумя горящими желанием телами. Свет пару раз моргнул и погас, погружая спальню в таинственный мрак, освещаемый лишь светом полной Луны сквозь решетчатые окошки. Рэйтан подхватил Амалу на руки, опуская её на кровать и снова вставая перед ней на колени. Медленно расстегнув пуговицы шервани, он отбросил его в сторону, и Амала восхищенно замерла: его кожа светилась в лунном свете, переливаясь мягкими оттенками мерцающей звездной пыли. Он целовал её, начиная с пальцев ног, постепенно поднимаясь выше, стягивая прочь полупрозрачную нижнюю юбку, накрывая обнаженное тело собой, согревая, разжигая своим языком неистовое пламя желания, и Амала стонала, умоляя его быть с ней, быть в ней. Он навис над ней на вытянутых руках, нечеловеческим усилием воли контролируя неистовую, рвущуюся наружу жажду обладать ею, чтобы в последний раз получить разрешение и задать свой самый важный вопрос: — Принимаешь ли ты меня, Амала Кхан, со всеми добродетелями и пороками? — Принимаю, Рэйтан Вайш… Всего лишь миг, необходимый, чтобы двое стали одним целым; всего лишь место на карте, которое отныне соединило две судьбы; всего лишь ночь, ставшая точкой отсчёта; всего лишь две искры чистой и светлой любви на жертвенном алтаре мироздания; всего лишь два переплетенных тела на шелковых простынях в опустевшем доме. Он брал её неистово и нежно, каждым новым толчком, каждым новым прикосновением погружая её в кипящую лаву неземного блаженства. Спустя несколько часов, наполненных неутомимой страстью, Амала, лёжа на плече Рэйтана и вырисовывая тонкими пальчиком загадочные символы на его груди, промурлыкала ему в ухо: — Расскажи мне что-нибудь. — Хорошо, — он поймал её руку и, поднеся к губам, поцеловал каждый пальчик, — я расскажу тебе сказку. — Индийскую? — Индийскую, — его мелодичный голос проникал в сознание, окутывая теплом, и Амала закрыла глаза. — Давным-давно, когда Индия ещё была поделена на отдельные княжества, жила в одном из них семья мудрых и справедливых правителей. И был у них сын по имени Раджеш. Почитали те правители всех богов и богинь, но особенно любили Кали. Их сын рос, перенимая у родителей любовь к Многоликой богине; он чтил её, без устали восхвалял и славил на всей территории своего княжества. Самая богатая яджна, самые красивые храмы, самые щедрые подношения, всё делал Раджеш для своей любимой богини. Рядом со своим дворцом построил огромный храм и проводил там времени больше, чем у себя дома. И богиня отвечала ему тем же: болезни обходили его земли стороной, крестьяне выращивали самый богатый урожай, и деньги сыпались буквально с неба. Пока однажды Раджеш не полюбил храмовую танцовщицу девадаси, что жила в храме неподалёку от дворца, — Рэйтан замолчал, а Амала тихонько толкнула его в бок. — А что было потом? — Потом… Раджеш продолжал ходить в храм так же часто, но теперь уже не для того, чтобы восхвалять Кали. А для того, чтобы любоваться на юную девадаси Арджуну. — А что же девушка? — Душой и телом она принадлежала богине Кали и не могла впустить в своё сердце кого-то ещё, но она была благосклонна к Раджешу, ибо ему благоволила и сама богиня. Время шло, Раджеш добился у верховного брахмана храма разрешения на брак с Арджуной. В те времена с позволения священника это было возможно, и в обмен на обещание, что брак никак не повлияет на культ служения богине в храме, их поженили. Амала приподнялась на локте, наматывая на палец чёрный, блестящий локон Рэйтана и заглядывая ему в глаза: — А дальше? — Дальше Раджеш почти перестал ходить в храм, потому что его собственный дом стал храмом. Жена, которую он боготворил, была его божеством, и других ему было не нужно. Богиня Кали гневалась, смягчить её могли только танцы Арджуны, и то — ненадолго. Дни, а порой и ночи проводила Арджуна в храме богини, умащивая её маслами, задабривая подношениями — всё было тщетно. Раджеш грустил, сидя во дворце, всё время думая о своей прекрасной молодой жене. — Если бы индийские богини были наделены человеческими чувствами, я бы подумала, что Кали ревнует, — хмыкнула девушка. — Нет, — Рэйтан мотнул головой, — она привыкла быть единственной и не терпела соперничества. Нарушая данное брахману обещание, Раджеш запретил жене ходить в храм. — И она согласилась? — Нет, — тихий, едва различимый шепот. — И как же они решили этот вопрос? Рэйтан вздохнул, подбирая слова: — Раджеш убил свою жену… — Чтооо? — Амала села на кровати, уставившись на мужчину. — Забрал у Кали любимую девадаси? — Именно, — эхом повторил он, — забрал у Кали её любимую девадаси. — Что сделала с ним богиня? Убила его? — Не было необходимости, в тот же день он сам перерезал себе горло на жертвенном алтаре в храме Кали. — Он лишил её всего, — с ужасом протянула Амала, представляя себе гнев богини, — но какое он получил наказание? Рэйтан тоже приподнялся, откидываясь на подушки и привлекая девушку к своей горячей груди. Она прислонилась к ней и почувствовала, как бешено колотится его сердце: — Страшное, — перебирая рукой её мягкие волосы, он продолжил, — знаешь ли ты, что такое пунарджанма? — Реинкарнация, — она кивнула, — повторное воплощение души в новом физическом теле. Могут меняться жизненные обстоятельства, но при этом сущность человека остаётся неизменной. — Верно, — кивнул он. — Так вот, Кали наказала Раджеша именно таким образом. В каждом своём новом воплощении, он встречает свою любимую, жизнь которой обрывается на жертвенном алтаре. — Он приносит её в жертву? — похолодев, спросила Амала. — Не он, служители культа. — Но как они находят её? Рэйтан усмехнулся и легонько поцеловал девушку в макушку: — Арджуна — любимая девадаси Кали, она отмечена особой божественной искрой, брахманы чувствуют это. Они видят гораздо больше, чем может позволить себе любой непосвящённый. Они видят эту печать принадлежности богине и лишь возвращают то, что принадлежит ей по праву. — А Раджеш? — А Раджеш каждый раз пытается это предотвратить… — Снова забрать её у Кали? — Да. На это у него есть семьдесят три дня. В каждом новом воплощении лишь семьдесят три дня. — Почему именно столько? — По количеству храмов, построенных Раджешем и его родителями в честь богини при жизни, — грустно усмехнулся он. — Обидно за них, — констатировала девушка, крепче прижимаясь к телу мужчины, чувствуя, как исходящий от него жар снова пробуждает в ней плотские желания. — Таково колесо Сансары, — ответил Рэйтан, потянув её на себя, заставляя сесть на него сверху. Она уперлась ладонями в его грудь, крепко сжимая ногами его бёдра. — Но ведь череда постоянных перерождений может прекратиться, если душа заново пройдёт все жизненные испытания, и карма будет отработана должным образом, так? — Так, — дыхание парня сбилось, когда Амала опустилась на его член и медленно начала двигаться. Она была прекрасна, его богиня. — Что нужно сделать Раджешу, чтобы разорвать этот порочный круг? — она наслаждалась его отрывистым дыханием и сбивчивой речью, чувствуя сейчас свою невероятную власть над этим удивительным мужчиной. — Вернуть всё, что забрал, — он поднялся с подушек, подаваясь ей навстречу, обнимая её, зарываясь пальцами в её переливающиеся в лунном свете серебром волосы, — принести в жертву богине возлюбленную и остаться жить самому, до конца своих дней являясь последователем её тёмного культа. — На это тяжело решиться… — она снова делает резкое движение бёдрами, а он стонет, и в глубине его зрачков вспыхивают яркие, красные всполохи. — Очень… — выдыхает ей в шею, целуя, прикусывает зубами тонкую кожу. — Поэтому он всегда выбирает свою богиню? — Всегда… Их одновременный стон замер под потолком, эхом раздаваясь в коридорах спящего дома. Рэйтан заключил разомлевшую Амалу в кокон своих уютных объятий и, нежно целуя в лоб, пробормотал: — Спи, моя госпожа, спи, мой хрупкий цветок лотоса… … у нас ещё есть время. У нас есть ещё целых пятьдесят дней….