Мито откидывает красные простыни и, щурясь от похмельной турбулентности, плывет к плотным шторам, выполненным в каком-то винтажном стиле. Она берется за краешек ткани и колеблется: открывать или нет…
Люверсы штор с уверенным скрипом скребут по стальной штанге гардины. Солнечный свет нахально вторгается в комнату, и Мито жмурит глаза и почти шипит, как трансильванский вампир. Что-то подсказывает, что пары на сегодня для нее отменяются.
Заняв вертикальное положение, она, наконец, понимает, что в голове сейчас даже не каша, а подкисший испорченный плов. Мысли ворочаются, как ржавые жернова в каменистом устье реки. Мысли запинаются и плывут до безумия ме-едленно. Зато сейчас она в полной мере понимает на практике постулаты Плотина о том, что
«время — движущееся подобие вечности».
То самое состояние, когда разум уже относительно отрезвел, а мозг еще гоняет по телу проспиртованную за ночь кровь. Слабость, потряхивает, сила тяжести ощутимо прибивает вниз — и это ещё цветочки. Ближе к вечеру Хирудзуки начнет лихорадить: температура, озноб, желание, чтобы кто-то обнял и погладил.
Голова ватная, а ноги свинцовые. Мито уплывает на кухню в надежде узнать, что на завтрак оставил Баджи.
— Чёртов Кейске! — шипит девушка. Шипит от того, что он слишком хорошо запомнил ее привычки.
Форточка заранее открыта, а на подоконнике заботливо стоит стеклянная пепельница. Баджи курит исключительно на балконе, но знает, что Хирудзуки любит делать это на кухне, наслаждаясь чашечкой кофе. На плите две кастрюльки — она с искренним любопытством сует туда нос: Баджи предпочитает на завтрак омурайсу, но знает, что Хирудзуки с похмелья ест только куриный бульон с яичной лапшой.
Как бы она не грызла его недовольным взглядом на лекциях, как бы не изводила себя и не мучалась, а улыбка от умиления предательски ползет по ее губам. На секунду, особо чувствительной от похмелья Мито, даже хочется прослезиться. Вскользь пробегает мысль —
а может и не стоило от него убегать…
На холодильнике под магнитиком с надписью
«Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах» висит записка с напоминанием о том, что зачет начинается в 11:30. А это значит, что Хируздуки придется действовать по плану
«Экстренная эвакуация из синей ямы» — протрезветь ровно за час.
«Экстренная эвакуация» состоит из четких шагов, доведенных Мито за четыре года до предельного автоматизма:
№1. Выпить стакан теплой воды;
№2. Съесть тарелку бульона;
№3. Принять душ;
№4. Потошниться;
№5. Выпить стакан теплой воды;
№6. Съесть тарелку бульона, но добавить туда лапшу.
Если не помогает, то повторять пункты номер один, четыре и пять до тех пор, пока не поможет. Если всё прошло гладко, то:
№7. Заварить слабый кофе;
№8. Выкурить сигаретку на кухне и не упасть в обморок от никотина.
Если обморок не случился, а после третьей затяжки не хочется повторить пункт номер четыре — эвакуация прошла успешно, можно зажевать жвачку и отправляться по своим делам.
***
Мито успешно добирается до седьмого пункта. Открывает шкафчик, где стоит кофе — ещё один приятный сюрприз — баночка полиабсорбина.
«А не такая уж он и сволочь…»
Она наливает полстакана теплой воды и размешивает три чайные ложки белых воздушных волокон. Жидкость на редкость противная. Безвкусная, но вязкая и тягучая. Будто пьешь клейстер. Зато поможет организму быстрее справиться с радостями прошедшей ночи. Хирудзуки залпом опрокидывает стакан и морщится, скребя передними зубами по языку, чтобы убрать остатки противных нерастворимых хлопьев.
Она подходит к окну, подкуривает свой тонкий ванильный «Чапман», облизывает губы от сладкого фильтра и всё ещё не может понять, каким чудом оказалась в этой квартире.
Да она не помнит Казутору, начиная ещё с того момента, когда пересела с ним на диван. Естественно, она понятия не имеет, откуда взялась дома у Баджи.
Видимо, бывают такие места, в которые просто надо вернуться. Видимо, бывают такие гаштальты, которые надо закрыть — иначе из них будут сквозить надоедливые мысли и обрывки картинок из памяти.
Сознание понемногу, но проясняется. Но время всё равно течёт до занудного медленно. Мито выдыхает пятый клубок ленивого дыма и пересчитывает пуговички белой рубашки у себя на груди, где внутри сейчас зудят недовольные лёгкие.
Нет ни ощущения чего-то нового, нет ни дежавю, ни вкрадчивой ностальгии. Она словно каждое утро вот так здесь стояла все эти два года, одетая в рубашку Баджи, и философски смотрела в окно.
А тем временем на всю улицу всё ближе и ближе раздаётся ревущий мотор.
«Какого хуя?» — Хирудзуки тушит недокуренную сигарету и залезает на подоконник. В расписании Кейске сегодня лекции — она, как никто другой, это знает — потому что искренне
не хочет столкнуться с ним в кампусе.
Он паркует свой байк напротив подъезда, распускает спутанный ветром хвост и шарит по карманам, ища ключи. Мито прижимает к груди коленки на подоконнике и, кажется, тонет в новой волне похмелья.
— Я дома! — фраза звучит так буднично, будто Баджи прожил с этой особой уже несколько лет. По плечам пробегает мелкая дрожь — то ли от сквозняка, скользящего по сырой рубашке от мокрых волос, то ли от осознания, что сейчас придётся провести время в компании Кейске.
— Опохмеляться будешь или ещё рано? — он достаёт из сумки две банки вишнёвого пива и открывает одну, пропуская мимо себя ошарашенный взгляд Мито.
— В одиннадцать утра? — светлые брови над голубыми глазами плывут вверх.
— А тебя когда-то это останавливало? — Баджи облизывает вишневые губы и, опираясь одной рукой на стол, смотрит на неё так, будто она выпалила очевидную глупость.
Мито обнимает себя за плечи, чтобы спрятать просвечивающую грудь под мокрой рубашкой —
«Экстренный режим целомудренной праведницы».
— В универе замкнуло где-то проводку сегодня, — Баджи отпивает ещё и довольно ухмыляется, — Так что, все занятия отменили, — кажется, лектор отмененным парам рад больше, чем сами студенты. Он уплывает с баночкой в спальню, оставляя девушку на подоконнике в полной растерянности.
С трудом переварив информацию и такое лёгкое появление Кейске, она нехотя слезает и плетется за ним в ту же комнату.
Мито едва не ссыпалась на половичок в дверном проёме. Классический костюм уже небрежно валяется в кресле, а Баджи стоит перед ней в домашних брюках, что-то листая в своём телефоне. Осанка ровная, а фигура — эталон олимпийцев в древнегреческих мифах. С их последней встречи и без того очерченные мышцы стали только объемнее.
Он убирает в карман телефон, надевает футболку, возвращая Мито с Олимпа в Токио, отпивает ещё пива и уверенно подходит к ней.
Хирудзуки тут же снова хватает себя плечи — хотя, господи, будто Кейске там что-то не видел… Запах пряной вишни дурманит и ласково парит вокруг него в воздухе. Он скользит взглядом по её рукам на плечах и ухмыляется одним уголком губ от такой причудливой праведности.
— Ты уже завтракала?
Ресницы над мутными глазками соприкасаются в знак согласия.
— Я хотел пиццу заказать, — Баджи разворачивается и плюхается на незаправленные красные простыни, — Как ты любишь, с грибами.
— Я прошу меня простить, Баджи-сэнсэй, а мы что, уже перешли на «ты»? — она вскидывает брови и собирает воедино всю свою трезвость —
«Экстренный режим выебонов» — как говорит Хирудзуки.
— Я прошу меня простить ещё больше, но я у себя дома во внеплановый выходной — не морочь мне голову своими замажками, — он включает телевизор и открывает приложение с фильмами. — Долго ещё там стоять будешь?
Мито кипит, впивается ноготками в плечи, а ноги сами несут её на кровать.
«Чёртов Кейске!»
И почему так нечестно: он совершенно спокоен, доволен собой, а в голове Хирудзуки провисшие недомолвки. Ей кажется, что она обязана всё прояснить и расставить всё по местам — неизгладимая женская привычка — прояснять то, что прояснять не имеет смысла. Но Баджи всё равно даже просто своим присутствием заставляет её чувствовать ту ответственность, от которой срочно хочется капитулировать.
***
Он весь день смотрел фильмы, медленно потягивал пиво, чавкал пиццей и иногда выходил на балкон покурить. А Мито лежала спиной к нему,
недовольная, но все же, украдкой рассматривала его волосы через стеклянную дверь, когда Кейске,
довольный, пускал наружу колечки из дыма.
Хотелось уехать домой, но в шумном синем море разбушевался девятый похмельный вал, унося кораблик сознания Мито ещё дальше от тихой гавани трезвости. В такие моменты она особенно подвержена безрассудным эмоциям и режиму
«Экстренной драмы».
— Кейске… — она наконец-то повернулась к нему. — А что есть любовь?
— «Что есть любовь… Бог, небесный дух, состояние души?» — он начал цитировать любимый трактат Плотина, на что Мито закатила глаза. — «И в чем тогда состоит ее сущность?»
— Ты задрал, я задала конкретный вопрос, — голос дрожит от начавшейся лихорадки, а к глазам вот-вот начнут подкатывать слезы.
— А что конкретно тебя так волнует? — Баджи поправил подушку и повернулся на бок в сторону девушки. — То, что ты не знаешь, что это? Или то, что ты боишься это почувствовать?
Не в бровь, а в глаз. Не в печень, а в самое сердце. Чёртов Кейске. Надавил, куда надо. Точнее, не надо. Мито крепко жмурится, а нос предательски начинает краснеть.
— Любовь там, где человек готов действовать, жертвовать и заботиться, — он подвинулся ближе и аккуратно заправил ей за ухо прядку волос. — Я бы мог отправить тебя домой на такси сегодня, но ты всё ещё здесь.
Она молчит и поджимает губы, чтобы не выдавать, как они подрагивают.
— Любовь там, где человек готов брать на себя ответственность, — хочется договорить это заветное
«А ты всегда убегаешь», но Баджи знает, что в её голове уже эхом раздаётся та же самая фраза. — Хочешь, я тебя обниму? — он улыбается и протягивает к ней руку.
Мито послушно кладёт голову ему на плечо, обвивает рукой тело и крепко вжимается в грудь. Баджи улыбается уголком губ, обнимает её в ответ и поглаживает по голове. Завтра, естественно, её кораблик сознания причалит в долгожданную трезвую пристань, и она будет вести себя по-другому. Будет снова фыркать в его сторону и кусать недовольным взглядом.
— Если хочешь, можешь остаться сегодня здесь, — он обходительно избегает
«со мной» и искренне сдерживает
«Вот только ты сама не знаешь, что хочешь, моя ты дура».
— Кейске, я сама не знаю, что я хочу-у… — Мито пищит и вытирает ладонью соленую жидкую драму на своих щеках.
— Что ты сейчас чувствуешь? — Баджи закатывает глаза, пока ей не видно, и старается выдыхать не так обречённо.
— Спокойствие…
— А что будешь чувствовать, если сейчас приедешь домой?
— Какой-то пиздец…
— Ну, и? — он приподнимает её лицо за подбородок и ухмыляется. — На сегодня выбор сделан?
