Часть 1
10 апреля 2022 г. в 02:37
Примечания:
приятного прочтения!
Фёдор никогда не думал о том, что может любить. Любовь — это огромное количество чувств, внимания и времени с любимым человеком, по нескромному мнению брюнета, конечно. Он никогда не был способен дарить кому-то такую радость, какую видел в фильмах и у одноклассников, когда весеннее обострение било в голову, когда девушки начинали сходить с ума, а парни делать какие-то нелепые намеки. Ему казалось такое поведение глупым. Сейчас тоже так кажется. В школьные годы было много насмешек из-за такого мизантропства, но Достоевский молчал, перелистывая страницу очередной библиотечной книги, потому что люди его совершенно не интересовали, не привлекала и крупица их душ. Обучение закончилось довольно быстро. Казалось, что никакие чувства уже не затронут его, а значит можно было бы отдаться работе, но парень слишком ошибался.
Райончик был слишком неблагополучным. Это случилось в каком-то ночном магазинчике, где обычно местные подростки и алкоголики покупали дешевое пиво. Брюнет, к счастью, не занимался таким, но сигареты закончились слишком невовремя, что стало причиной зайти туда после работы. Он собирался купить нужные ему сигареты и уйти с чистой совестью, но не вышло. Нет, собственную отраву парень, конечно, купил, но вышел уже в компании какого-то слишком уж, кажется, пьяного юноши, на вид школьника. Тот настойчиво спрашивал о каких-то фокусах, не отставая ни на шаг, что раздражало слишком сильно. Между тонких и обветренных губ Федор держал сигарету, прикуривая, почти не вслушиваясь в болтовню неожиданного спутника. Остановившись на остановке, он продолжал курить, прикрыв глаза, лишь бы абстрагироваться от навязавшегося человека, но лишь застыл, стараясь понять произошедшее. Блондин с его руки сигарету забрал, затягиваясь и улыбаясь как-то ядовито, выдыхая дым в чужие губы. «А меня Колей мать назвала» — как-то слишком он это протянул, делая ещё одну затяжку и выкидывая недокуренную отраву. Достоевского током прошибло от такого знакомства, а губы растянулись в хитрой ухмылке. Эта душонка зацепила его.
Жизнь с Гоголем была сплошным цирком. В самом прямом смысле слова. Каждое утро начиналось с его тщетных попыток приготовить завтрак и недовольного взгляда аметистовых глаз, ведь просыпаться в такой ранний час из-за шума на кухне — наказание. Через пару лет совместной жизни наступила идиллия, о которой так часто мечтают люди, только вот Федор не чувствовал удовлетворения. Для Достоевского выражение своих чувств было всегда проблемой, ведь всё скрывалось за спокойствием, лишь иногда показывая свой азарт, поэтому Николай всё понимал, совершенно не требуя ухаживаний. Он любил Гоголя, но не понимал его почти, ведь каждый его поступок — очередной фокус, который может измениться за считанные секунды. Это напрягало сильно, вытягивая слишком много беспочвенных конфликтов. Они были слишком разными во всём: режимы сна, предпочтения в одежде и еде, любимые жанры кино и даже музыки. Такое не нравилось ни одному из них, а потому было принято решение отношения сделать свободными. Брюнету казалось, что это может стать ключом к взаимопониманию, чем-то, что поможет сохранить эту любовь. Он не ошибся, невольно вспоминая слова Николая: «Дос-кун, ты гений». Да, возможно, что блондин был прав ещё тогда.
С этим парнем брюнет познакомился совершенно случайно, когда зашёл в кофейню после работы, чтобы отдохнуть. Он подсел к Достоевскому без всякого разрешения, создавая образ, который когда-то создал Гоголь. Это сразу оттолкнуло, но шатен показал свою логику и разум довольно резко, замечая разные мелочи: бейдж с именем на чёрной рубашке, название книги, кофе и собранные на затылке волосы. Разговор завязался как-то сам, Фёдор даже отложил своё чтиво, вникая в то, что они сейчас обсуждали. Встречи проходили легко и внезапно, без какой-либо договорённости - это было странным, но интересным моментом.
Парень никогда бы и не подумал, что когда-то его любовь станет такой большой, что он сможет любить двух человек сразу. Это казалось неправильным, казалось изменой самому себе и своим ценностям. Верующие родители такого точно не примут, ведь и Колю они приняли с трудом, до сих продолжая холодно к нему относиться в надежде, что сын одумается. Их ребёнок был для них позором. «Полиамория» — сказал он как-то раз в душе, смывая с худого и бледного тела пену. Брюнет знал о шведских семьях, о свободных отношениях, но никогда не думал, что сам начнёт задумываться об этом, ведь это казалось слишком неправильным, но в изучение этой темы он все же углубился
— Как думаешь, ты смог бы любить кого-то ещё, если бы продолжал любить меня? — поинтересовался Достоевский как-то раз у парня, который сидел на полу между его ног, наслаждаясь прикосновениями к длинным и спутавшимся прядям.
— А почему ты спрашиваешь, Дос-кун? — сразу, немедля спросил Коля, сводя тонкие светлые брови к переносице так, как умел только он. В глазах отчетливо читалось непонимание.
— О том, что мне нравится один мой знакомый, но тебя я люблю всё ещё очень сильно, — ответил без секретов Федор, смотря внимательно на чужие черты лица, которые он каждую ночь, перед сном, нежно целовал.
Разговоры подобные почти никогда больше не повторялись. Брюнет не хотел пугать любимого человека, но и старался расслабляться в компании своего нового приятеля. Он рассказывал о проблемах, которые возникали, а в ответ получал какой-то совет и слова о том, что тот прекрасно понимает Гоголя. Это было пластырем на открытую рану души.
— Дазай, — с улыбкой легкой представился шатен, подходя к столику в кафе, за которым уже сидел блондин. Он волновался жутко, стараясь хоть как-то унять свои переживания в листание новостной ленты.
— Коля, — ответил парень, стараясь заметить то, что так зацепило Федора: внешность самая обычная, голос — тоже.
На удивление они быстро поладили, находя общий язык. Осаму рассказал немного о себе, длинноволосый последовал его примеру. У парней, как оказалось, было много общего, а шатен все больше напоминал Гоголю его любимого Достоевского. Такое даже пугало, но он совершенно не придавал этому значения, с упоением слушая какие-то теории, которые часто раньше слышал с уст брюнета. Чувства теперь и у Николая давали о себе знать, словно почти потухшей свече дали кислород, а огонь разгорелся с новой силой. Об этом прознал Федор, совершенно не виня ни в чем, лишь улыбаясь слабо и искренне, как умел.
Частые встречи гениев теперь проходили в компании влюбленного по уши Гоголя, который лишь мечтательно помешивал сахар в чашке чая и подгибал ногу на стуле, на их кухне. Им совершенно не мешали вопросы звонкого голоса, когда они играли в шахматы, узнавая друг друга ближе. После таких вечеров Федор обычно лежал на кровати, слушая восторженные разговоры юноши о том, что Осаму действительно прекрасен. Брюнету совершенно не верилось, что все может сложиться именно так, как ему хочется, даже если это потом будет называть самым большим грехом в своей жизни, потому что в этом нет ничего страшного — отмолит потом в старости. Для счастливой жизни не хватало самого шатена, а тревога резко возрастала втрое от одной только мысли, что это все может быть невзаимно. Верить совершенно не хотелось в такую бредовую мысль.
Достоевский с работы вернулся раньше обычного на пару часов, а потому и предложил Дазаю прийти, чтобы отдохнуть от рутины. Гоголя о госте предупредил заранее. Стоя на балконе и затягиваясь, парень мрачно смотрел вдаль, куда-то вглубь города, рядом стоял улыбчивый шатен, покручивающий упаковку от сигарет в руках. Все казалось ровно таким, каким и должно быть, но что-то все равно не давало покоя. Он собирался уже затушить недокуренную сигарету, как Осаму перехватил ее, затягиваясь лишь один раз и с улыбкой выдыхая на улицу. Там не было солнца, а погода так и кричала о скором дожде. «Лишь бы он не промок» — скользнуло желание в голове брюнета, а после внимание приковалось к гостю. Он разглядывал широкие и угловатые плечи, карие глаза и слишком уж хитрую улыбку.
— Мы с Колей давно хотели тебе сказать, что, — договорить ему не дали, прервали на половине своим задорным тоном.
— Я вас обоих тоже люблю, — спокойно выдал Осаму, играясь на этот раз зажигалкой. — Ты действительно думал, что я не замечу Колин взгляд и то, как ты отдергиваешь руку в желание коснуться меня? — с усмешкой спросил он, Достоевский же нахмурился, прекрасно зная, что действия его были очевидны, но верить в это не хотелось. — Коснись меня сейчас.
Брюнет тянется ладонью к лицу, холодными длинными пальцами трогая острые скулы. Он давно хотел это сделать, а сейчас так спокойно поднимает руки выше, касаясь висков, зарываясь в короткие волосы. Удар сердца перебивает прошлый, заставляя дышать глубже лишь бы чувствовать себя под собственным контролем, но получается невероятно плохо. Пульс чувствуется в ушах, пока карие глаза смотрят нагло и довольно. Федор губы тонкие целует резко, не пытается сдерживать свое желание прикосновений, ведь, как оказалось, одной пары рук ему невероятно мало. Он кусается, прижимается к груди, чуть слышно выдыхает, когда чужие руки чувствует на талии. Ему голову конкретно сносит. Дазай отвечает на поцелуй размеренно, не торопится, как Достоевский, и теперь контролирует их двоих.
— Давай уж подождем Гоголя. Он будет очень рад, — выдыхает в губы шатен, тихо смеясь, взгляд переводя на город. Все слишком смешно складывается.
Через час в квартире слышится хлопок входной двери, звонкий голос, говорящий о приходе второго жильца этой скромной квартиры. Излишеств у них действительно не было, ограничивались самым необходимым. Гоголь на кухню проходит, предполагая, что все сидят там, и не ошибается, только тело прошибает волна возбуждения и удивления: брюнет сидит на коленях Осаму, целуя жадно. Сказать что-то он не успевает, ведь аметистовые глаза приоткрываются и смотрят точно на блондина. «А вот и Николенька» — вставая с гостя, шепчет Достоевский на ухо, облизывая край, подходит к длинноволосому, ухмыляясь довольно. Он совершенно ничего не говорит, потому что Гоголь все понимает по хитрому взгляду карих глаз — этого ему достаточно. Парень тоже молчит, улыбается широко, а после за тонкое запястье Достоевского хватает, тянет за собой. Дазай все понимает без слов, идет за парой.
В комнате в центре стоит двуспальная кровать, по бокам тумбы, а по стене у двери большой шкаф. Окно закрыто плотными шторами в пол, потому что утром никто не удосужился отдернуть их. Блондин Федю усаживает на край постели, садится на его бедра сверху. У брюнета никогда не было проблем со стыдом, в отличие от верхнего, но сейчас это совершенно не имело значения. Осаму шторы в стороны убирает, впуская хотя бы какое-то освещение в спальню. Парень подходит к Гоголю со спины, осторожно разминая его плечи, наклоняясь к ушку.
— Коля, ты всегда такой веселый, — шепчет он, улыбаясь и смотря внимательно в аметистовые глаза, — Такой умный и активный. Неужели твоей энергии и любви хватает на меня и Федора? — спрашивает, посасывая кромку, и удивляется сильно, услышав тихий скулеж.
— Его хватит на нас и останется ещё, — отвечает хрипло Достоевский, пальцами оглаживая светлую кожу на шее, не пытаясь даже разорвать зрительный контакт с Дазаем. Это все так заводит.
— Нет, Дос-кун, не останется, я все вам отдам, — недовольно прерывает Николай ласки своим голосом, — Но разве мне нужно что-то оставлять? — почти мурлычет он тут же, прижимаясь к груди шатена, голову задирая, чтобы в глаза ещё раз посмотреть.
Прикосновений много, каждое приятно, но так отличаются, хотя люди похожи сильно. Федор трогает коротко, резко, совсем не думая о том, какой части коснется, ведь невыносимо хочет тактильности. Дазай же трогает осмысленно, продумывая каждое движение ладоней на несколько шагов вперед, чувственно. Но в одном они точно похожи: желанны. Гоголь шумно дышит, стараясь не думать ни о чем, но все равно возвращается к одной мысли, которую обязательно озвучит, но позже. Сейчас он наслаждается каждым мгновением, совсем забывая о том, что любит свободу свою. Ему хочется чувствовать всё: руки, губы, голоса, дыхание и взгляды. Ладони Осаму постепенно с него стягивают одежду, пока вторая пара касается кожи, заставляя мелко дрожать.
— Скажите, что любите меня, — просит светловолосый, глубоко дыша, лежа на кровати и стыдливо ноги сводя, чтобы скрыть хоть как-то свое возбуждение. Ему важно знать это, ведь чувства для него являются основой всего.
— Я люблю тебя, — в один голос признаются парни, на что шатен смеется заливисто, касаясь шеи брюнета и целуя нежно, причмокивая пошло, чтобы Николая подразнить этим.
Он действительно реагирует на это, приподнимается на локтях и заинтересованно смотрит за тем, как языки чужие сплетаются, как Достоевский пытается взять инициативу на себя. Брюнет лишь недовольно кусает за то, что контроль ему не отдают, но в ответ получает слишком много нежности. Это пугает. Это завораживает. Это манит.
Прелюдия наскучивает всем быстро, ведь и возбуждения у всех троих уже достаточно, чтобы продолжить. Николай волнуется сильно, но старается не показывать этого. Федя видит и чувствует переживания чудесно, а потому аккуратно поправляет светлые пряди за уши, улыбается с лаской и шепчет что-то такое, что сразу вынуждает первого расслабиться. Брюнет знает много тонкостей, которые касаются Гоголя, а потому и использует их ловко. Осаму тоже был уже посвящен в некоторые подробности и особенности чужого тела, а потому трогает шею уверенно, спускаясь к плечам. Достоевский из поцелуев мокрую дорожку оставляет, спускаясь к члену и выдыхая точно на головку. Тело отдается реакцией, как и шатен, ухмыльнувшийся такому резкому и тихому стону. В груди же только разгорается это желание невероятное.
Федор берет в рот плоть, осторожно в щеку толкаясь ею, прикрыв глаза. Он никогда не любил брать в рот глубоко, делать горловой минет — тем более. Чувствовать на себе две пары глаз было непривычно, но он лишь подавлял в себе это странное ощущение, понимая, что на него смотря только любимые люди. Рядом с ними Достоевский мог позволить себе быть настолько уязвимым. Руки обхватывают худощавое бедро Коли, сжимая его, оглаживая, по памяти восстанавливая каждую родинку на нем. Собственное возбуждение ноет сильно, хочется даже потрогать себя, но рука Осаму оказывается быстрее: он потирает головку большим пальцем и улыбается тому, как брюнет открывает глаза и сразу закатывает их от приятных ощущений.
Гоголь и шатен сидят рядом, целуются, шумно выдыхая и наслаждаясь прикосновениями друг друга, пока между ног удобно устроился Федор, усердно вылизывающий их члены. Язык задерживается на головках поочередно, пока рукой проводит размеренно по всей длине свободной плоти. Им нравится эти игрища, ведь кажется, что это — абсолютная норма. Дазай кончает первым, ведь ему уделяют совсем немного больше времени, чем Николаю, который кончает через пару минут. Теперь все внимание направлено только на брюнета, который и голову не поднимает на парней, лишь сперму по их животам размазывая и смешивая, потому что вылизывать ему это совершенно не хочется, а оставлять на телах — слишком некрасиво.
— Мне кажется, что нас игнорируют, — нарочно громко шепчет Осаму, выцеловывая скулу.
— Тебе не кажется. Он нас действительно игнорирует, — фыркает Гоголь, улыбаясь поцелуям нежным.
Они заставляют Достоевского расслабиться, посмотреть в свои глаза с преданностью и отдаться в их руки. Так и происходит, потому что ладони чужие по телу чувствуются остро, он чувствует каждое. Когда пальцы чьи-то трогают член умело, то Федор теряется в ощущениях, смотрит куда-то в потолок и не верит в происходящее, потому что слишком это все туманит его рассудок и самообладание. Он готов таять от этих движений и касаний, которые так осторожно его доводят до последнего момента, когда самоконтроль распрощается с его телом. Оргазм приходит слишком быстро, что глаза аметистовые распахиваются, тут же закатываясь в удовольствие и тихом стоне. Брюнета мелко трясет от ощущений.
Засыпать среди двух липких тел ему совсем не нравится, потому просит обоих принять душ и потом уже лечь к нему. Ослушаться никто не может, а потому довольные идут в душ, где ещё несколько раз успевают поцеловаться и признаться в любви. За день Федор слишком многое испытал, чтобы чувствовать какие-то ещё новые чувства. Он погружается в свои собственные мысли, перебирая каждое прикосновение и слово, лишь бы найти хоть что-то, что говорило бы о том, что это сон. Доказательств он не находит: засыпает раньше, но засыпает с улыбкой.
— Как ты узнал тогда, что я хочу сказать? Ты никогда не читал меня так хорошо, как в тот момент, — с жалобой в голосе спрашивает брюнет, стоя все на том же балконе и затягиваясь своими любимыми сигаретами, которые свели его с двумя любимыми людьми.
— Слишком очевидно. Я знал изначально, что вы в отношениях. У тебя на экране блокировки на телефоне стояла фотография Коли, — с улыбкой отвечает Дазай, — А Коля во время нашей личной первой встречи рассказал мне о том, что хотел бы узнать меня ближе, потому что я тебе симпатичен, — усмехается и опирается руками на оконную раму балкона, — Наш Коленька совсем не умеет держать язычок за зубами. Про его любовь узнать было просто, потому что он смотрит влюбленно. — и Осаму совсем не скрывает своих наблюдений, разглядывая бледное личико Федора, — А читать тебя и твои действия слишком утомительно, поэтому я даже пытаться не буду. — с улыбкой заканчивает он свои рассуждения, целуя выразительную бровь и взгляд переводя обратно на город.