Колготки

На улице кто-то громко и смачно матерится, когда пальцы Вадика наконец нетерпеливо давят на расхлябанную кнопку дребезжащего звонка. В подъезде грязно, тусклая лампочка мигает, будто готова вот вот перегореть. Он нервно переступает ногами в новых кроссовках, слушая, как за дверью, тонкой, словно кусок фанеры, Тема кашляет, шаркает своими дебильными дедовскими тапочками. Барсетку на поясе приятно оттягивает тяжёлая пачка купюр – очередной взнос в фонд Вадосовской безбедной пенсии. Главное до этой пенсии дожить. Чего так долго? Он молотит кулаком в мягкую бордовую обивку, пинает ногой. – Кто? – спрашивает из-за двери Тема. Издевается что ли. Вадик хмыкает, облизывая яркие губы. – Конь в пальто, блять, открывай давай. Ему не терпится, поэтому, как только Тема впускает его на порог и закрывает дверь на цепочку, Вадик прижимается всем телом, лезет в сухие губы. Стонет тут же, чувствуя, как большие ладони ложатся на талию, сжимают крепко, почти до боли. – Соскучился, да? – нагло улыбается в поцелуй, пока Тема расстегивает на нем куртку, стягивая хлипкую ткань до плеч. – А у меня подарок. Ну-ка, руки убрал. Тёма напрягается, и Вадик чувствует это, но знает, что тот не обидит. Ждёт немного, давая отойти в сторону и сесть на старый разложенный диван, накрытый нелепой простынью в цветочек. Тайна, которая вот вот вылезет наружу и перестанет быть тайной, обжигает Вадику щеки, заставляет неконтролируемо ухмыляться. Он стягивает с себя спортивные штаны убийственно медленно, красуясь, даже прикрыв глаза, потому что так чувствовать на себе голодный взгляд потемневших Теминых глаз, осязать его буквально покрывшейся мурашками кожей, ещё острее, ещё лучше. Словно с тарзанки в ледяную речку прыгать под гулкий стук струсившего сердца. Обычные капроновые колготки, черные, льнут к бедрам, сжимают мягко промежность, крепко обхватывают ляжки и икры. – Это что? – хрипло спрашивает Тема со своего дивана. – Нравится? – Вадик поворачивается спиной, стягивая с себя майку и демонстрируя крепкую мускулистую спину с уродливым вертикальным шрамом вдоль позвоночника. Отбрасывает одежду в сторону, поворачивается к Теме и улыбается, укладывая ладонь на свой голый рельефный живот. – У меня и помада есть. Красная. Тёма сглатывает тяжело, не в силах оторваться, и все, чего ему хочется: подойти, повалить на пол, облизать гладкую ткань, чувствуя через нее тепло кожи. Вадик тем временем в самом деле достает помаду и маленькое круглое зеркальце. Складывает рот буквой "О", принимаясь красить. Алый ложится на сухую потрескавшуюся кожу губ неровно, комками, но у Тёмы все равно встаёт ещё сильнее. Перед глазами все картинки из журналов, что лежат у него стыдливой стопкой под диваном, задвинутые в самый дальний угол. Там девчонки, всякие, в неприличных позах, в чулках и кружевном белье, зазывно улыбаются с глянцевых страниц. Но Вадос - это не девчонка. Крепкие мускулистые ноги и аккуратная задница, обтянутые тонкой полупрозрачной тканью, выглядят неправильно, странно, но так до сладкой дрожи во всем теле привлекательно, что невозможно думать больше ни о чем. И ничего горячее вообразить тоже нельзя. Резинка плотно обхватывает талию, а выше голая светлая кожа, темные соски, изгиб шеи. Тёма не может не залипнуть, как заколдованный, но хуже всего становится, когда его взгляд останавливается на красных губах, растягивающихся в невероятно пошлой улыбке. – Хочешь меня трахнуть? В рот, думает Тема, прямо в бесстыжий рот, размазывая помаду, насаживая на себя, чтобы взял до основания, чтобы давился и скулил. Хорошо, но так его надолго не хватит. Он кивает, протягивая руки, и Вадик идёт к нему. Медленно, красуясь, обезьянничая немного. Иногда Теме кажется, что Вадик - больной на всю голову. Иногда, как сейчас, ему кажется, что и сам он больной, но какой толк быть здоровым. Особенно когда Вадик наконец оказывается рядом и ставит узкую ступню в тонком дешёвом капроне ему между ног, трёт выпирающий стояк, чуть надавливая пяткой, глядит на него с дурацкой своей ухмылочкой и облизывает невозможные губы кончиком языка. Тёма вспоминает не к месту привычку Вадика курить, сидя на корточках и держа сигарету большим и указательным пальцами. Совсем не вяжется с тем, как сейчас тот же самый Вадик раздевает его, блядски притираясь о бедро вставшим членом, оглаживая себя напоказ, сжимая сквозь ткань колготок и откидывая голову назад с тихим мурлычащим стоном, от которого Тему мурашками пробирает, дрожью сладкой тягучей отзывается до самого нутра. Вадик коротко всхлипывает, потому что Тема ласкает большими широкими ладонями чувствительные ягодицы, шлёпает по ним тихонько, лицом вжимается в мокрое пятно на капроне, лижет через ткань, делая ее ещё более влажной. – Чёрт, – Вадик упирается в его плечи ладонями, чтобы удержать равновесие и не свалиться. Бедрами водит плавно, бесстыдно втирая стояк в горячие губы. – Хочу тебя. Внутри. Пожалуйста. У Тёмы последние предохранители слетают от этой тихой просьбы, и он отпускает себя, позволяет. Нужно совсем немного усилий, чтобы разорвать по шву ткань колготок, но не очень. – Тём, какой же ты… – бормочет Вадик, выгибаясь, ерзая, хныкая, когда смазанные вазелином пальцы начинают осторожно разрабатывать его. Вторая рука не переставая ласкает текущий смазкой член через колготки, а затем ныряет под резинку, прижимаясь к голой скользкой плоти, поглаживая, двигаясь ритмично, заставляя Вадика льнуть к прикосновениям и разрываться между желанием потереться членом о ладонь и глубже насадиться на трахающие и растягивающие его пальцы. – Ну чего так долго, давай, пожалуйста, мне надо. Но Тема не торопится, хотя ему очень хочется поскорее поставить Вадика на четвереньки, войти, навалившись сзади, укусить за шею, двигаться глубокими толчками, от которых его наглый пацан станет орать как ненормальный, заставляя Тему жмуриться и считать про себя до десяти, чтобы только не кончить раньше времени. Стены картонные, и соседи смотрят косо, но говорить никто ничего не решается. Никому не нужны проблемы, а у Темы на лице написано, что он может их устроить со всеми вытекающими, не смотря на спокойный с первого взгляда нрав. – Поцелуй меня, – шепчет хрипло. Он со словами обращается плохо, но для Вадика научился говорить во время, потому что знает, как тому это нравится, как он заводится ещё сильнее и готов вообще на всё. Вадик ожидаемо сладко стонет в ответ и припадает накрашенными губами к его губам. Запах масляный, цветочный мешается с запахом пота и смазки, и у Тёмы голова идёт кругом, он и сам низко хрипло стонет, не сдержавшись. Лижет в губы, языком жаркий рот вылизывает. Как с Наташкой когда-то: они ходили на танцы, и она надевала красивое платье, красила губы и ресницы. Он спускал с нее колготки вместе с трусиками, нагибая в темном закоулке, и в уши лилась музыка из парка, и ее заполошные стоны. А он только зажимал ей рот ладонью "Тише, дура, услышат". Вадика он не затыкает, наслаждается тем, какой он громкий, какой отзывчивый. На войне все тихо нужно было, вокруг люди, много. Ночью, украдкой, не раздеваясь толком, давя любой звук самостоятельно. Когда Вадик впервые с Темой начал стонать, выгибаясь бесстыдным мартовским котом, Тема кончил мгновенно, сотрясаясь от оргазма и отчаянно краснея, потому что такого с ним не было ещё никогда. Кто бы мог подумать, что хриплые мужские грубоватые вадосовы стоны так его проберут. Тёма гладит бритый под машинку затылок Вадика, добавляя третий палец. По вазелину идёт туго, но Вадик все равно с готовностью подмахивает, смаргивая слезы. Светлые прозрачные глаза подергиваются пеленой, смотрят будто сквозь него невидяще, помада размазалась по щекам и подбородку, он дышит часто, то и дело облизывая губы. И снова, снова, снова ныряя за поцелуем, как на глубину. И снова елозя бедрами нетерпеливо, вскидываясь и умоляя каждым движением. – Давай, Вад, на спину. – Уверен? – Да, хочу смотреть. Ты красивый очень. Вадик опирается на локти, разводя обтянутые блядскими колготками ноги в стороны, и Тема голодно смотрит на порванную ткань, на пульсирующую и жадно сжимающуюся в предвкушении задницу. Он входит одним слитным движением, тут же задавая размеренный темп, проталкивая себя, пережимая у основания, чтобы не раньше, чтобы хватило на дольше. – Блять, – хрипит Вадик, закатывая глаза, стукаясь коротко стриженным затылком о стенку. Он не жеманничает, не пытается быть кем-то другим, он это он: угловатый, грубый, наглый, как дворовый кот с оторванным хвостом, который лезет в каждую драку только ради самого факта участия в ней. От этого ещё острее, ещё глубже его хочется, до нутра самого достать. Колечко в ухе поблескивает, голая грудь блестит от пота, руками за Тему цепляется, плечи короткими ногтями царапает, оставляя злые багровые метки. – Больно? – вглядывается внимательно, но там в прозрачных глазах ничего, кроме башенного восторга, адреналина дикого, первобытного, безумного. Не больно, хорошо, от того и стонет громко, шумно на каждом толчке, подаваясь бедрами вперёд. Тема укладывает его ноги себе на плечи, дурея от ощущения тонкого капрона под ладонями, складывая гибкого отзывчивого Вадоса едва ли не пополам, резко втрахивая его в жалобно скрипящий под ними диван. – Видел бы ты себя, – Тема ведёт ладонью по щеке, забирается пальцами в рот, заставляя раскрыть шире, и Вадик бессовестно лижет его пальцы, не переставая стонать, выгибаться, отзываться на каждое прикосновение. Подбородок весь в смазанной помаде. – Видели бы пацаны твои, как ты подо мной… Вадик облизывает подставленные пальцы снова, а потом чуть смещает голову. Его голос неожиданно тихий на контрасте со стонами, тающий на грани слышимости. – И пусть бы увидели. Думаешь, мне страшно? Нихуя, Тем, можешь и перед ними меня трахнуть как блядь последнюю. – Вад, – жалобно, позорно. Это нечестно. Запрещённый прием. Гаденыш знает, где надавать побольнее, чтобы до поджимающихся на ногах пальцев, до судороги сладкой, до цветных мошек под крепко сжатыми веками. – Я сейчас… – Давай, для меня, – ударяет затянутой в капрон пяткой по спине, подгоняет. Тёма быстрее двигается, слушая в звенящей тишине до восторга пошлые хлопки кожи об кожу. Кончает, задушенно застонав: белесые капли по внутренней стороне бедер стекают на злополучные колготки. Вадику хватает пары движений теминой ладони на члене, чтобы кончить следом. – Откуда ты на мою голову? – А тебе ли не все равно? Курить хочу. – Здесь нельзя. – А мне можно. Мне все можно, Тем. И тебе можно, хватит трястись. Все можно. Удивительно, как с таким подходом Вадик ещё жив к своим годам. Порванные колготки черной змеёй притаились в пакете с пустыми пивными бутылками. Вадос затягивается, держа сигарету большим и указательным. Голый абсолютно на табурете среди кухни, совершенно себя не стесняющийся. Это подкупает и сводит с ума. Тёма отбирает у него сигарету, смотрит на испачканный красным фильтр и, дотянув ее до конца, давит в пепельнице.