В лотерею выигрывают только хорошие люди

— Ты приходи. Вот, новый открыли. Приходи, дам хорошую девочку. В прорезь скользнула визитка. Все, что успел увидеть Жан — как она глянцево мазнула по столу и исчезла в ловких пальцах. Движения у Флока легкие, отточенные, ни одного лишнего, ни одной секунды впустую. Сказывался опыт. Правильно, сколько он на этом КПП? Так же он и смотрел. Зыркнет раз быстро — а все, что надо, увидел. Даже тяжелая печать у него опускалась как-то изящно. Зеленая. Не нужно было работать тут так же долго, чтобы понимать, что это значит. — Добро пожаловать домой, — Флок растянул губы в кривоватой улыбке, возвращая документы. За искреннюю ее принять можно было разве что сослепу, но улыбка все равно ничего не значила. Как ни улыбайся, красная печать паспорт и день не украсит. И хоть ты плюй людям в лицо, зеленая, как правило, делает их счастливее. Пружина двери в Восточный Грештин натянулась и лязгнула, когда мужчина ушел. — Потише можно, — буркнул Флок, мигом сменив улыбку на обычное свое скучающее лицо. — Хозяин жизни, тоже мне. Он повесил привилегированную табличку «перерыв», захлопнул окно, вернулся в кресло и начал что-то искать в выдвижном шкафу. — Это же тот сутенер, — неуверенно пробормотал Жан, глядя на невозмутимого Флока. Не понял? Нет, только не он, быть такого не может. Флок услышал. Отвлекся от поисков, но посмотрел не на Жана, а куда-то в пустоту. Стукнул пальцами по столу, подвинул «Правила и нормативы Министерства въезда». Ложка весело звякнула в чашке, когда «Правила и нормативы» задели ее эмалированный бок, и как будто сбила Флока с мысли, вернула в шкаф. — Ага, вот его-то я и искал. — Флок шустро выудил из его недр кипятильник, пальцем поддев за спираль. — Где кран, помнишь? Сходи, набери водички. Банка у тебя за спиной. Жан машинально отыскал глазами банку, но заколебался. Сообразительный и въедливый, Флок правильно понял его заминку. И шумно вздохнул. — Ну да. Да, это тот сутенер. И его документы в полном порядке. — А как же та девушка из Орбистана? Вдруг это правда? — Жан покосился на карман Флока. Тот достал оттуда записку, а из другого кармана зажигалку, крутнул чиркаш, и маленький огонек быстро сожрал бумагу. До конца Флок держал ее в руке, а когда огонь начал опалять пальцы, обронил на стол. Пара секунд — и не осталось никаких букв, никаких просьб, никаких моральных затруднений. Только чешуйка пепла. — Какая девушка из Орбистана? Давай по-быстрому чаю попьем. А то знаешь, и на меня найдется свой куратор. Если настучит кто… Жан взял банку и пошел за водой. Когда он вернулся, Флок разложил на газете печеньица и даже какую-то белесую конфету отыскал. Жан не думал, что оборванный разговор продолжится, но когда вода начала закипать, Флок вернулся к нему. — Ты парень сообразительный, я думаю. Сам разберешься, с кем дружить. А девчонка эта… Может, она тебя обслужит в следующий раз. Или ты не по этой части? — хохотнул Флок и выдернул вилку. — По какой не по этой? — смутился Жан. — Поработаешь тут, насмотришься... Готовься, за штампик тебе какое-нибудь похотливое усатое пугалище и отсосать предложит. Но я не про то. У некоторых и без всяких штампиков на роже написано — дай мне в жопу, пожалуйста, только того и жду. Когда Флок не работал, его быстрые и собранные пальцы жили своей жизнью. Закончив мысль, он взмахнул ими и соединил в домик. Вот так, мол, никуда не деться от этой холеры. Жан еще не понял, пугает его откровенность Флока или наоборот, притягивает. Раскрепощенный до какой-то ужасающей непосредственности, Флок казался абсолютно свободным, нездешним даже. Шуточки про гомосексуальность он ронял так же легко и сухо, как и другие пошлости, будто едва родился, а уже так шутил, и теперь ему это было все равно что вызвать следующего из очереди. Ваши документы, пожалуйста, бордель в двух кварталах отсюда, держите ваши гениталии в чистоте, а рот на замочке. Таковы правила, наверное, подумал Жан. Не те, что в министерской книге, а те, чтобы нормально жить. Он так хотел нормально жить — а Флок работал тут уже не первый год и, кажется, годился в толковые учителя. — Не советую, — вдруг нахмурился Флок, и Жан, выпавший было из реальности в свои мысли, вернулся на пропускной пункт. — В «Розах» они хотя бы проверяются регулярно. А знаешь почему? — Почему? — Потому что министерские шишки тоже любят это место. Флока явно забавили вытаращенные глаза стажера. Он достал из кармана визитку, что-то чиркнул на ней и протянул Жану. — На, держи. Он не врет. Хороших девочек там достаточно. Сам бог велел развлекаться, пока… сколько тебе, восемнадцать? На глянцевой карточке извивались два силуэта. Жан прочитал наконец название целиком — «Роза греха» — и поспешил убрать визитку в карман. Конечно, Флок видел его документы. Жан уже понял, что спрашивает он ради поддержания беседы, а не потому что чего-то не помнит. К чему он клонит, тоже было ясно. Было у Жана еще несколько лет в запасе, прежде чем стать достойным окольцованным сыном родины, отцом ее гордых будущих поколений. И, попросту говоря, избежать лишних налогов и порицания. И то, и другое достаточно пугало, но пока было еще далеко за горизонтом. — Хотя… у тебя, наверное, и так от девок отбоя нет. Жан закрыл лицо чашкой, стараясь не думать, как близок Флок к тому, чтобы наступить на больной мозоль. И снова удивился легкости его слов. Так говорили в какой-то другой, смелой и распутной жизни. В той жизни девушки запросто ложились с парнями до свадьбы, не боясь стать позором для семьи и родины. Может, с Флоком действительно так и случалось, но весь интим, что видел Жан на своем веку — это худосочные впалые задницы сокурсников в кадетской душевой. Блестящая картонка, за которой скрывался яркий вседозволенный мир, взволновала его так, что оставалось порадоваться, как длинна и плотна его шинель. — Ладно. Правила все изучил? Флок сжалился над ним и похлопал по путеводной книге инспектора — отныне и его, Жана, тоже. Жан пожал плечами. — Вроде да. Флок открыл книгу наугад, полистал и вдруг развеселился. — Вспомнил тут. Как некоторые совсем чокнутые приходят. Ты им — ваш паспорт, пожалуйста. А тебе в ответ — а что такое паспорт? Психбольница на выгуле, одно слово. Тогда берешь вон тот бланк, — Флок махнул рукой на жидкую стопку. — Виза на въезд. Берешь и ставишь отказ. И Флок, демонстрируя, как надо, и забавляясь, от души шлепнул печатью по бланку. Хлебнул чаю и опять улыбнулся, припомнив. — А некоторые с двумя приходят. — Паспортами? Это как? — Да тут баек на многотомник можно насобирать. Безвкусное печенье Флок окунал в чай, рассасывал как деликатес, и за этим делом рассказал Жану несколько забавных историй. Жан слушал, удивлялся, посмеивался — а заодно изучал своего наставника и все думал, откуда Флок такой взялся и как ему, Жану, повезло, что его куратор не такое бревно, как все кругом, от новых соседей, бредущих на работу в полусне, до неотесанных охранников на входе в пропускной пункт. К зажатости этой Жану было не привыкать, это было совершенно обычно. Он сам ею пропитывался, хотел того или нет. Необычно было наоборот: вот так отгородиться от требовательного мира табличкой и нализывать печеньку, забросив ногу на ногу. На Флока в самом деле должен был найтись свой куратор — но сейчас Жану казалось, что он сидит рядом со всемогущим существом. — Ну ладно. Допил? Садись, миграционный инспектор, начинай свой трудовой стаж, а я отсюда посмотрю. Флок пересел на высокий стул. Теперь со стороны въезжающих его не было видно, а сам он все видел как на ладони. — Следующий! Готовьте документы заранее! — объявил Флок в микрофон, и громкоговоритель, стараясь повторить за ним, профырчал что-то, на взгляд Жана совершенно неразборчивое. Но дверь тут же открылась. — Здравствуйте. Ваши документы, пожалуйста. Подрагивающая рука протянула ему паспорт, а за ним еще две бумаги. Жан припомнил: разрешение на въезд и разрешение на работу. Фиолетовая корочка. Жан от этой фиолетовой корочки сам разволновался. Буквы пытались плясать и убегать из поля зрения, он проверил все дважды на всякий случай, но никаких ошибок не нашел. — Добро пожаловать в Арстотцку, — сказал он, будто пробуя на вкус эти слова, и удивился тому, как звучит его голос. Голос рабочего человека, миграционного инспектора. — Медленно, — сухо сказал Флок, когда женщина ушла. — Но ничего. Скорость — дело наживное. А вот здороваться и любезничать с дьяволами не обязательно. — Как же я узнаю, откуда они, пока не увижу паспорт? — А ты что, запах не почуял? — Какой? — Крысиный. Нет? Ну ничего, принюхаешься, глаз наметаешь. Он учился, наметывал. Антегрия, Импор, Объединенная Федерация, Орбистан, Колечия, Колечия, Колечия. Люди с замученными, злыми или заплаканными глазами хотели видеть родственников, лечиться, бежать. Некоторые пробовали давать Жану деньги. Какое счастье, что Флок сидит рядом, подумал Жан, он бы не вынес этот день в одиночку, он бы не знал, что так можно, так правильно — долбануть красным штампом по заветной странице, когда тебе вот так пытаются заглянуть в глаза. Паспорта колечианцев Флок проверял параллельно и зеленой печатью почти не пользовался. Жан чувствовал его злость, которую Флок прятал за бесстрастным взглядом. Выдавал его звук, с которым штамп оставлял свой след: быстрый и злой, оглушительный. Выдавала морщинка под левым глазом, бывшая тут как тут, когда очередной гость из Колечии протягивал документы. Это была злость не человека, но народа, ставшая нормой за годы измучившей всех войны. — Ты научишься их ненавидеть, — пообещал Флок. — Это их вранье, эти заискивающие рожи. Когда от взрыва тут стекло вылетит и пальцы тебе перережет, — Флок взмахнул рукой, и Жан заметил тонкий шрам, тянущийся по фалангам. — Или глаз выбьет. Или когда какая-нибудь падла из EZIC протаранит охранный пункт. На этих словах Жан подумал о Марко, и ему стало неуютно. А Флок продолжал. — Вас учили обезвреживать бомбы? — Да так. Старье всякое… Следующий отказ он поставил сам. Ему казалось, он навсегда запомнит потерянные глаза человека, которому потребовалось шесть лет и шесть часов, чтобы попасть в Восточный Грештин из Западного. — Прошу вас! У меня же есть пропуск. Мне сказали, нужен пропуск. — Пропуска больше недействительны. Вам нужно разрешение на въезд, — пробормотал Жан, оглядываясь на Флока. — Мальчик мой… Ну я так прошу тебя! У меня же есть пропуск. Эта война… забрала у нас все. Ты же знаешь, хоть ты и совсем юный, ты должен знать! Из-за этой стены… я не был с семьей уже шесть лет. У меня родился внук, а я никогда его не видел. Пожалуйста… — Мальчиков тут нет, — оборвал Флок, резко взлетая со своего места. — Это миграционный пост. Здесь ваши сопли никому неинтересны. Утомленный терзаниями Жана, он пододвинул к нему красную печать. — Нет! Не ставьте, прошу вас! Я… у меня есть еще деньги… — А вот за взятку я могу вас арестовать, — пригрозил Флок, и Жан снова услышал в его голосе что-то похожее на удовольствие. Сам он чувствовал себя так, будто его с головы до ног укрывает что-то вязкое — и ни пошевелиться, ни принять какое-то решение он не может, его ведет голос Флока, направляет рука Флока, пока его собственная рука щелкает красным штампом. — Убирайтесь, пока я не позвал сюда охрану. — Вы же знаете, через что придется пройти, чтобы собрать эти документы снова! У нас так же ненавидят восточный город, как вы относитесь к нам! Флок потянулся к кнопке вызова охраны. Мужчина попятился. — Ты сволочь, — сказал он, укрываясь за дверью с той стороны, откуда пришел. — Я просто выполняю свою работу, — спокойно ответил Флок, когда пропускной пункт опустел. — Ну вот и все, Жан. С почином. Дальше будет легче. Когда Флок отправил очередного колечианца на сканер, Жан вдруг понял, кого тот ему напоминает. Однажды в кадетке, на уроке, названия которого Жан не помнил, учительница, имени которой он не помнил тоже, принесла им то, что забыть было невозможно. Кое-что во всех отношениях невероятное. В комнате отдыха офицеров она одолжила телевизор и видеомагнитофон, и мальчишки ахнули. Телевизор сам по себе был роскошью, видеомагнитофон — чудом. То, что такое сокровище спрятано в стенах их училища, потрясло всех. Но оказалось, это еще не все. Крышка магнитофона весело щелкнула, проглотив кассету, и на экране началось такое, что у них чуть глаза не вылезли. Под скучную смешную музыку на экране заплясали девушки в растопыренных юбках и белых одеждах. Это были очень обтягивающие одежды, и класс оживился. Нос не дорос у них до балета, но до девичьих изгибов интерес был разбужен бешеный. В некоторых доведенных до отчаяния головах королевой эротики становилась и пышнотелая учительница, почтенная бабуля четверых внуков, навеки преданная искусству и столовским сахарным булочкам. Она была единственной женщиной на весь кадетский корпус, и самым впечатлительным жертвам пубертата этого было достаточно. Она, конечно, плохо подумала, решив вот так, без подготовки, швыряться в них зернами вечного. Балет оставил неизгладимое впечатление, но совсем не то, которого она хотела. Марко смотрел на танцовщиц, закрыв пол-лица ладонями, только что не через щелочку. Жан тоже смотрел, но во все глаза. А потом на экран выскочил мужчина, сначала один, потом другой, третий. По классу побежали смешки: они становились все громче и громче, и наконец гул привлек кого-то из офицеров. Недовольная полковничья голова в дверях не сулила ничего хорошего. Кино пришлось выключить. Учительница у них после этого не задержалась. А Флок был вот точно один из тех. Легкий и тонкокостный, не миграционный инспектор вовсе, а танцор. Тяжелая шинель приглушала гибкость и порывистость движений, но и то, что оставалось на виду, значительно контрастировало с грацией усредненного упыря в казенной униформе. Флок раздевал здоровяка из Колечии до трусов и отправлял на сканер, и Жан думал, что чтобы перешибить Флока, этому шифоньеру нужно полсекунды. Но детина безропотно подчинялся и получал свой зеленый штамп — если, конечно, не вез на ляжках подарки в полиэтилене. Ничто так не укрепляло веру в себя, как кнопка вызова охраны и винтовка с транквилизаторами. Но Жан все равно не думал, что когда-нибудь сможет так же. Флок все же был какой-то совершенно особенный. Флок и без всяких кнопок и винтовок всех нагнул бы, если захотел. — Побегу уже. Справишься с закрытием? — Да, конечно, — Жан совсем не был уверен, что справится. Но пасовать перед золотой грамотой на стене не хотелось. Флок протянул Жану конверт. — Вот, возьми. Считай подъемными. Ты вроде парень внимательный, приладишься тут, если дурить не будешь. — Как… не дурить? — Ну, правило первое: со сканером не заигрывайся. Иностранцев смотрим только в реально спорных случаях. А то нащелкать можно на международный скандал. С нашими тоже не лютуй пока, ты еще не знаешь, кого можно щупать, а кого нет. Промахнешься — мамке приветы с севера будешь передавать. А ублюдков смотри на здоровье. Некоторые и рады будут. Хоть раком их поставь да фоткай. Слева, справа, спереди, сзади… Флок осматривал помещение и замки на сейфах, и Жан пожалел, что не видит его лица сейчас. Из сейфа Флок быстро вытащил и сунул за пазуху какой-то пакет, юркнул к порогу и только там оглянулся. Уже непроницаемо спокойный и сдержанный. — Правило второе. До тебя тут мужик работал, — сказал Флок, остановившись в двери. — Семья у него была большая, жена, сын, дядька, мать жены, потом еще вроде племяшка к нему перебралась. Так вот EZIC к нему повадился, а я эту заразу сразу чую, но молчал, думаю, ну разберется, немолодой уже. Только он на легкие деньги повелся, в новую квартирку со всеми своими ртами переехал. Его и начали проверять. Напроверяли на очередной переезд, в одиночную камеру. Нет никакой халявы, Жан. — Флок кивнул на грамоту в рамке. — Будешь молодцом, и оперотдел тебя заметит. Ты же один здесь, верно? — Мы с Марко сюда приехали. Выиграли распределение. — Да, видел. Охранник новый? Вот и хорошо. Хорошо, что выиграли. Годок-другой тут пересидишь, квартирку классом повыше дадут, а там и жена появится, детки. Но паскуда эта… Не связывайся, чтобы никому не было худо. Посмотри там, в верхнем шкафу. Да загляни сегодня в «Розу», пока силы есть. Сходи, окрылись. Завтра пораньше приходи, винтовку покажу и телеграф. И Флок ушел. Жан потянул за ручку шкафа. В нем лежала единственная тоненькая папка с фотокарточками. Кто в анфас, кто в профиль, некоторые запечатленные были изрядно потрепаны лицом. Чуть больше было фотороботов, иногда к ним прилагалось худое досье с особыми приметами. А сверху всего этого дразняще весело болталась засаленная бумажка с простым рисунком. Солнышко, какое-то нелепо детское, растопыривалось лучами в стороны. Жан вспомнил. Точно такое рисовал Эрен. А слова Флока так и крутились и перемешивались в голове. EZIC, зараза, семья, рты, халява, жена, детки. Быстро, сквозь зубы, скороговоркой про нормальную жизнь. Интересно, сам Флок хотел такой жизни? Интересно, чего вообще хотел Флок. Жан почувствовал себя зеленым мальчишкой, который ничего не понимает, и ему это не понравилось. Он захлопнул папку, решив, что извучит ее вдоль и поперек, когда останется один. Но сейчас его наверняка ждал Марко. И Жану не терпелось кое-что показать другу. — А я твоего куратора видел, — признался Марко, когда они вместе вышли с территории миграционного пункта. — Принес какой-то пакет бумажный. А мне не дали посмотреть, сказали, не заслужил еще. Может, завтра дознаюсь... Как его, Флок Форстер? Такой молоденький, а все его как будто боятся. Строго он с тобой? — Вообще нет. Он чудной какой-то. Смотри, что он мне дал. Жан протянул Марко визитку. — Так вот какие у вас там гости, — усмехнулся Марко добродушно, но визитку отдал не сразу. Такой уж он был, его друг, очень стеснительный. Такая уж была природа — она и стеснительных не щадила. — А пошли, — предложил Жан прямо, без всяких предисловий. Сам бы он, может, и не пошел, не набрался храбрости. Но вот так, с Марко — да и ради него тоже! — это было другое дело. Марко рассмеялся. — Как это? У нас и денег-то нет. — Он мне дал. Марко посмотрел недоверчиво. Жан наконец заглянул в конверт. Сорок кредитов. Немалые деньги, но достаточные ли для похода к блудницам, он не знал. С другой стороны — Флок без обиняков наставлял его сходить. А уж Флок, судя по тому, каков был, знал точно. Марко тоже покосился в конверт, увидел деньги и как-то скис. Жан понял. Пока в карманах гулял ветер, все было решено за них и просто смешно. — А хватит? — спросил Марко так скептически, как будто это было не сорок кредитов, а сорок дыр в носках: нечего и пытаться. — А я знаю? Ну хоть поглядим. Марко фыркнул. — Что про нас бы сказали в кадетском корпусе… — Обзавидовались бы, — предположил Жан. И друг сдался. Они пошли — как будто совершенно обычно два молодых человека шли по улице. Миграционная форма нарочито громко объявляла всем встречным, что они выросли; но никто и подумать не мог, насколько. Никто не знал, с каким ужасом и предвкушением все замирает внутри у Жана, а уж что творилось внутри у Марко, не знал и сам Жан. Не было там никаких роз, никакого греха. Обычный серый дом, обычные крылечки, обычные решетки на нижних окнах. — Может, адрес не сходится? — Да сходится… — Смотри, там доска объявлений. Вдруг там написано, куда идти? Марко махнул рукой на металлический щит. Они подошли, но ничего полезного не увидели. — «Эва, я тебя люблю», — прочитал Марко. — Странно все это. Может, это шифровка такая? На визитке одно, а на деле другое. Может, ты у него переспросишь, и мы в следующий раз придем? Жан пожал плечами. По борделям ему еще не приходилось ходить. Может, не стоило и начинать. С чего он взял, что это его? Где прожженный Флок, и где он сам, сопляк из провинции. Тут кто-то потянул его за рукав снизу. Жан опустил глаза и увидел девочку со смешными хвостиками, которые болтались в такт ее по-ребячьи быстрым движениям. — Мальчики, а помогите мне достать котенка. — Какого котенка? — тут же оживился Марко. — Ну там. Он застрял в шахте. И хвостики побежали к подъезду, мимо которого они двое только что отошли. Девчушка отворила дверь и оглянулась через плечо. — Поможем?.. Ни один котенок не должен был страдать на посту кадет великой страны Арстотцки — пусть даже бывших. Вместо ответа Жан зашагал к двери, и Марко за ним. — Ну, где твой котенок? — Вам на пятый этаж, — сказала девочка и, не успели они и слова сказать, убежала обратно на улицу. — Что-то мне подсказывает, что котят там нет, — пошутил Марко и как-то весь сжался. — Слушай, Жан. Еще не поздно свалить. — Ну нет, — решительно отказал Жан. — Раз уж мы тут, надо идти до конца. Дверь щелкнула быстрее, чем он успел нажать в звонок. — Прекрасные новые лица… Вина, молодые люди? И Жан попал в царство дрожащих огней, движущихся теней, полумрака и фиолетового бархата. Почему-то первой на глаза ему попалась лампада. Запах он тоже сразу почувствовал — сладкий, настырный какой-то, но приятный. Не чета тем, к которым он привык — искусственная кожа да оружейная смазка. Он, конечно, ждал, что в Грештине начнется новая жизнь. Но в кадетском корпусе ему намекали, чтобы он на этот счет не обольщался. Что хотя миграционная служба и есть счастливый билетик, но есть и порядок, который им, жалким курсантикам из Нирска, обойти не получится. Согласно этому порядку их с Марко ждали апартаменты в госблоке площадью в одиннадцать метров на брата, один толчок на этаж, скромный паек и такая же неказистая зарплата. Техника прыжка выше головы была засекречена, об этом нечего было и мечтать. О таких местах — и подавно. О том, что в Грештине можно и вот так, офицеры молчали. Может, сами не знали. А Жан, поди ж ты, стоял на пороге, где даже пахло чем-то особенным («сексом!» — с благоговейным ужасом подумал он), и красивая девушка с озорными глазами, в сарафане на невесомых бретелях, этакое точеное создание — предлагала ему выпить. Нездешняя диковина, она не могла быть из Арстотцки, еще один Флок, еще ближе к неведомому и еще дальше от Нирской казармы. У Жана пересохло в горле, но согласиться на бокал, который уже наполнился, он боялся. Это же сколько… сколько денег, у него точно не было на такой кутеж. Девушка уже изучила их с головы до ног — форму инспектора и охранника миграционного поста — и улыбнулась. — В следующий раз… приходите в чем-то более милом. В гражданском, понял Жан и устыдился. Как он не подумал. Да о чем он вообще мог думать, когда жгла карман розовая карточка. — У вас есть… — Деньги? Да. Сорок кредитов. Я не знаю, достаточно ли… — Сорок кредитов? Жан кивнул. В глазах на восковом, как у куклы, лице с застывшей улыбкой он все же успел заметить насмешливую искорку. — С ума сойти, — все так же улыбаясь, проворковала кукла и этим совсем сбила Жана с толку. Бокал вина все же оказался у него в руке — он и не понял, как. Марко в ответ на предложение выпить затряс головой, и Жан отчетливо разобрал, как в ребро ему ткнулся кулак. — Раз так, должно быть, у вас есть… Она показала ему уже знакомую карточку. Жан протянул ей визитку. Девушка перевернула ее той стороной, где были какие-то почеркушки Флока, и Жану показалось, что в ее лице что-то изменилось. — Замечательно, — улыбнулась она загадочно. — У нас найдется, что вам предложить. Марко шумно вдохнул рядом. Встретившая их девушка растворилась в полумраке, и друг тут же напомнил о себе. — Жан. Давай уйдем. — Почему? Я даже про деньги спросил. Кажется, хватит. Иначе она бы нас уже выставила. — Ты не чувствуешь, что что-то не так? Он чувствовал. Все было не так. Сейчас Жан должен был сидеть в четырех положенных ему стенах и радоваться, что распределение отнесло его в Грештин, где, говорили, у людей даже вареная колбаса на обед была не такая уж редкость. То, что это правда, Жан понял, успев отведать батона с кружком такой вкуснотищи в столовой. Чем не жизнь уже. Но ведь никто не ожидал, что на КПП к нему отнесутся с таким участием, и в лице Флока он получит наставника не только по служебным премудростям. Все было не так — благодаря его заботе и опыту. А червячок сомнения, скорчившись, помер, надышавшись сладостью из лампады. Жан пожал плечами. — Да мы же только один раз. — Так ведь это самый важный раз! Ты правда хочешь… вот так? Марко был прав, конечно. Марко был хороший, правильный мальчик — и вырос в хорошего, правильного молодого человека. А раз вырос, все должно было случиться. Один раз и навсегда. Жан тоже был хороший мальчик, читал добрые книжки, ходил за ручку с девочкой на прогулке в детском саду, кричал «Слава Арстотцке!» и махал флажком на параде. Встретить свою любовь и вырастить с ней детей — вот что он обещал вождю родной страны в обмен на заботу о себе. Детский паек — такой же, как у взрослых, чтобы рос хорошо. Жан радовался, что у него такой же. А мать хмурила брови и говорила, что надо потерпеть. Все для победы над колечианской сволочью. Надо так надо, и худшие времена она помнила. Войны тогда еще не было, силы копили, но уже каждый ребенок знал, что она случится. Рос Жан, несмотря ни на что, и впрямь хорошо: ветер с моря питал его солью, солнце выжигало русые волосы, недоедали, конечно, но в прибрежном Нирске война их почти не коснулась. Быть достойным своей страдающей, но великой страны он поклялся с чистой душой и открытым сердцем: это было со всех сторон замечательно, и Жан даже не сомневался, что так у него и будет. Пока в кадетский корпус не вступил и не встретил там болтуна Йегера. Эрена вышвырнули за длинный язык, Жан толком не понял даже, о чем он толковал: о каком-то ордене и свободе, о том, что стена — это насилие, а то, что они называют лучшей жизнью, трусость и малодушие. Странные были слова для мальчишки, вряд ли он сам до них додумался. Но из всех его близких Жан успел узнать только сестру. Увидел раз — и сон потерял. Жан и сам поджидал ее на КПП. Куда сильнее, чем Эрен. Теперь он запрещал себе думать о ней. Что было думать, когда за Эреном пришли прямо на уроке. Жан ткнулся к нему домой тогда. Квартира была пуста, больше он ничего о Йегерах не узнал и не дурак был расспрашивать. Микаса исчезла — как не бывало; а с ней и вера, что где-то ждет его красавица, что станет ему любимой женой. Он уже любил. Он, неудачник, пять лет любил девчонку, которой и в живых-то, наверное, не было. Так что какая, в сущности, была разница, так или иначе, в борделе или где-то еще, сейчас или потом? Вино ударило в голову, он так и не успел ничего сказать Марко, ничего понять не успел. Зато машинально отметил: изнутри комната кажется теснее. Сначала Жан подумал, что это обман зрения, а потом догадался — это звукоизоляция крадет законные сантиметры. Марко уже отвели в какое-то другое место. Сколько здесь всего было комнат, Жан не разобрал. Ему показалось, он попал в лабиринт из коридоров и дверей, но что он знал о том, как вообще бывает? В Нирске высоких да слишком уж многоквартирных домов не строили. Там и классов-то не было. Избы да избы в основном. Жан отогнал нелепые мысли — вот нашел о чем думать сейчас, об избах! — и уставился на огромную кровать, напомнившую ему кровати в кадетском. Эта тоже была двухэтажная, но второй ярус был абсолютно непригоден для того, чтобы спать: никакого короба, одни приваренные по кругу брусья. Кровать стояла изголовьем не к стене, а к Жану, но не это было самое удивительное, а проделанные в нем отверстия. Чутье подсказывало, что они тут не для красоты, и хотя Жан пока не понял, зачем, что-то в этой идее необъяснимо его взволновало. — Ну, как ты любишь?.. Он прозевал момент, когда она оказалась рядом. Даже подтянувшись на цыпочках, она не дотягивалась до его подбородка, но Жан все равно почувствовал, как эти слова, обычные и невинные в других обстоятельствах, обожгли ему ухо. Привстав, она задела его бедро животом, и Жан залился краской: он и не подозревал, что его отросток так предательски быстро отзовется на это движение и на дразнящий шепот. Было стыдно — но не настолько, чтобы это чему-то помешало. Она была капельку похожа на Микасу, и Жан подумал, что если приложить немного усилий, можно представить… Нет. Нельзя было трогать святое. Он и находился-то тут только потому, что это была не она. Жан хотел сказать что-то остроумное, но язык не слушался. Он впервые видел так близко женщину, на которой было так мало одежды — всего какая-то длинная маечка из гладкой и блестящей материи, с завязками на бретелях и кружевом на груди. Она должна была закрыть все самое сокровенное, но делала это как-то навыворот. Слишком легкая, она мягко обволакивала два холмика с острыми вершинами, и между ними атласной лукавинкой пробегала игривая дуга: совершенно пленительное зрелище. Слишком короткая, чтобы быть платьем, она выставляла напоказ белые бедра и кончалась в неспокойной близости от заветного места. То, что выше, было запретно и недостижимо — ровно до тех пор, пока Жана ноги не принесли сюда. А теперь вот оно было, совсем рядом, и, наверное, приоткрылось, когда она вставала на цыпочки. Одна мысль об этом сделала брюки тесными, разогнала сердце и высушила горло. Он не знал, как любит. Возможно, как угодно, только бы она продолжала. И она продолжила. — Ты такой высокий. И красивый… Я всегда мечтала, что меня возьмет такой красивый мужчина. Ты же сделаешь это, да? Она посмотрела на него робко и умоляюще. Жан не думал, что о таком вообще можно просить, но звучало это так волнительно, что он уже готов был ей поклясться — а потом посмотрел ей в глаза, и что-то случилось. Он сам не понял, что вдруг взбрело ему в голову. Почему вдруг он стал как будто бы в двух местах, с ней в этой комнате и в будке пропускного пункта. В памяти один за другим начали вставать лица, просящие от него малости, штамп зеленого цвета. Жан вспомнил гримасу Флока, вспомнил его слова. Флок пропустил Дари Лидума, Флок подарил Жану визитку, Флок дал ему денег на то, что происходило сейчас. Ты научишься их ненавидеть, сказал Флок. Ты научишься их различать. — Ты из Колечии, — выпалил Жан, отчего-то вмиг уверившись в этом. — Откуда скажешь, — и она приникла к нему, качнувшись так, будто у нее кончились силы. — Нет. На самом деле. — На самом деле, — кивнула она. — Не дай мне умереть, инспектор. Молю, пропусти меня. Я все сделаю, только пропусти. Ее глаза влажно блеснули, а губы дрогнули. Она отстранилась, всхлипнула и потянулась развязывать узелки на бретелях. Жан смотрел на нее и горел. Что-то в этом было ужасное, страшное, от чего хотелось бежать; но еще страшнее было моргнуть и пропустить что-нибудь. Майка упала на пол. Он угадал, под ней ничего не было. Девчонка неуклюже прикрылась, и вышло это так же беспомощно, как у ее номинального наряда секундой ранее. Одной рукой она загородила свои маленькие грудки, второй — треугольник волос внизу, который Жан все-таки не пропустил. Теперь он таращился, едва дыша, не в силах оторваться от розового соска, который остался торчать на виду. Было это стыдно или неправильно, имел он на это право или нет — отказаться от участия в этой игре было выше сил. Правда, скоро оказалось, что он понятия не имеет, как играть. — Что ты хочешь со мной сделать, инспектор? Вино и голое тело путали мысли и заплетали язык. Жан кашлянул и наконец выдавил, запнувшись: — Н-не знаю. Поцеловать? Я могу тебя поцеловать?.. — Ты не должен спрашивать. — Я первый день работаю, — оправдался Жан, окончательно заблудившись в реальностях. — Тебе нельзя целовать крысу. Жан почувствовал, что его щеки горят. Уничижительные слова соскальзывали с дрожащих губ и играючи выворачивали мир наизнанку. В этом мире о чем-то можно было легко шутить. Во что-то можно было легко играть. А чему-то мешала невидимая стенка, назидательно отсекающая доброе от злого. Жан никогда не забывал, что она есть. Что люди вообще-то имеют право — одни страдать, другие уважать их страдания. Молчаливая вежливость, не такая уж хитрая наука. Но сейчас мир трещал, не жалея неискушенного миграционного испектора. Все нормально, говорили хмель и азарт, несущие его вперед. Все нормально, забудь, поддайся, не парься, выворачивайся тоже, разве не за этим пришел? — Тебе нельзя целовать крысу, — повторила она. — Позволь я поцелую тебя… там. «Куда я попал, боже?» — подумал Жан и запаниковал, когда она опустилась на колени и стала расстегивать пуговицы на его брюках. Он хотел крикнуть, что это его штаны, не надо, он сам, а лучше не надо совсем, это неправильно, прав был Марко, где и с кем сейчас Марко, чувствует ли он то же самое… но у нее были такие ловкие ладони и нежные пальцы, и разум затуманился, а в голове щелкнуло, его человеческое достоинство выключилось. Эта комната словно и существовала для того, чтобы оно выключалось. Осталось одно животное желание. О том, как оно сильно, не говорил — вопил его восставший член, освобожденный из плена хлопковых уставных трусов. «Хорошо, что свежие», — подумал Жан, но все равно испугался тому, как близко было ее лицо. Тут моргать он действительно перестал, совсем. Испугался, что она поднимет глаза, и будет в них то, что должно: брезгливость или отрешение. Она словно услышала его мысли и посмотрела снизу вверх, без всякой гадливости, точно разрешения снова спрашивая, и отчего-то это возбудило его еще больше. Жан чувствовал, как колеблется воздух от ее дыхания и движений, и предвкушение чего-то необыкновенного помчало кровь из его тела к единственному органу, затребовавшему ее всю. Он стоял готовый, и впервые Жан не приложил к этому ни мыслей, ни рук. Она тоже обходилась без рук. Качнулась, легко прижалась губами к головке и поцеловала нерешительно. Потом, точно убедившись, что ему нравится, сделала это еще раз. Касание. Поцелуй. Один. Другой. Преступно хорошо. Сначала легко, потом чуть влажно, она прошлась по всему стволу снизу вверх и обратно, и Жан, балдея, думал, какая нежная у нее щека. Бархатная. Он шумно выдохнул. Это было совсем не то же самое, что трогать себя самому. Это было… Жан заподозрил, что впечатлений уже слишком много, чтобы ему вскоре не оконфузиться, а она вдруг закончила нежничать, мягко клюя его в самые чувствительные места. Обхватила губами, засосала натянутую плоть. Его член — не такой уж большой, как он мог судить по неумирающим состязаниям в душевой — показался ему просто огромным, когда она заглотила его и просунула в горло. Он едва помещался там, задевал за стенки, и вот они сомкнулись, и это было приятно и отвратительно. Она искупала его в обильной слюне, бегущей против ее воли, поперхнулась, и носом у нее тоже пошли не то сопли, не то слюни, и тогда Жан понял, что все. Поздно. — Прости! — взмолился он, когда белая жидкость толкнулась в тугой горячий рот. Ему снова стало стыдно: мало того, что он выдержал в ней полминуты, он даже не посмел пикнуть, чтобы она отстранилась и не перемазалась. Она ничего не сказала на это. Скользнула губами вниз, как рыбка с пульсирующего крючка, и, не закрывая рта, застыла. «Почему это кажется красивым?» — ужаснулся Жан. У его ног сидела абсолютно раздетая замаранная девушка, с которой он только что… Что? «Называй вещи своими именами, — приказал себе Жан. — Она проститутка, она только что отсосала мне, не по любви, не по желанию, и вот чем это кончилось, черт возьми… так почему это так приятно, когда так мерзко? Он не знал даже, хочет ли она вообще находиться тут. И знал, что не спросит. У Дари Лидума были длинные руки, которыми он заволок целый этаж в лживое безмолвие толстой обшивки. Он дотягивался ими в Орбистан, что говорить о Колечии? Флок сжег записку, но Жан успел прочитать. Я боюсь, что он отнимет у меня паспорт и заставит работать в борделе. Девчонка осторожно вытолкнула изо рта его сперму и приняла ее на ладонь. А потом сделала такое, что у Жана дух захватило: провела по груди замаранными пальцами, размазывая его жидкость по своему телу, и посмотрела на него с нежностью. Не дала и оправиться от невиданного удовольствия его разомлевшему члену — он не должен был, но уже потянулся вверх снова. Ненасытный распутник. Такой же, как прилагавшийся к нему хозяин. — Тебе не нужно извиняться. Помнишь, кто я? Ничего он не помнил, в том числе кто он сам теперь такой. Истинно было только то, что она женщина, а он мужчина — на первобытном уровне об этом ревело то, что только что произошло. — Зеленая печать. Что ты хочешь за зеленую? Что угодно. Любишь трахать девушек в тугие попки? Любишь выкручивать соски? Любишь драть за волосы? Любишь, я знаю. Пожалуйста… не притворяйся добрым. Хватит, хотелось крикнуть Жану, кто еще тут притворяется. Но еще больше хотелось узнать, как выглядит конец этой игры, куда можно зайти, если двигаться дальше. Ему было невыносимо жарко, и он только сейчас заметил, что шинель все еще на нем. Жан выпростал руки из рукавов и отшвырнул ее на пол. А следом и рубашку. У него подкосились колени, и, сидя на краю кровати, он быстро освободился от приспущенных штанов. Девушка смотрела на него, склонив голову набок, и облизывала ладонь. — Можешь привязать меня. Или… Она кивнула на причудливое изголовье, и Жана наконец озарило. Теперь он догадался, что это колодки. — Раскрой, — подсказала она. У шлюхи из Колечии руководить непутевым инструктором получалось лучше, чем у него ею, как того требовал сценарий. Жан послушно потянулся к защелке, поднял балку, как шлагбаум, оглядел механизм. Девушка уже стояла на полусогнутых ногах, готовая сложить голову в круг, и Жан вдруг очнулся. Грохнул балку на место, посмотрел на девчонку. — Что ты делаешь?.. Она ничего не сказала. Смотрела настороженно, пытаясь сообразить, чего он от нее хочет. — Ты же не хочешь этого на самом деле. Она снова ничего не сказала, но посмотрела на него с любопытством. — Зачем мы в это играем? — Мне сказали, что ты от Фло… Она осеклась. — Ты чудной. Мужчинам это часто нравится. Жан посмотрел вокруг. На обнаженную перепачканную девушку, сидящую на коленях. На кровать с кольцами по периметру, которые он сразу не заметил. На полукружья в складном изголовье — большие посередине и поменьше по бокам. Если она и хотела его задеть, у нее не вышло. — Как видишь, мне нравится, — признался он и усмехнулся, кивнув на доказательство между ног. — Просто мне кажется… что это какое-то вранье. — Это же бордель, — сказала она, и даже голос у нее изменился. — Ничего личного. Ты в своем праве купить то, что хочешь. — Но я не… я не хочу тебя обижать. Мне больше нравилось… — он смутился. — Когда ты… ну, просто целовала. Я думал… Она не стала дослушивать. Ткнулась в его бедро, вывернулась, и ее губы оказались прямо у пухлого края головки, которого она и коснулась немедленно. Так же легко, как когда начинала, воздушно почти. Будь это какое-то другое место, он бы, может, и не почувствовал этих легких движений. Но чувствовал он что-то фантастическое. Она не стала дослушивать, а Жан не стал заканчивать, это явно было лишнее. На этот раз он держался. Возбуждение, оглушившее его судорогой, и теперь было сильным, но иным. Не таким сальным, более подвластным — да и спокойнее Жану стало, когда этот дикий спектакль завершился. — А так? — спросила она, остановившись и улыбнувшись не затравленно, как раньше, а как-то по-человечески. — Так хорошо? Он не нашел ничего лучше, чем кивнуть. Она прервалась — и вроде кстати, но очень досадно, он уже начал жадничать. Он хотел еще — и всполошился, когда она привстала с колен и отстранилась, покончив с поцелуями. — Ты еще не был с женщиной. Так же спросила, как он предположил ее родину — не нуждаясь в ответе. Жан смутился бы. Но он был пьян, совершенно раздет, уже кончил незнакомой женщине в рот и был не так далек от того, чтобы брызнуть снова. Он покачал головой. Она прильнула к его боку, взяла его пальцы в свои и положила его ладонь себе на грудь. — Тебе понравится, — пообещала она. И Жану понравилось. *** Распрощавшись со своими сорока кредитами, он оставил себя без ужина на неизвестный срок, но пустой желудок его мало заботил сейчас. Широко шагал мечтательный парнишка по бледному кварталу в замызганном грештинском ноябре и не замечал сырости и серости, все ему было цветно и красиво. Ноги чуть ли не вприпрыжку несли его домой: не терпелось расспросить обо всем друга и вывалить на него все свои впечатления. Жан не знал точно, сколько времени провел на той кровати. Полчаса это было, полминуты или полмесяца, это оказалось славное время, и он как будто бы даже начал влюбляться, когда бесстрастный стук вырвал его из неги. Он сразу понял, что ему пора, и заторопился сбежать — отчего-то оставить это место оказалось еще глупее, чем прийти сюда. Он не знал, как спросить о Марко, но распорядительница сама сказала, что тот уже ушел. Перекинувшись с ней парой неуклюжих фраз, Жан понял, что заглядывать сюда часто ему не придется. Не по средствам было удовольствие. Но что это было за удовольствие! Пожалуй, даже хорошо было пройти эту дорогу домой сегодня одному, потешиться впечатлениями — такими свежими, что, казалось, Жан еще несет на себе девичий запах, слышит прерывистые постанывания, кожей чувствует горячее дыхание и цепкие пальцы. А его плоть еще помнит, как влажно и горячо была объята раскрывшейся перед ним женщиной. И вот такое — оно только свое могло быть. Ну и пусть он стал мужчиной вот так наскоро и нелепо — все равно он чувствовал, будто значительнее в его жизни ничего еще не случалось. Как водица от Флокова кипятильника, кипела кровь в мальчике, который стал сегодня мужчиной и жив был как никогда. Он нашел глазами в плотнеющем сумраке приглушенно желтый квадратик — один из дюжин таких же, но по-своему единственный, взлетел по лестнице на их с Марко этаж и забарабанил в дверь. — Открыто, — услышал он и распахнул ее настежь, ворвался к другу, сияющий, как маленькое солнце в тусклой комнате. Марко приглушил свет и читал прямо под лампой, подобравшись на табуретке и облокотившись о столешницу. Пустая невымытая тарелка мигом напомнила Жану, как он голоден, но это все могло подождать. — Ну?.. — выпалил он, не переставая улыбаться. Как вообще можно было читать сейчас? Книгу читать. Незаурядный же у него был друг! — Что? Марко как-то вяло оторвался от страницы, быстро глянул на Жана и снова спрятался в книге. — Как это что? — заколебался Жан. — Как… все прошло? Марко молчал. Когда он перевернул лист, Жан чуть не вспыхнул; а потом догадался, что Марко нарочно тянет, разыгрывает его, сейчас улыбнется и вывалит все как на духу. Марко молчал. Жан с надеждой цеплялся за свою догадку, но Марко молчал нехорошо, и скоро Жан сдался. — Не знаю. Я ушел, — наконец сказал Марко, когда Жан уже и сам это понял. Он вспомнил, как перестал соображать в тот миг, когда его член перестал принадлежать ему, а вслед за ним и все тело. Не то что решиться уйти — вспомнить, как пишется «Энкё» он бы тогда не смог. — Сразу?.. — Почти. Меня отвели в какую-то жуткую комнату, и… не знаю. Я просто ушел. — А к тебе кто-то заходил?.. Марко кивнул. — Девушка? Она тебя… трогала? — Ну, она попыталась. У Жана заскребло внутри. Неужели можно было уйти из таких объятий? Оказалось, можно. Оказалось, для Марко его детские мечты были в самом деле дороже наваждения. Где-то в глубине души Жан был не удивлен. Где-то еще глубже это задевало: секс был у него, а взрослее вдруг оказался вовсе не он. Ему расхотелось рассказывать самому, как все прошло у него; но Марко и не спрашивал, и это тоже было обидно. Друг захлопнул книгу и посмотрел на Жана пристально и очень серьезно. — Жан, а ты не думал, с чего этот Флок такой добрый? — В каком смысле добрый? — Чего он за тебя взялся? Чего он хочет? — Да что от меня можно хотеть?.. — И все его там знают. Ах, вы друзья Флока? Ах, тогда все ясно. Она… эта девушка… она была такая странная, — Марко нахмурился. — Да все. Все это очень странно. И конверт еще тот. Знаешь, когда он его занес, все так переглянулись, так ожили, как будто там… а мне и посмотреть не дали. Марко грохнул книгой о стол. — И вот я домой пошел и все думал. Мне кажется, я догадался. У вас же сканер там на досмотре есть, верно? Вот и сходится. Твой Форстер это все снимает и печатает. А уж что он там снимает и печатает — ну, может, когда-нибудь и меня допустят взглянуть. — Он не мой, — буркнул Жан и возмутился: — И он вроде ничего такого… Жан задумался, припоминая все чудное, что замечал во Флоке за день. — Это потому что ты рядом был. И он тебя едва знает. Мы же не видели, что тут раньше было. Вот и в «Розу» эту он тебя отправил, чтобы проверить. Может, узнать что. Может, поближе к себе держать. Тут Жану стало совсем неприятно: липко, противно, как будто и правда против воли его отвели в бордель, чтобы потом обсудить за спиной да привязать подачкой. Подозрительный Марко, перестраховщик вечный, наверняка ошибался, но Жан и сам не заметил, как встревожился. — Да он просто веселый парень, — заспорил Жан, защищая не столько Флока, сколько свою независимость и свободу воли. — Ну с причудами, да. Сначала точно узнать надо, что в том конверте. Марко задумчиво кивнул. — Это правда. Может, веселый. Может, ты и прав. Замолчал ненадолго и добавил: — А может, я прав. Слушай, Жан… Ты с ним поосторожнее, а? Ладно, если он тихий извращенец. А вдруг совсем отбитый на голову? Стены комнатушки заполнялись молчанием, как емкость водой. На маленькую комнатку не так много было нужно: когда оно заполнило стены настолько, что стало в тягость, Марко встал с места и поставил на стол вторую тарелку. — А я макарохи сварил. Будешь ужинать? Жан не посмел отказаться и благодарно кивнул. — Ну… расскажи, что ли, — улыбнулся друг. — Так ли все здорово, как говорят. Ночью Жан отворил дверь своей каморки, зажег свет на минутку, чтобы не запнуться — не выучил еще на ощупь, что где — и увидел лицо в оконной раме поверх черной заснувшей улицы. Жан посмотрел на себя нового и не понял, нравится ли ему то, что он видит. Он рухнул на матрас, едва раздевшись, и проснулся от зверского трезвона, едва сомкнув глаза. Где-то в Нирске у матери в это время, как обычно, пели третьи петухи. А Жана ждали новая жизнь, винтовка, телеграф, плуты и горемыки за стеклом пропускного пункта. И, почти не глядя кругом, он сонно побрел на работу.